Мнимый заговор московского попа Иллариона.

В руки властей попал некий казак из войска само­званца. Под пытками пленник оговорил московского попа Иллариона. Поп будто бы отвез к Лжедмитрию письмо от всех сословий православной столицы. Столи­ца якобы звала Дмитрия в Москву, где все готовы немед­ленно присягнуть ему. Власти нарядили следствие. Им немало помог донос, поступивший от холопа боярина Мстиславского.

 

Холоп сообщил господину, что сам ви­дел заподозренного попа в день отъезда его из Москвы в Серпухов. Показания свидетелей плохо увязывались между собой. Казак толковал о попе Илларионе, а хо­лоп — о попе Харитоне. Но подобная мелочь нисколько не смутила следователей. При аресте у Харитона в са­мом деле нашли «воровские листы». Правда, они не за­ключали в себе никакого обращения москвичей к Лже­дмитрию.

 

При Харитоне были грамоты, каких в то время было очень много в Москве. Самозванец писал пре­лестные листы без счета, обещая всем подряд свои ми­лости. Хотя обнаруженные грамоты были адресованы Гермогену, они не доказывали вину патриарха. Но судьи нашли выход из положения. Они приобщили к делу по­казания лица, некогда служившего Юрию Мнишеку. Слуга показал, что он «делал измену» Владиславу в ком­пании с Лжедмитрием и Гермогеном.

 

Попа Харитона несколько раз брали к пытке, пока он не сознался в преступлениях, ранее приписываемых Иллариону. Священник покорно повторял слова, кото­рые подсказывали ему палачи. Боярин Иван Воротын­ский и князь Засекин, утверждал Харитон, не раз поруча­ли ему носить изменные письма в Калугу. Василий Го­лицын, продолжал поп, писал Лжедмитрию, едучи под Смоленск.

 

В заговор с «вором» вступил не только Васи­лий, но и Андрей Голицын. Власти обнародовали официальную версию, «рас­крывавшую» планы заговора во всех деталях. Москвичи будто бы намеревались совершить переворот 19 октября за три часа до рассвета. Они вступили в сговор с серпу­ховским воеводой Федором Плещеевым, державшим сторону самозванца. Плещеев с казаками должен был ждать на Пахре условного сигнала. С первыми ударами колоколов мятежники должны были проникнуть через тайный подземный ход в Кремль и овладеть Водяными воротами и затем впустить в крепость «воровские» вой­ска. Поляков предполагалось перебить, кроме самых знатных, а князя Мстиславского «ограбить и в одной рубашке привести к вору».

 

 Инициаторы процесса постарались убедить Мсти­славского, что заговор был направлен против него лично, а заодно и против всех «лучших» столичных людей. Они объявили, что бунтовщики замыслили побить бояр, ро­довитых дворян и всех благонамеренных москвичей, не участвовавших в «воровском» совете, а жен и сестер уби­тых вместе со всем имуществом отдать холопам и каза­кам. Обвинения по адресу заговорщиков носили обычный характер. Верхи неизменно предъявляли подобные обви­нения всем повстанцам, начиная с Болотникова. Правдой в них было лишь то, что восстание в Москве могло вспых­нуть со дня на день. Эмиссары Лжедмитрия II открыто агитировали народ против Владислава.

 

На рыночных площадях стражники и дворяне не раз хватали таких агитаторов, но толпа отбивала их силой. Гонсевскому нетрудно было заполучить сколько угодно доказательств подготовки восстания в столице. Однако ни патриарх, ни Голицыны с Воротынским не имели никакого отно­шения к назревавшему выступлению низов. Своих каза­ков эти люди боялись больше, чем иноземных солдат. Дело о заговоре патриарха и бояр едва не рухнуло, когда разбирательство этого дела перенесли с пыточного двора в помещение суда.

 

Бояре, полковники и ротмистры собрались во дворце, чтобы выслушать важные призна­ния. Как только началось заседание суда, главный сви­детель обвинения поп Харитон отказался от своих пока­заний и заявил, что со страху ложно оговорил бояр Голицыных. Покаяние Харитона испортило спектакль, но не заставило инициаторов процесса отказаться от своих намерений. Раскрытие мнимого заговора дало Гонсевскому удоб­ный предлог к тому, чтобы ввести наемных солдат в Кремль. Отныне на карауле у кремлевских ворот вместе со стрельцами стояли немцы-наемники. Ключи от ворот были переданы смешанной комиссии из представителей семибоярщины и польского командования. Иван Воротынский не очистился от обвинений. Но он проявил покладистость, и после недолгого ареста его вернули в думу.

 

Андрей Голицын доказал на суде свою невиновность. Однако он был решительным противни­ком передачи трона Сигизмунду, и потому его изгнали из думы и заключили под стражу. Патриарха обвинили в тайной переписке с «вором», хотя они всегда были за­клятыми врагами. Суд постановил распустить весь штат патриарших слуг — дьяков, подьячих и дворовых людей. В итоге у Гермогена и «писать стало некому». Отныне главу церкви окружали одни соглядатаи Гонсевского. Гонения на патриарха породили слухи о его откры­том сопротивлении супостату — литовскому королю. В провинции толковали, будто Михаил Салтыков тре­бовал от Гермогена благословения на присягу Сигизмунду и грозил зарезать его, но «добрый пастырь» не испугался. Он будто бы созвал в Успенский собор представителей столичных сотен, гостей и торговых людей и с ними вместе приговорил отказать королю в присяге. Литовские роты собрались против собора во всеоружии на лошадях, но Гермоген объявил им о своем решении прямо в лицо.

 

На самом деле патриарх не имел повода к публичному выступлению. Даже Салтыков не осмелился открыто требовать присяги королю, так как опасался восста­ния народа. Предатель призывал Сигизмунда распу­стить слухи о своем походе на Калугу против «вора», а затем внезапно изгоном занять Москву крупными сила­ми.