Реферат на тему: Бихевиоризм
Бихевиоризм
Исторический обзор бихевиоризма
Бихевиоризм Уотсона
Влиятельным направлением в психологии, которому приписывается “революционное” значение, стал в начале ХХ века бихевиоризм (от английского слова behaviour — поведение), программу которого провозгласил американский исследователь Джон Уотсон (1878 – 1958).
Как и психоанализ, бихевиоризм противостоял тем аспектам ассоцианизма, которые связаны с представлениями о сознании, однако основания для противостояния были совершенно иные. Бихевиоризм складывался как направление с явно выраженным естественнонаучным уклоном, и его основатели пытались найти формы объективного подхода к психической жизни.
Согласно бихевиористам, такие понятия как “осознание”, “переживание”, “страдание” и т. п. не могут считаться научными; все они — продукт человеческого самонаблюдения. Наука же, с их точки зрения, не может оперировать представлениями о том, что не может быть зафиксировано объективными средствами. Один из крупнейших бихевиористов, Б. Ф. Скиннер, называл подобные понятия “объяснительными фикциями” и лишал их права на существование в науке.
Что же может быть предметом изучения? Ответ бихевиористов: поведение, активность. “Поток сознания мы заменяем потоком активности”, — объявил Д. Уотсон. Активность — внешняя и внутренняя — описывалась через понятие “реакция”, к которой относились те изменения в организме, которые могли быть зафиксированы объективными методами: сюда относятся и движения, и, например, секреторная деятельность.
В качестве описательной и объяснительной Д. Уотсон предложил схему S – R, в соответствии с которой воздействие, т. е. стимул (S), порождает некоторое поведение организма, т. е. реакцию (R), и, что важно, в представлениях классического бихевиоризма, характер реакции определяется только стимулом.
С этим представлением была связана и научная программа Уотсона — научиться управлять поведением. В самом деле, если реакция определяется стимулом, то достаточно подобрать нужные стимулы, чтобы получить нужное поведение. Следовательно, нужно проводить эксперименты, направленные на выявление закономерностей, по которым формируются стимул-реактивные связи, организовать тщательный контроль ситуаций, регистрацию поведенческих проявлений в ответ на воздействие стимула.
[sms]
Эта схема распространима и на животных, и на человека. По Уотсону, законы научения (т. е. формирования реакции на определенные стимулы) универсальны, поэтому данные, полученные в экспериментах с кошками или крысами (последние — излюбленные материал для бихевиористов), распространимы и на человеческое поведение.
Описание научения, данное Д. Уотсоном, достаточно просто в своей основе, что во многом определило популярность бихевиоризма, и соотносимо с закономерностями условного рефлекса по И. П. Павлову, на которого, кстати, бихевиористы широко ссылались.
Принципы классического бихевиоризма выглядят упрощенно. В дальнейшем экспериментальная практика не подтвердила правомерность исходной схемы как универсальной: в ответ на воздействие одного и того же стимула могут следовать разные реакции, одна и та же реакция может побуждаться различными стимулами. Зависимость реакции от стимула не подвергалось сомнению; однако встал вопрос о том, что есть нечто, определяющее реакцию, помимо стимула, точнее, во взаимодействии с ним. Исследователи, развивавшие идеи Уотсона, предложили ввести в рассуждение еще одну инстанцию, обозначаемую обычно понятием “промежуточные переменные”, имея в виду некоторые события в организме, на которые воздействует стимул и которые, не являясь в строгом смысле реакцией (т. к. их нельзя объективно зафиксировать), также определяют ответную реакцию (схема S – O – R).
В логике уотсоновского бихевиоризма об этих переменных нельзя рассуждать в традиционной психологической терминологии; тем не менее необихевиористы нарушили этот запрет, обсуждая проблемы цели, образа и т. п.
Так, Э. Толмен (1886 – 1959) экспериментально показал, что крысы, просто бегавшие по лабиринту, не получая подкрепления, в дальнейшем быстрее научаются проходить его при условии подкрепления, нежели крысы, не имевшие предварительного “опыта бегания”. Это означает, что у крыс первой группы сформировался образ лабиринта, позволяющий ориентироваться в нем (Толмен назвал это “когнитивными картами”).
