Максим Никифорович Воробьев (1787-1855)

Максим Никифорович Воробьев художник, мас­тер городского пейзажа. В Академии художеств он был учени­ком знаменитого Тома де Томона, украсившего Петербург ве­ликолепными творениями — зданием биржи и ростральными колоннами. Из архитектурного класса он перешел в живопис­ный, к художнику Федору Алексееву, первому в России мас­теру, создавшему в живописи одухотворенный образ города. До него это были лишь сухие «перспективы», запечатлевшие успехи российского градостроительства.

 

Война 1812 г., всколыхнувшая Россию,, не могла не найти от­ражения в творчестве, художника, чутко откликавшегося на события времени. Он пишет торжественный марш военных парадов на кремлевских площадях, сжимающую сердце пано­раму сожженной Москвы, создает гравюры «Похороны фельд­маршала Кутузова». За картину «Торжественное молебствие, совершаемое русским духовенством в Париже на площади Лю­довика XV» Воробьев получил звание академика живописи.

 

Художник еще не раз возвращался к картинам на подобные сюжеты, положившие начало традиции изображения воинских и государственных церемоний в русской живописи. Но сколь ни значительны были успехи Воробьева в официальной живо­писи, лирическая природа его художественного дарования вы­разилась в другом. В 1818 г. он написал большую картину «Вид Московского Кремля со стороны Устьинского моста» Кремль писали многие замечательные мастера, но память выделяет именно произведение Воробьева. И дело не в документаль­ной точности передачи храмов, башен и колоколен. Худож­ник представил Кремлевский холм как чудо, отраженное в зеркале вод Москвы-реки, вознесенное будто бы самой при­родой над заурядной обыденностью. Нельзя не почувствовать восторг живописца перед неповторимой красотой, созданной руками человека.

 

Неисчерпаемым источником вдохновения был для Воро­бьева Петербург. Его картина «Дворцовая набережная» полу­чила такую популярность, что пейзажисту пришлось делать несколько вариантов. Секрет небывалого успеха, видимо, был в том, что Воробьев открыл ускользающую от обычного взгляда красоту Дворцовой набережной в предрассветный час, неузна­ваемо меняющий знакомый пейзаж. Растворяются, теряются четкие очертания в лучах поднимающегося солнца каменные громады дворцов, впитавшие краски наступающего утра.

 

Романтической балладой, посвященной прекрасному го­роду, можно считать полотно Воробьева «Осенняя ночь в Пе­тербурге». Художник в городских пейзажах стремился отраз­ить состояние природы. Он писал город в разную погоду, в разное время суток в отличие от предшественников, доволь­ствовавшихся возможностью лишь эффектно отобразить архи­тектурные формы. Известно, что некоему французу, изумлен­ному игрой невских волн на полотне Воробьева, художник объяснил, что он воплотил образ, навеянный музыкой Мо­царта. Француз не понял художника, и тогда Воробьев взял в руки скрипку. Потрясенный иностранец признавался, что «никогда не предполагал столь тесной связи между музыкой и живописью».

 

В1814 г. Максим Воробьев женился на дочери-сироте синод­ского канцеляриста Клеопатре Шустовой. Она стала центром растущей семьи. И вдруг—смерть жены в сорок три года. Воро­бьев разом постарел и не в силах был работать. Как-то вечером он стоял у окна и смотрел на дуб, посаженный еще в прошлом веке. Дуб, казалось, олицетворял мощь и силу человека, спо­собного противостоять трудностям. Но Максиму Воробьеву он напоминал и о присущем смертным самомнении и излишней гордыне. Мощный порыв налетевшего ветра ударил в стекла большого окна. Ночная гроза разразилась над Петербургом не­ожиданно. Звуки грома, бешеный порыв ветра — и огромная ветвь дерева глухо рухнула перед окнами. Новый блеск высве­тил на месте привычного ствола острые щепы обнаженной, раз­рушенной плоти дерева. Художник понял: «Это моя судьба». Он почувствовал себя тем же деревом, разрушаемым бушующей неистовой бурей...

 

Картина «Дуб, раздробленный молнией. Аллегория на смерть Клеопатры Логиновны Воробьевой, жены художника» была написана и выставлена на академической выставке в 1842 г.

 

Современники отмечали, что после этой картины худож­ник не создал ничего, равного его творчеству более раннего периода.