Сочинение "Широта эпического изображения жизни в одном из произведений русской литературы XX века. (М.А. Шолохов. «Тихий Дон»)"

Как могло случиться, что великую книгу о революции, «о белых и красных» — приняли одновременно и «белые», и «красные»? «Тихий Дон» высоко оценивал атаман П. Крас­нов, чья ненависть к советской власти привела его к союзу с Гитлером.

 

[sms]Но роман поддержал и И. Сталин, сказав М. Горькому в адрес руководителей РАППа: «Третью книгу «Тихого Дона» печатать будем!»

 

Это решение Сталина было полной неожиданностью для ультралевых радикалов, чье отношение к «Тихому Дону» и ег0 главному герою Григорию Мелехову укладывалось в фор­мулу: «Тихий Дон» — белогвардейский роман, а Григорий Мелехов — отщепенец, враг советской власти; такой роман мог написать только апологет белого казачества.

 

Как это ни парадоксально, но ультралевые в этом вопро­се, по законам упрощенного, черно-белого мышления, сомк­нулись с ультраправыми, которые заявляли: «Тихий Дон» не мог написать коммунист; его мог написать только белый офи­цер. А с точки зрения рапповцев — подкулачник.

 

Надо окунуться в то время, чтобы понять, насколько серь­езными были эти обвинения — в условиях, когда разворачи­валась политика ликвидации кулачества как класса. Самой высокой духовной ценностью для М. Шолохова было чувство любви к родине и ее народу, имеющему полное право на счастье. Но Шолохов не мог принять тех жестоких путей, ко­торые были навязаны народу в борьбе за его счастье. Он не принимал стремление «выпрыгнуть» из истории, форсировать естественное течение исторического времени по принципу «цель оправдывает средства».

 

«А что еще у нас могло после революции получиться? — говорил он сыну. — Вот, скажем: «Вся власть Советам». А кого в Советы? Кто конкретно и над кем должен властво­вать? Думаешь, кто-то знал ответ? «Советы рабочих, кресть­янских и солдатских депутатов» — вот и все. Но это, милый мой, на плакатах хорошо. На стенку вешать да на митинги таскать. А ты с этим в хутор приди, к живым людям. Рабочие там, понятно, не водились. Крестьяне? Крестьяне — пожа­луйста, сколько хочешь, все крестьяне. Кто же будет от них депутатом? Если их самих спросить? Да уж, конечно, не дед Щукарь. И не Макар с Разметновым, которые и семьи-то соб-•ственной сложить не могут, в собственных куренях порядка не наведут. И в хозяйстве они ни черта не смыслят, потому как и не имели его никогда. Казаки им так и скажут: вы, мол, братцы, двум свиньям жрать не разделите, потому что боль­ше одной у вас сроду и не бывало, какие же вы для нас советчики? А яков лукичей да титков — нельзя. Советы и создавались, чтобы уничтожить их как класс. Вот и оказались самыми подходящими «солдатские». Кто с оружием в руках завоевал эту власть, тому и властвовать... И вот расселись эти герои революции по руководящим креслам. И в первую же минуту у каждого из них в голове: а что же делать-то? Зна­нии-то фактически никаких. Только и оставили войны уменье одно — получать приказы да отдавать».

 

Самое примечательное в этих размышлениях Шолохова о прошлом страны — его позиция: он со всей очевидностью был не на стороне Макара Нагульнова и Разметнова и с со­чувствием относился к крепким, настоящим хозяевам, кото­рых ликвидировали «как класс».

 

В этих размышлениях Шолохова коренится и ответ на вопрос, который так занимал и рапповцев, и «антишолохо-ведов»: почему в «Тихом Доне» менее привлекательны ха­рактеры большевиков, чем казаков? Он в своем романе шел от правды жизни. Когда Шолохов создавал характеры того же Подтелкова или Мишки Кошевого и Давыдки, он рисовал их не как неких «идеальных героев», а как людей, еще толь­ко нащупывающих свой новый жизненный путь. На каждом из них лежит своя доля ответственности — большая у Шток-мана и Мишки Кошевого, меньшая у Ивана Алексеевича — перед народом за «перегибы», которые принесли людя столько бед.

