Сочинение "А.И. Герцен «Кто виноват?»"

Композиция романа «Кто виноват?» в высшей степени оригиналь­на. Только первая глава первой части имеет собственно романическую форму экспозиции и завязки действия — «Отставной генерал и учи­тель, определяющийся к месту». Далее следуют: «Биография их пре­восходительств» и «Биография Дмитрия Яковлевича Круциферского». Глава «Житье-бытье» является главой из правильной формы пове­ствования, но за ней следует «Биография Владимира Бельтова».

 

 Герцен хотел составить роман из такого рода отдельных жизне­описаний, где «в подстрочных примечаниях можно сказать, что та­кой-то женился на такой-то». «Для меня повесть — рама»,— гово­рил Герцен. Он рисовал по преимуществу портреты, его интересова­ли больше всего «лица» и биографии. «Лицо — послужной список, в котором все отмечено,— пишет Герцен,— паспорт, на котором визы остаются».

 

[sms]При видимой отрывочности повествования, когда рассказ от ав­тора сменяется письмами героев, выдержками из дневника, биогра­фическими отступлениями, роман Герцена строго последователен. «Повесть эта, несмотря на то, что она будет состоять из отдельных глав и эпизодов, имеет такую целость, что вырванный лист испортит все»,— пишет Герцен. Свою задачу он видел не в том, чтобы «разре­шить вопрос», а в том, чтобы его верно обозначить. Поэтому он избрал «протокольный» эпиграф: «А случай сей за неоткрытием ви­новных предать воле Божий, дело же, почислив решенным, сдать в архив. Протокол».

 

 Но он писал не «протокол», а роман, в котором исследовал не «случай», а закон современной действительности. Вот почему воп­рос, вынесенный в заголовок книги, с такой силой отозвался в серд­цах его современников. Основную мысль романа критика видела в том, что проблема века получает у Герцена не личное, а общее зна­чение: «Виноваты не мы, а та ложь, сетями которой опутаны мы с самого детства».

 

 Но Герцена занимала и проблема нравственного самосознания личности. Среди героев Герцена нет «злодеев», которые бы созна­тельно и преднамеренно творили зло своим ближним. Его герои — дети века, не лучше и не хуже других; скорее даже лучше многих, а в некоторых из них есть залоги удивительных способностей и воз­можностей. Даже генерал Негров, владелец «белых рабов», крепос­тник и деспот по обстоятельствам своей жизни, изображен как чело­век, в котором «жизнь задавила не одну возможность». Мысль Гер­цена была социальной по существу, он изучал психологию своего времени и видел прямую связь характера человека с его средой.

 

 Герцен называл историю «лестницей восхождения». Эта мысль означала, прежде всего духовное возвышение личности над условия­ми жизни определенной среды. Так, в его романе «Кто виноват?» только там и тогда личность заявляет о себе, когда она отделяется от своей среды; иначе ее поглощает «пустота» рабства и деспотизма.

 

И вот на первую ступень «лестницы восхождения» вступает Круциферский, мечтатель и романтик, уверенный в том, что в жизни нет ничего случайного. Он подает руку Любе, дочери Негрова, помогает ей «подняться». И она поднимается вслед за ним, но ступенькой выше. Теперь она видит больше, чем он; она, понимает, что Круциферский, робкий и смятенный человек, не сможет больше сделать ни шагу «вперед и выше». А когда она поднимает голову, то взор ее падает на Бельтова, который был на той же «лестнице» гораздо выше, чем она. И Люба сама протягивает ему руку...

 

«Красота и вообще сила, но она действует по какому-то избира­тельному сродству», — пишет Герцен. То же он мог бы сказать и об уме. Вот почему Любовь Круциферская и Владимир Бельтов не мог­ли не узнать друг друга: в них было это сродство, которое действует избирательно. Все то, что было известно ей лишь как острая догад­ка, ему открывалось как цельное знание. Это была натура «чрезвы­чайно деятельная внутри, раскрытая всем современным вопросам, энциклопедическая, одаренная смелым и резким мышлением».

