Сочинение: Поиски человеком смысла жизни в произведениях А.П. Платонова (на примере одного произведения)

События повести А.П. Платонова «Котлован», написан­ной между декабрем 1929 и апрелем 1930 года, переносят нас в драматическую пору индустриализации, коллективизации и переустройства деревни, нелепостей и «перегибов»)общест­венной практики, насилия над народом и подавления лично­сти партийно-государственной системой на рубеже 20 — 30-х годов XX века. Объектом изображения Платонова стало вре­мя крушения прежних основ жизни.

Местом действия Платонов сделал какой-то провинци­альный город и его окрестности, а также безымянную дерев­ню с окружающими ее просторами. В связи с этим в компози­ции повести можно условно выделить две основные части, воссоздающие разные пространственные зоны. Герои книги иногда перемещаются из города в село и наоборот. Но в ос­новном все они строго прикреплены к своим «участкам».

Изнуряя себя до изнеможения и отупения, люди беспре­станно роют, будто хотят «спастись навеки в пропасти котло­вана». В этом обнаруживается первый парадокс происходя­щего: люди пытаются спастись там, куда можно только провалиться, — в пропасти. Обессиленные и усталые строи­тели, созидающие дом для жизни, падают на пол «как мерт­вые» и лежат вповалку. Каждый существует «без всякого из­лишка жизни», все «худы, как умершие». Напротив, замуровывая умершую женщину в своеобразном каменном склепе, рабочий Чиклин многозначительно произносит: «Мертвые тоже люди». То есть о мертвых говорят как о лю­дях живых, а живые оказываются уподобленными мертве­цам.

Рано утром люди вновь начинают, выматывая себя, рыть скользкую глину, поднимать тяжелый грунт и долбить непо­датливый камень, чтобы завтра опять делать ту же работу, забираясь все глубже в бездну огромного котлована.
[sms]

В своих мечтах строители устремляются куда-то высоко в поднебесье, и их гигантский «общепролетарский дом» начи­нает напоминать легендарную Вавилонскую башню. Высота дома-башни и глубина котлована контрастируют, как возвы­шенное и низменное, как мнимое и реальное, потому что чем интенсивнее строится «башня», тем глубже люди зарывают­ся в глину и земную толщу, в «низовую бедность земли». Здание над котлованом должно «возвыситься над всем уса­дебным, дворовым городом» и предшествовать к тому же оче­редному гиганту: «другой инженер построит в середине мира башню, куда войдут на вечное, счастливое поселение трудя­щиеся всей земли».

 

Помня о том, чем закончилась история вавилонян («И рассеял их Господь по всей земле, и они пере­стали строить город»), читатель уже понимает всю тщетность дерзких планов героев и бесперспективность их строительст­ва. И видит его бесчеловечность, так как строительство со­провождается гибелью «малых единичных домов» в окрест­ностях, где останавливается «дыхание исчахших людей забытого времени».

А пока труд людей нескончаем, в нем все больше утвер­ждает себя безобразное и абсурдное. Не случайно в центре изображения оказываются безногий урод Жачев, картины грязи, нищеты, болезней, увечья, хаоса. И чем больше в по­вести говорится о подъеме вверх, тем больше люди опускают­ся вниз, задавленные деспотией плана, ускорением темпов и бездушием. И время, и пространство «раздвигаются» до бес­конечности, утверждая представление о бесцельности, без­думности творимого.

Абсурдность происходящего особенно ощутима, когда мы глядим на эту «великую стройку» глазами мудрого и пытли­вого правдоискателя Вощева, который сомневается в необхо­димости подобного созидания. Оно не вписывается в вощев-ский «план общей жизни», противоречит «смыслу жизни», и герой, никогда не желавший подчиняться общему бездушно-бюрократическому порядку и бездумной механизированной деятельности, не хочет быть «участником безумных обстоя­тельств». Противник любого беспамятства (отсюда его собира­тельство разных предметов), безвестности и обезличенности,
он добровольно спускается в котлованный ад и покидает его во имя познания нового ада — корчащейся в муках деревни, тем самым связывая две пространственные сферы повести.

В обезумевшем мире Вощев не только не находит истины, но и приходит к выводу, что здесь вообще излишни поиски смысла жизни, если ею руководят такие люди, как обезли­ченный Сафронов, тупой исполнитель директив и ревност­ный поборник генеральной линии, или Пашкин, силящийся даже «забежать вперед главной линии»; если свою непомер­ную жестокость здесь являют такие, как опустившийся Жа­чев, или поднявшийся к бюрократическим верхам Козлов, кровожадный сельский «активист», или отчаявшийся земле­коп Чиклин; если, наконец, девочка Настя, отравленная яда­ми идеологизированной жизни, единственная надежда строи­телей, ради которой они «живут впрок», вынуждена играть не только «у гробового входа», но и в самом гробу. В предмогиль-ной обстановке она живет, в ней она и умирает. Котлован, предназначенный для жизни, становится могилой, и не толь­ко индивидуальной, но и братской, недаром строители спят в гробах, реквизированных у крестьян соседней деревни. Бес­перспективность этой жизни совершенно очевидна.

В соседних деревнях набирает темп коллективизация, тоже уродливая и тоже абсурдная. Обостряется битва «про­тив деревенских пней капитализма», ведущая к истребле­нию крестьянства. Происходящее на селе предстает в траги­комических картинах, возникших оттого, что «бедняцкий слой деревни печально заскучал по колхозу». И чтобы уси­лить «жар от костра классовой борьбы», активисты начина­ют демонстрировать свою ненависть.

Герои Платонова приходят к выводу некрасовских мужи­ков: для них тоже нет счастья, они «несчастные», им «неку­да жить», ибо «внутри всего света тоска». Котлованность Исизни захватила деревню так же, как город и строительство "общепролетарского дома". Вынесенное в название слово, объединяя обе части повествования, приобретает зловещий сМысл. Реализация идеала на практике, его деформация пре-вращают утопию в антиутопию.[/sms]