 

 За сложностью отношения Шолохова к этим фигурам —5 сложность его отношения к революции и гражданской войне, которое изначально не было однозначным.

 

 Эпопея вмещает в себя целое десятилетие — с 1912 по' 1922 год. Мирно и спокойно течет жизнь казачьего хутора Татарский, прерываемая разве что молвой о дерзкой связи замужней солдатки Аксиньи Астаховой с Гришкой Мелехо­вым. Страстное, всепоглощающее чувство вступает в противо­речие с нравственными устоями казачьей старины. То есть уже в начале романа мы видим заявку на самобытные, яркие характеры, сложные и тонкие отношения героев, их непрос­тые судьбы. Именно в Григории и Аксинье наиболее полно и глубоко выразились характерные типические черты казаче­ства, прошедшего долгий и мучительный путь исканий и оши­бок, прозрений и потерь.

 

 Кроме того, история женитьбы Григория Мелехова, безус­ловно, говорит о том, что в казачьей среде сын должен был безропотно подчиняться отцу, принимать его решение как должное, даже если оно определяло всю его дальнейшую жизнь. Именно это произошло и с Григорием. Пассивно под­чинившись воле отца, он вынужден был в дальнейшем рас­плачиваться за эту ошибку, делая несчастными двух незау­рядных, гордых" и любящих его женщин. Драматизм личной судьбы Григория Мелехова усугубляется теми потрясениями, которые пришли на мирную донскую землю в 1918 году. Вой­на втягивает в свой кровавый водоворот жителей хутора Та­тарский, положив начало классовому размежеванию, поли­тической борьбе. Рушится устоявшийся жизненный уклад, распадаются естественные родственные связи, деформиру­ется нравственное чувство. Дружба приносится в жертву аб­страктной идее о всеобщем равенстве и братстве, приведя Григория Мелехова и Михаила Кошевого во враждующие станы.

 

В послереволюционные двадцатые годы слово казак, само понятие казачество звучали как приговор. Казак — это зна­чит контрреволюционер, враг советской власти, трудового народа. Казачество — это нагайки, разгон демонстраций, оплот контрреволюции.

 

 Двадцатые годы были временем борьбы не на жизнь, а на смерть между двумя группировками в партии — Троцкого и Сталина. Сторонники Троцкого, особенно в первой половине 20-х годов, были исключительно сильны — в партии, в армии, в идеологии, в культуре. Они насаждали беспощадное отно­шение к деревне в целом, а к казачеству в особенности.

 

 Безусловно, что в этих условиях писать в 1925 году роман о казачестве, исполненный любви и боли за его судьбу и явив­шийся одной из самых высоких трагедий в мире, мог осме­литься только отчаянный человек. Для этого требовались убеж­денность и бесстрашие, свойственные молодости, но Шоло­хов наверняка понимал, на что он шел.

 

Гражданская война, которая принесла людям столько горя и бед, не кончилась, по мысли писателя, и в 1920 году. Пос­ле «замирения» «прибрели потом к своим разбитым куре­ням да порушенным селеньям все, кто уцелел. И победите­ли, и побежденные...» И началась мирная жизнь: «Из ворот в ворота живут, из одного колодца воду пьют, по скольку раз на день глаза друг другу мозолят... каково? Хватает во­ображения? Тут, по-моему, и самого небогатого хватит, что­бы мороз по коже продрал...» Этот раскол, который принес­ла война, продолжался долгие годы, питая взаимную нена­висть и подозрительность: «Час от часу подозреньице рас­тет; подозрение растет — .страх'все сильнее; страх подрос, а подозренье, глядь, уже и в уверенность выросло. Остается лишь в «дело» оформить эту подозрительную уверенность, которую тебе нашептала твоя «революционная бдительность», на собственном страхе да на ненависти замешенная. И по­шло-поехало... И так — каждый хутор. Все города и веси».

 

Эта характеристика Шолохова времени революции и граж­данской войны на самом исходе его жизни помогает лучше и глубже понять смысл «Тихого Дона». Горькие слова Шо лохова о разломе в жизни народа, определившем его беды и страдания на многие десятилетия, выявляют самую суть этого великого произведения, звавшего народ к националь­ному единству. [/sms]