Сочинение"Фольклорные традиции в произведении одного из русских писателей XIX века. (Н.С. Лесков. «Левша»)"

Мало кто из писателей девятнадцатого века так широко исполь­зовал фольклор и народные традиции в своем творчестве. Глубоко веруя в духовную силу народа, он тем не менее далек от его идеали­зации, от сотворения кумиров, от «идольской литургии мужику», используя выражение Горького. Писатель свою позицию объяснял тем, что он «изучал народ не по разговорам с петербургскими из­возчиками», а «вырос в народе» и что ему «не пристало ни подни­мать народ на ходули, ни класть его себе под ноги».

 

[sms]Подтверждением писательской объективности может служить «Сказ о тульском косом Левше и стальной блохе», оцененный в свое время критикой как «набор шутовских выражений в стиле бе­зобразного юродства» (А. Волынский). В отличие от других сказо­вых произведений Лескова рассказчик из народной среды не имеет конкретных черт. Этот аноним выступает от лица неопределенного множества, как его своеобразный рупор. В народе всегда бытуют разнообразные толки, передаваемые из уст в уста и обрастающие в процессе такой передачи всевозможными домыслами, предполо­жениями, новыми подробностями. Легенда творится народом, и такой свободно сотворенной, воплощающей «народный глас» она и пред­стает в «Левше».

 

Интересно, что Лесков в первых печатных редакциях предпосы­лал рассказу такое предисловие: «Я записал эту легенду в Сестро-рецке по тамошнему сказу от старого оружейника, тульского выход­ца, переселившегося на Сестру-реку еще в царствование императора Александра Первого. Рассказчик два года тому назад был еще в добрых силах и в свежей памяти; он охотно вспоминал старину, очень чествовал государя Николая Павловича, жил «по старой вере», читал божественные книги и разводил канареек». Обилие «достоверных» подробностей не оставляло места для сомнений, но все оказалось... литературной мистификацией, которую вскоре разоблачил сам ав­тор: «...я весь этот рассказ сочинил в мае месяце прошлого года, и Левша есть лицо мною выдуманное...» К вопросу о выдуманности Левши Лесков будет возвращаться неоднократно, а в прижизненном собрании сочинений уберет «предисловие» окончательно. Сама эта мистификация была нужна Лескову для создания иллюзии неприча­стности автора к содержанию сказа.

 

Однако при всем внешнем простодушии повествования и этот рассказ Лескова имеет «двойное дно». Воплощая народные пред­ставления о русских самодержцах, военачальниках, о людях другой нации, о себе самих, простодушный рассказчик знать ничего не зна­ет, что думает о том же самом создавший его автор. Но лесковская «тайнопись» позволяет отчетливо услышать и авторский голос. И голос этот поведает, что властители отчуждены от народа, небре­гут своим долгом перед ним, что правители эти привыкли к власти, которую не надо оправдывать наличием собственных достоинств, что не верховная власть озабочена честью и судьбой нации, а простые тульские мужики. Они-то берегут честь и славу России и составляют ее надежду.

 

Однако автор не скроет, что тульские мастера, сумевшие подко­вать английскую блоху, в сущности, испортили механическую игруш­ку, потому что «в науках не зашлись», что они, «лишенные возмож­ности делать историю, творили анекдоты». 

 

Англия и Россия (Орловщина, Тула, Петербург, Пенза), Ревель и Меррекюль, украинское село Перегуды — такова «география» рас­сказов и повестей Лескова в одной только книге. Люди разных на­ций вступают здесь в самые неожиданные связи и отношения. «Ис­тинно русский человек» то посрамляет иноземцев, то оказывается в зависимости от их «системы». Находя общечеловеческое в жизни разных народов и стремясь постичь настоящее и будущее России в связи с ходом исторических процессов в Европе, Лесков вместе с тем отчетливо сознавал своеобразие своей страны. При этом он не впадал в крайности западничества и славянофильства, а удерживал­ся на позиции объективного художнического исследования. Как уда­лось «насквозь русскому» писателю и человеку, страстно любивше­му Россию и свой народ, найти меру такой объективности? Ответ в самом творчестве Лескова.[/sms]