Бихевиоризм Скиннера
Одним из наиболее авторитетных бихевиористов является Б. Скиннер, предположивший, что поведение может строиться и по иному принципу, а именно — определяться не стимулом, предшествующим реакции, а вероятными последствиями поведения. Это не означает свободы поведения (хотя в рамках его подхода и обсуждается проблема “самопрограммирования” человека); в общем случае имеется в виду, что, имея определенный опыт, животное или человек будут стремиться воспроизводить его, если он имел приятные последствия, и избегать, если последствия были неприятны. Иными словами, не субъект выбирает поведение, но вероятные последствия поведения управляют субъектом.
Соответственно, можно управлять поведением, вознаграждая (т. е. положительно подкрепляя) определенные способы поведения и тем самым делая их более вероятными. На этом основана предложенная Скиннером идея программированного обучения, предусматривающая “пошаговое” овладение деятельностью с подкреплением каждого шага.
Социобихевиоризм
Особым направлением в рамках бихевиоризма является социобихевиоризм, наиболее активно формировавшийся в 1960-е гг. Новым по отношению к тому, о чем мы говорили, выступает представление, что человек может овладевать поведением не через собственные пробы и ошибки, но наблюдая за опытом других и теми подкреплениями, которые сопутствуют тому или иному поведению (“научение через наблюдение”, “научение без проб”).
Это важное отличие предполагает, что поведение человека становится когнитивными, т. е. включает непременный познавательный компонент, в частности, символический. Этот механизм оказывается важнейшим в процессе социализации, на его основе формируются способы реализации агрессивного и кооперативного поведения.
Это можно проиллюстрировать экспериментом ведущего психолога этого направления канадца Альберта Бандуры (р. 1925). Испытуемым (три группы 4-летних детей) показывали фильм, герой которого избивал куклу. Начало фильма было одинаковым для всех групп, завершение же было различным: в одном случае “героя” хвалили, в другом — порицали, в третьем — реагировали нейтрально. После этого детей вводили в комнату, где среди прочих была такая же кукла, как в фильме, и наблюдали за их поведением. В группе, которой демонстрировался вариант с порицанием, проявлений агрессии в отношении куклы было значимо меньше, чем у представителей других групп, хотя они также помнили, как вел себя “герой”. Равным образом наблюдение может не только формировать новые формы поведения, но и активизировать усвоенные, до того не проявлявшиеся.
В связи с этим Бандура своеобразно трактует проблему наказаний и запретов в воспитании. Наказывая ребенка, взрослый по существу демонстрирует ему агрессивную форму поведения, находящую положительное подкрепление — в виде успеха в принуждении, самоутверждении; это означает, что ребенок, даже послушавшись, усваивает возможную форму агрессии. Негативно Бандура относится и к средствам массовой информации, пропагандирующим насилие, в частности, к фильмам, полагая, что в развитии ребенка они играют роль “обучения агрессии”.
Как уже говорилось, представители теории среды утверждают, что человеческое поведение формируется исключительно под воздействием социального окружения, т. е. определяется не “врожденными”, а социальными и культурными факторами. Это касается и агрессивности, которая является одним из главных препятствий на пути человеческого прогресса.
Уже философы-просветители отстаивали эту идею в самой радикальной ее форме. Они утверждали, что человек рождается добрым и разумным. И если в нем развиваются дурные наклонности, то причиной тому — дурные обстоятельства, дурное воспитание и дурные примеры.
Многие считали, что не существует психических различий между полами, и что реально существующие различия между людьми объясняются исключительно социальными обстоятельствами и воспитанием. Следует отметить, что в противоположность бихевиористам эти философы имели в виду вовсе не манипулирование сознанием, не методы социальной инженерии, а социальные и политические изменения самого общества. Они верили, что “хорошее общество” обеспечит формирование хорошего человека или, по крайней мере, сделает возможным проявление его лучших природных качеств.
На пути своего развития от чуточку наивных формулировок Уотсона до филигранных необихевиористских конструкций Скиннера бихевиоризм претерпел довольно заметные изменения. И все же речь идет скорее о совершенствование первоначальной формулировки, чем возникновении новых оригинальных идей.
