Сочинение Сюжет игерои одного из рассказов В.М. Шукшина («Чудик»)

«...Было ему тридцать девять лет от роду. Он работал ки­номехаником в селе. Обожал сыщиков и собак. В детстве мечтал быть шпионом». Так кончается рассказ. И только в конце мы узнаем, что звали героя Василий Егорыч Князев.

 

[sms]А начинается повествование еще более лаконично: «Жена называла его — Чудик. Иногда ласково. Чудик обладал од­ной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось. Он не хотел этого, страдал, но то и дело влипал в какие-нибудь истории — мелкие, впрочем, но досадные».

 

 Шукшин очень скуп на слова. Но это не экономия, а эле­гантность писателя, который умеет вкладывать в старые сло­ва новый смысл. Можно, например, долго и нудно повество­вать о человеке, лишенном чувства юмора. Можно, как Шук­шин, ограничиться одним небольшим предложением: «Он со­всем не умел острить, но ему ужасно хотелось».

 

Вот еще пример лаконичной выразительности: «Чудик ува­жал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продав­цов не уважал. Побаивался».

 

Сравнив хулиганов с продавцами, Шукшин с конкретным сарказмом отозвался о грубых и наглых торговых работниках советского периода. И это гораздо изящнее, чем прямоли­нейные фельетоны и карикатуры того времени. Кроме того, в предложении дана определенная характеристика героя. Ясно, что он человек провинциальный и застенчивый.

 

Эта характеристика усиливается эпизодом с потерянными деньгами. Чудик увидел в магазине на полу пятидесятирубле­вую ассигнацию. Пошутил, что богато, мол, тут люди живут, положил деньги на прилавок и ушел. А потом обнаружил, что это его собственные деньги. Большие, кстати, полмесяца тог­да за полсотку работали. Но постеснялся вернуться и заявить свои права.

 

«Но только он представил, как он огорошит всех этим сво­им заявлением, как подумают многие: «Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить». Нет, не пересилить себя — не протянуть руку за проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать».

 

Эти краткие, но емкие фразы не только рисуют своеоб­разный характер героя, но и обладают социальной критикой. Казалось бы, стереотипный диалог с работницей почты, кото- «знает, как нужно писать телеграммы». А сколько в нем издевки над узколобыми чиновниками всех мастей!

 

«В аэропорту Чудик написал телеграмму жене: «Призем­лились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша меня не забудь. Васятка».

 

Телеграфистка, строгая сухая женщина, прочитав телеграм­му, предложила:

 

— Составьте иначе. Вы — взрослый человек, не в детсаде.

 

— Почему? — спросил Чудик. — Я ей всегда так пишу в письмах. Это же моя жена!.. Вы, наверно, подумали...

 

— В письмах можете писать что угодно, а телеграмма — это вид связи. Это открытый текст.

 

Чудик переписал.

 

 «Приземлились. Все в порядке. Васятка».

 

Телеграфистка сама исправила два слова: «Приземлились» и «Васятка»

 

Стало: «Долетели. Василий».

— «Приземлились». Вы что, космонавт, что ли?

— Ну, ладно, — сказал Чудик. — Пусть так будет».

 

 На первый взгляд в рассказе почти ничего не происходит. Ну съездил герой к родственникам, ну деньги потерял, за что получил от жены шумовкой по голове, ну с людьми в дороге пообщался. Никакого тебе криминала, как в современной прозе «модных» писателей, вроде Марининой или Доценко, ника­кой стрельбы, ни одного убийства илиизнасилования. И в»то же время рассказ буквально насыщен протестом чистой чело­веческой души, вынужденной жить в корыстном, неблагоуст­роенном мире. Есть там эпизод, почти незаметный в общем течении событий, когда герой едет в поезде: «Входили и вы­ходили разные люди, рассказывались разные истории.

 

 Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.

 

— У нас в соседней деревне один дурак тоже... Схватил головешку — и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит. «Руки, кричит, руки-то не обожги, сынок!» О нем же и заботится... А он прет, пьяная харя. На мать. Представляе­те, каким надо быть грубым, бестактным...

 

— Сами придумали? — строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.

— Зачем? — не понял тот. — У нас за рекой, деревня Раменское...

 

Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил».

 

 Так и будут отворачиваться от Чудика «интеллигентные» не слишком интеллигентные люди. Возненавидит его и сноха в которой слились уродливые типы всех недалеких «выход! цев из деревни».

 

«...Тут только понял Чудик, что — да, невзлюбила его сноха] А за что, действительно?

 

— А вот за то, что ты — никакой не ответственный, щ руководитель. Знаю я ее, дуру. Помешалась на своих ответ­ственных. А сама-то кто! Буфетчица в управлении, шишка на ровном месте. Насмотрится там и начинает... Она и меня-то тоже ненавидит — что я не ответственный, из деревни... А ведь сама из деревни! — как-то тихо и грустно изумился Дмитрий. — А вот... Детей замучила, дура, одного на пиани-нах замучила, другую в фигурное катание записала. Сердце кровью обливается, а —- не скажи, сразу ругань».

 

И все-таки Чудик счастлив. Хотя бы тем, что жена с ним «иногда ласкова», что идет «рясный парной дождик» и мож­но снять ботинки и бежать по мокрой, теплой траве, подпры­гивать и петь громко: «Тополя-а-а, тополя-а...» [/sms]