 

 Но в том-то и дело, что эта встреча, «случайная» и вместе с тем «неотразимая», ничего не изменила в их жизни, а лишь увеличила тяжесть действительности, внешних препятствий, обострила чувство одиночества и отчужденности. Жизнь, которую они хотели изменить своим «восхождением», была неподвижна и неизменна. Она похожа на ровную степь, в которой «ничто не колышется». Первой это по­чувствовала Люба, когда ей показалось, что она вместе с Круциферским потерялась среди безмолвных просторов: «Они были одни, они были в степи». Герцен разворачивает метафору и применительно к Бельтову, выводя ее из народной пословицы «Один в поле не воин»: «Я точно герой народных сказок... ходил по всем распутьям и кри­чал: «Есть ли в поле жив человек?» Но жив человек не откликался... Мое несчастье!.. А один в поле не ратник... Я и ушел с поля...» «Лестница восхождения» оказалась «горбатым мостиком», который и поднял на высоту, и отпустил на все четыре стороны.

 

 «Кто виноват?» — интеллектуальный роман. Его герои — люди мыслящие, но у них есть свое «горе от ума». И состоит оно в том, что со всеми своими «блестящими идеалами» они принуждены были жить «в сером свете», оттого и мысли их кипели «в действии пустом». Даже гениальность не спасает Бельтова от этого «мильона терзаний», от сознания того, что «серый свет» сильнее его «блестящих идеалов», если его одинокий голос теряется среди безмолвия «степи». Отсюда и возникает чувство подавленности и скуки: «Степь — иди, куда хо­чешь, во все стороны — воля вольная, только никуда не дойдешь...»

 

В романе есть и нотки отчаяния. Искандер писал историю слабо­сти и поражения «сильного человека». Бельтов как бы «боковым зрением» замечает, что «дверь, ближе и ближе открывавшаяся, не та, через которую входят гладиаторы, а та, в которую выносят их тела». Такова была судьба Бельтова, одного из плеяды «лишних людей» русской литературы, наследника Чацкого, Онегина и Печо­рина. Из его страданий выросли многие новые идеи, которые нашли свое развитие в «Рудине» Тургенева, в поэме Некрасова «Саша».

 

В этом повествовании Герцен говорил не только о «внешних пре­градах», но и о внутренней слабости человека, воспитанного в усло­виях рабства. «Кто виноват?» — вопрос, который не давал одно­значного ответа. Недаром поиски ответа на герценовский вопрос занимали самых выдающихся русских мыслителей — от Чернышевс­кого и Некрасова до Толстого и Достоевского.

 

 Роман «Кто виноват?» предсказывал будущее. Это была проро­ческая книга. Бельтов, так же как Герцен, не только в губернском городе, среди чиновников, но и в столичной канцелярии — всюду находил «всесовершеннейшую тоску», «умирал от скуки». «На род­ном берегу» он не мог найти для себя достойного дела.

 

 Но и «на том берегу» «водворилось рабство». На развалинах революции 1848 года «торжествующий буржуа» создал империю собственников, отбросив «добрые мечтания» о братстве, равенстве и справедливости. И вновь образовалась «всесовершеннейшая пус­тота», где мысль «умирала от скуки». И Герцен, как предсказал его роман «Кто виноват?», подобно Бельтову, стал «скитальцем по Ев­ропе, чужой дома, чужой и на чужбине».

 

Он не отрекся ни от революции, ни от социализма. Но им овла­дели «усталость и разочарование». Как Бельтов, Герцен «нажил и прожил бездну». Но все пережитое им принадлежало истории. Вот почему так значительны его мысли и воспоминания. То, что Бельтова томило как догадка, стало у Герцена современным опытом и прони­цательным познанием. Снова возникал перед ним тот самый вопрос, с которого все началось: «Кто виноват?» [/sms]