Ненецкая женщина после рождения ребенка

Как же реагировали супруги на неверность? «Если муж подозревает жену в неверности, то наказывает ее побоями, встретившись с соперником, отпрягает и уводит из саней его одного оленя, а тот, чувствуя себя виновным, молчит и едет дальше», — сообщает Иславин. «Впрочем, муж на жену за неверность ее не сердится, соблазнитель же наказывается немалым штрафом», — читаем мы у Белявского. Бывали случаи, однако, когда муж, установив факт измены, не желал оставлять жену у себя и всеми мерами вынуждал ее покинуть супружеский кров и уйти к родителям или лицу, ее соблазнившему.

 

Роженица после родов еще долгое время считалась «нечистой». Несколько дней она принимала пищу из рук бабки, затем производилось «очищение» огнем: роженица раздевалась и переходила через разведенный огонь, затем надевала другое платье и с этих пор могла приступать к выполнению домашних работ. Все вещи, с которыми соприкасались женщина и ребенок, «очищались» водой, в которой была сварена березовая губка.

 

Возможно, что условия родов были в какой-то степени причиной широкого распространения в прошлом среди ненецких женщин особой формы истерии — иммирячения. «Трудно встретить женщину, не одержимую более или менее сильными припадками истерики, на что, впрочем, никто не обращает ни малейшего внимания», — писал один из исследователей быта ненцев.

 

Каких-либо особых обрядов, сопровождавших рождение ребенка, не было. Пуповина у новорожденного перерезалась часто тем же ножом, которым выполнялись хозяйственные работы, и перевязывалась оленьим сухожилием, после чего ребенок укладывался в колыбель, чтобы выйти из нее только тогда, когда он начинал ходить. Иногда перед тем, как уложить ребенка, его обмывали водой, в которой была сварена березовая губка.

 

Пеленками ребенку служили мягкие шкурки оленьего или песцового меха; время от времени они просушивались у костра. На дно колыбели насыпали мелкоистертые древесные гнилушки или клали сухой мох. Ребенок, завернутый в шкурки, привязывался к люльке ремешками и вынимался только тогда, когда нужно было заменить гнилушки или мох новыми. При кормлении мать брала на руки ребенка вместе с колыбелью. Количество детей у ненцев, как мы уже упоминали, обычно было невелико. «Обыкновенно у них детей бывает мало». «Семьи самоедов в среднем немногочисленны».

 

Бедность основной массы ненцев, тяжелые условия труда были благоприятной почвой для развития социально-бытовых болезней и для различных эпидемий.

 

Смертность среди детей бедных ненцев была очень велика. Об этом писали многие исследователи, посетившие ненецкие тундры. «Они (т.е. дети) у юраков весьма часто умирают, не достигнув года или двух», — читаем мы у князя Кострова. «Главные причины этому жестокие зимы, свойственные тамошнему краю, и скитальческая жизнь», — добавляет он.

 

Причина детской смертности лежала, как мы видели, не только в суровом климате и кочевом образе жизни. Болезни при отсутствии медицинской помощи, не всегда благоприятная обстановка родов и условия, в которых ребенок проводил первые месяцы своей жизни, бедность, плохое здоровье родителей, отсутствие необходимого ухода — вот те факторы, которые определяли в прошлом малочисленность ненецких семей и большую детскую смертность.

 

Кормление ребенка грудью происходило нерегулярно и продолжалось иногда до тех пор, пока ребенок не достигал пяти-шести-летнего возраста. Часто мать кормила одновременно двоих детей — новорожденного и ребенка двух-трех лет. Грудному молоку придавались целебные свойства. В то же время дети с очень раннего возраста начинали питаться сырой рыбой и сырым мясом. Грудному ребенку уже давали сосать кровь из кусков сырого мяса и есть мозг с кровью из костей оленя.

 

Вообще, дети рано привыкали к самостоятельности. «Однажды я был очень удивлен, — пишет Гофман, — увидев, как ребенок, которому не было еще и году, не умевший ни ходить, ни говорить, удовлетворял свою жажду. Оставленный один в чуме, он выбрался из своей покрышки, спустился с возвышенной постели, переполз через весь чум к ведру с водой, почерпнул ковшиком воды, напился, повесил ковшик опять на краю ведра и пополз назад в свои шкуры».