Сочинение "Образ времени в одном из произведений русской литературы XX века. (М.А. Булгаков. «Мастер и Маргарита»)"

Роман Михаила Булгакова — произведение весьма свое­образное. Оригинальность композиции и нестандартный сю­жет, искрометный юмор и мрачный сарказм, антитеза и ги­пербола, лиризм и высокий реализм — многие литературные приемы использованы талантливым писателем и вполне умест­ны, так как дополняют силу воздействия авторского материа­ла на читателя.

 

[sms]Кроме всего прочего, роман активно использует образ самого времени, Хроноса. И это не только временная двупла-новость произведения, где вставная и вполне самостоятель­ная притча об Иисусе как бы дополняет нравственную суть повествования. Постоянно «путешествует» во времени созна­ние Мастера: «лишь одно видение, посещающее его в полно­луние, беспокоит его временами: казнь на Лысой горе и без­надежные уговоры Пилата, чтобы Иешуа подтвердил, что каз­ни не было...»

 

Булгаков вложил в этот роман всего себя, все им прожи­тое и пережитое. Он вложил опыт предыдущих творений, по­чти все из написанного ранее: московский быт, запечатлен­ный в очерках «Накануне», сатирическую фантастику и мис­тику, опробованную в повестях 20-х годов, мотивы рыцарс­кой чести и неспокойной совести романа «Белая гвардия», драматическую судьбу гонимого художника, развернутую в «Мольере», пьесе о Пушкине... К тому же картина жизни не­знакомого восточного города, запечатленного в «Беге», под­готовила описание Ершалаима. Даже способ перемещения во времени назад, к первому веку истории христианства, и впе­ред, к утопической грезе «покоя», родился из сюжетов «Бла­женства» и «Ивана Васильевича...». Так что этот роман со­здавался всей жизнью Булгакова, он вне времени и потому — бессмертен.

 

 Об этом романе исследователями разных стран написано уже очень многое. Среди трактовавших книгу есть и такие, что склонны были читать ее как зашифрованный политичес­кий трактат: в фигуре Воланда пытались угадать Сталина и даже его свиту расписывали по конкретным политическим ролям — в Азазелло, Коровьеве пытались угадать Троцкого, Зиновьева... Трудно представить себе что-либо более плос­кое, одномерное, далекое от природы искусства, чем такая трактовка булгаковского романа.

 

 Иные истолкователи романа увидели в нем апологию дья­вола, любование мрачной силой, какое-то особое, едва ли не болезненное пристрастие автора к темным стихиям бытия. При этом они досадовали на то, что автор не принадлежит к рели­гиозным людям, что он невежествен в догматах православия, а потому позволил себе сочинить сомнительное «Евангелие от Воланда».

 

В самом деле, Булгаков называл себя «мистическим писа­телем», но мистика эта не помрачала рассудок и не запугива­ла читателя. С наслаждением отдаваясь вольной фантазии, расписывая фокусы, шутки и перелеты Азазелло, Коровьева и кота, любуясь мрачным могуществом Воланда, автор по­смеивается над уверенностью, что все формы жизни можно расчислить и спланировать, а процветание и счастье людей ничего не стоит устроить — нужно только захотеть. Его мис­тика обнажает трещину в рационализме. Булгаков осмеивает самодовольную кичливость рассудка, уверенного в том, что, освободившись от суеверий, он создаст точный чертеж буду­щего, рациональное устройство всех человеческих отноше­ний и гармонию в душе самого человека.

 

 Здравомыслящие литературные сановники вроде Берлио­за, давно расставшись с верой в Бога, не верят даже в то, что им способен помешать, поставить подножку его величество случай. Несчастный Берлиоз, точно знавший, что будет де­лать вечером на заседании писателей, всего через несколько минут гибнет под колесами трамвая.

 

Так и Понтий Пилат в «евангельских главах» романа ка­жется себе и людям человеком могущественным. Но прони­цательность Иешуа поражает прокуратора не меньше, чем собеседников Воланда странные речи иностранца на скамей­ке у Патриарших прудов. Самодовольство римского намест­ника, его земное право распоряжаться жизнью и смертью других людей впервые поставлено под сомнение. Пилат ре­шает судьбу Иешуа. Но по существу Иешуа — свободен, а он, Пилат, — пленник, заложник собственной совести. И этот двухтысячелетний плен — наказание временному и мнимому могуществу.

 

 История Иешуа лишь в самом начальном варианте рома­на имела одного рассказчика — дьявола. Рассказ Воланда продолжен уже как сновидение Ивана Бездомного на боль­ничной койке. А дальше эстафета передается Маргарите, читающей по спасенным тетрадям фрагменты романа Масте­ра о смерти Иешуа и погребении. Три точки зрения, а карти­на одна, хоть и запечатленная разными повествователями, но именно оттого трехмерная и многовременная. Оказыва­ется, любой человек способен путешествовать в нравствен­ном временном пространстве. Если он, естественно, наделен человеческими чертами: способностью любить, как Марга­рита, способностью творить, как Мастер, способностью верить...

 

Даже малограмотный рифмач Иван Бездомный, который вместе с Берлиозом осмеивал возможность существования Христа, в бесплодной погоне за воландовской шайкой оказы­вается на берегу Москвы-реки и как бы совершает крещение в ее купели. С бумажной иконкой, приколотой на груди, и в нижнем белье явится он в ресторан Массолита, изображен­ный подобием вавилонского вертепа — с буйством плоти, иг­рой тщеславия и яростным весельем.

 

 В новом облике Иван выглядит сумасшедшим, но в дей­ствительности это путь к выздоровлению; потеряв рассудок, он в то же время обретает его, прозрев духовно. Одно из проявлений душевного выздоровления — отказ от претензии на всезнание и всепонимание. В эпилоге романа Иван Нико­лаевич Понырев возникает перед-нами в облике скромного ученого, будто заодно с фамилией изменилась и вся его ду­ховная сущность.

 

 Иван Бездомный обретает нравственное сознание как на­следный дар русской интеллигенции, к которой принадлежал и Булгаков, но в роли научного сотрудника института истории и философии Иван Николаевич Понырев как ученик, увы, не более даровит, чем не расстающийся с козьим пергаментом Левий Матвей...

 

 Выбирая посмертную судьбу Мастеру, Булгаков выбрал судьбу себе. За недоступностью для Мастера райского «све­та» («не заслужил»), решение его загробных дел поручено Воланду. И он дает странную награду — покой. О бессмертии, как о долговечной сохранности души, «убе­гающей тленья», о творении искусства, как о перенесении себя в чью-то душу с возможностью стать ее частицей, воз­можно, и думал Булгаков, создавая свою главную книгу. [/sms]