Сочинение: А.А.БЛОК "Образ Христа и загадка финала поэмы «Двенадцать»"

«Самосожжение, как религиозный подвиг, — пишет Н.А. Бердяев — русское национальное явление, почти неиз­вестное другим народам».

Русский большевизм — ожесточенный противник хри­стианства. Александра Блока пленил не общественный идеал большевиков, а то стремление к новому миру, во имя которо­го русский мужик готов на самосожжение.

Отношение Блока к этому стремлению тесно связано с от­ношением поэта к русской религиозной идее.

К лику Иисуса Христа Блок простер руки давно:
Когда в листве сырой и ржавой
Рябины заалеет гроздь, —
Когда палач рукой костлявой
Вобьет в ладонь последний гвоздь,
Когда над рябью рек свинцовой,
В сырой и серой высоте,
Пред ликом родины суровой
Я закачаюсь на кресте,
Тогда просторно и далеко
Смотрю сквозь кровь предсмертных слез,
Я вижу по реке широкой
Ко мне плывет в челне Христос.
В глазах — такие же надежды,
И то же рубище на Нем,
И жалко смотрит из одежды
Ладонь, пробитая гвоздем.
Христос, родной простор печален,
Изнемогаю на кресте,
И челн Твой будет ли причален
К моей распятой высоте?

Раскольники, которые шли к Христу путем самосожже­ния, тоже с давних пор привлекали поэта:

Задебренные лесом кручи
И где-то там на высоте
Рубили деды сруб горючий
И пели о своем Христе ...
И капли ржавые, лесные,
Таясь в глуши и темноте,
Несут истерзанной России
Весть о сжигающем Христе.
[sms]

Блока давно интересовала проблема взаимоотношений религии и революции. Незадолго до «Двенадцати» Блоком была задумана поэма о Христе.

Поэт увенчал «Двенадцать» образом Христа после мучи­тельных сомнений и тревожных раздумий. В революции не только кровь и дикий, бесшабашный разгул, ибо она озарена великим светом. Свет исходит от Христа. Но образ Христа явится для Блока мучительной и сложной загадкой.

Неверно, что Блок благословил революцию именем Хри­ста: для поэта революция — борьба двух стихий — света и тьмы.

Красногвардеец Петр приходит в ужас от того, что сделано им. И вот убийца, которого тяготит содеянный грех, припоми­нает золотой иконостас православного храма. Некто «Незри­мый» больше всего страшится этого мгновения. Он стремится убить раскаяние в душе Петра. «Незримого» ошибочно ото­ждествлять с Христом или с самим поэтом. «Незримый» — антихрист. В поэме «Двенадцать» воспроизведена борьба ме­жду Христом и Антихристом за обладание душой России. Об­раз «Незримого» — расплывчатый и зыбкий. Мы не ощущаем его присутствия, а можем только догадываться о том, кто он и где он, — по последствиям действий, им проявленных.

Красногвардеец Петр и его товарищи пошли за «Незри­мым», полагая, что идут за Христрм.

Сам поэт одно время колебался. За кем идти? За Христом или за «Незримым»? «Дело не в том, достойны ли они Его (то есть красногвардейцы Христа), а страшно то, что Он опять с ними, а другого пока нет. А надо другого», — пишет Блок.

Присутствие другого мы в поэме «Двенадцать», повто­ряю, только ощущаем, но мятежный народ, который, хоть и подчинен воле «Незримого», душой и сердцем не с «Незри­мым», а с Христом. Русская революция вызвана неопреде­ленным стремлением к Царству Божию на земле: Блок ве­рил, что если это стремление и не приведет Русь к стенам Нового Иерусалима, то рано или поздно преобразит нашу страну, позволит ей освободиться от мучений и скорби. Поэт подчеркивает, что, заставив Христа возглавить красногвар- дейцев, он только констатировал факт, увидев Спасителя, за­метенным петроградской метелью. «Религия не только свя­зана с реакцией. Возрождение России немыслимо без ее религиозного возрождения».

Позднее, когда Блок пересмотрел свои взгляды на рево­люцию, поэт от Христа не отрекся, не согласился с тем, что Христос, уходящий в метель и полумрак, — только роковая галлюцинация, из этого безысходного круга есть только один выход: раскрытие внутри самой России, в ее духовной глуби­не мужественного, личного, оформленного начала, овладе­ние собственной национальной стихией, имманентное пробу­ждение мужественного светоносного создания.

Блок продолжал настаивать на том, что образ Христа в Са­мом конце поэмы не случаен, а закономерен.

Поэт стал жертвой гиперболической дальнозоркости; веры в религиозное возрождение он не утратил, но только пришествие этого возрождения отодвинуто им в далекое бу­дущее:

«...все будет хорошо. Россия будет великой. Но, Боже мой, как долго ждать, как мучительно долго ждать»;

«Россия — буря. России суждено пережить муки униже­ния, разделения, но она выйдет из этих унижений новой и по-новому великой».

Концовка поэмы «Двенадцать» и объясняется той же ги­перболической дальнозоркостью, присущей творчеству Бло­ка: поэт перенес образ Христа из далекого будущего в совре­менность.

Через два года после написания «Двенадцати» (1 апреля 1920 г.) поэт с негодованием отвечал критикам, видевшим в его поэме «политические стихи»: «...я и не отрекаюсь от на­писанного тогда, что оно было написано в согласии со стихи­ей; например, во время и после окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум ветра — шум слитый. Поэтому те, кто видит в «Двенадцати» политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой зло­бой — будь они враги или друзья моей поэмы».

Но как совместить ощущение самосожжения — как гре­ха, свойственного русской душе, — с искренней уверенно­стью в том, что Христос не отрекся от красногвардейцев? Дело в том, что новые миры возникают не из обугленных раз­валин, и к ним, к этим мирам, Россия придет не через само­сожжение, а через сознание греха, через стремление очи­ститься от злой тьмы. И вот тогда у поэта вера в силу самосожжения сменяется преклонением перед раскаянием. И в этом преклонении, быть может, и заключена основная идея «Двенадцати».

Отделывая поэму, Блок замечает в записной книжке: «Что Христос идет перед ними — несомненно». Образ этот художественно правдив: он рожден музыкой, а Блок верит, что музыка не обманывает. Но как разумно объяснить его по­явление? Ведь музыка говорила о разрушении всего: отечест­ва, нравственности, религии. И вот — Христос с «разрушите­лями». Дневник отражает смущение и растерянность поэта. 20 февраля он записывает: «Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красногвардейцы «недостойны» Иисуса, кото­рый идет с ними сейчас, а в том, что именно Он идет с ними, а надо, чтобы шел Другой». «Другой» с большой буквы — это Антихрист.

Действительно — страшная мысль и дьявольский со­блазн: отдать во власть Антихриста в муках рождающуюся новую Россию! Блок преодолевает это искушение: он больше не сомневается, что с ними Христос. «Большой ум» его сви­детельствует об этом непреложно; но «малый ум» бунтует против христианства, борется с «женственным призраком».

Трагическое раздвоение сознания между мистической ве­рой и рассудочным неверием запечатлено в замечательной дневниковой записи 10 марта. «Марксисты, — пишет Блок, — самые умные критики, и большевики правы, опаса­ясь «Двенадцати». Но... трагедия художника остается траге­дией. Кроме того:

Если бы в России существовало действительное духовен­ство, а не только сословие нравственно тупых людей духовного звания, оно давно бы «учло» то обстоятельство, что «Христос с красногвардейцами». Едва ли можно оспорить эту истину, простую для людей, читавших Евангелье и ду­мавших о нем. У нас, вместо того, они «отлучаются от церк­ви»... «Красная гвардия» — «вода» на мельницу христиан­ской церкви (как и сектантство и прочее, усердно гонимое). В этом — ужас (если бы это поняли). В этом слабость красной гвардии: дети в железном веке; сиротливая деревенская цер­ковь среди пьяной и похабной ярмарки. Разве я «восхва­лял»? Я только констатировал факт: если вглядеться в стол­бы метели на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа». Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный призрак». Здесь говорят два человека: одному дано свыше констатиро­вать факт (какая пророческая уверенность!), что Христос «на этом пути»; другой боится этого факта, испытывает при­лив ненависти к «призраку». Первый — ясновидец, вто­рой — нигилист и разрушитель.

29 января, в день окончания «Двенадцати», Блок заносит в записную книжку: «Сегодня я — Гений».[/sms]