Необихевиоризм Б. Ф. Скиннера
Необихевиоризм опирается на тот же самый принцип, что и концепция Уотсона, а именно: психология не имеет права заниматься чувствами или влечениями или какими-либо другими субъективными состояниями; он отклоняет любую попытку говорить о “природе” человека, конструировать модель личности или подвергать анализу различные страсти, мотивирующие человеческое поведение. Всякий анализ поведения с точки зрения намерений, целей и задач Скиннер квалифицирует как донаучный и как совершенно бесполезную трату времени. Психология должна заниматься изучением того, какие механизмы стимулируют человеческое поведение и как они могут быть использованы с целью достижения максимального результата. “Психология” Скиннера — это наука манипулирования поведением. Ее цель — обнаружение механизмов “стимулирования”, которые помогают обеспечивать необходимое “заказчику” поведение.
Вместо условных рефлексов павловской модели Скиннер говорит о модели “стимул – реакция”. Иными словами, это означает, что безусловно-рефлекторное поведение приветствуется и вознаграждается, поскольку оно желательно для экспериментатора. Скиннер считает, что похвала, вознаграждение являются более сильным и действенным стимулом, чем наказание. В результате такое поведение закрепляется и становится привычным для объекта манипулирования.
Например, Джонни не любит шпинат, но он все же ест его, потому что мать его за это вознаграждает (хвалит, одаривает взглядом, дружеской улыбкой, куском любимого пирога и т. д.), т. е., по Скиннеру, применяет позитивные “стимулы”. Если стимулы работают последовательно и планомерно, то дело доходит до того, что Джонни начинает с удовольствием есть шпинат. Скиннер и его единомышленники разработали и проверили целый набор операциональных приемов в сотнях экспериментов. Он доказал, что путем правильного применения позитивных “стимулов” можно в невероятной степени менять поведение как животного, так и человека — и это даже вопреки тому, что некоторые слишком смело называют “врожденными склонностями”.
Доказав это экспериментально, Скиннер, без сомнения, заслужил признание и известность. Одновременно он подтвердил мнение тех американских антропологов, которые на первое место в формировании человека выдвигали социокультурные факторы. При этом важно добавить, что Скиннер не отбрасывает полностью генетические предпосылки. И все же, чтобы точно охарактеризовать его позицию, следует подчеркнуть: Скиннер считает, что, невзирая на генетические предпосылки, поведение полностью определяется наборов “стимулов”. Стимул может создаваться двумя путями: либо в ходе нормального культурного процесса, либо по заранее намеченному плану.
Цели и ценности
Эксперименты Скиннера не занимаются выяснением целей воспитания. Подопытному животному или человеку в эксперименте создаются такие условия, в которых они ведут себя вполне определенным образом. Зачем их ставят в такие условия — зависит от руководителя проекта, который выдвигает цели исследования. Практика-экспериментатора в лаборатории в общем и целом мало занимает вопрос, зачем он тренирует, воспитывает, дрессирует подопытное животное (или человека), его скорее интересует сам процесс доказательства своего умения и выбора методов, адекватных поставленной цели. Когда же мы от лабораторных условий переходим к условиям реальной жизни индивида и общества, то возникают серьезные трудности, связанные как раз с вопросами: зачем человека подвергают манипуляции и кто является заказчиком (кто ставит, преследует подобные цели).
Создается впечатление, что Скиннер, говоря о культуре, все еще имеет в виду свою лабораторию, в которой психолог действует без учета ценностных суждений и не испытывает трудностей, ибо цель эксперимента для него не имеет значения.
Это можно объяснить, по меньшей мере, тем, что Скиннер просто не в ладах с проблемой целей, смыслов и ценностей. Подобное рассуждение движется в порочном кругу: мы удивляемся оригинальности, ибо единственное, что мы в состоянии зафиксировать, — так это то, что мы удивляемся.
Однако зачем мы вообще обращаем внимание на то, что не является достойной целью? Скиннер не ставит этого вопроса, хотя минимальный социологический анализ способен дать на него ответ. Известно, что в различных социальных и профессиональных группах наблюдается различный уровень оригинальности мышления и творчества. Так, например, в нашем технологически-бюрократическом обществе это качество является чрезвычайно важным для ученых, а также руководителей промышленных предприятий. Зато для рабочих высокий творческий потенциал является совершенно излишней роскошью и даже создает угрозу для идеального функционирования системы в целом.
С точки зрения психологии, многое свидетельствует о том, что творческое начало, а также стремление к оригинальности имеют глубокие корни в природе человека, и нейрофизиологи подтверждают гипотезу, что это стремление “вмонтировано” в структуру мозга. Скиннер попадает в сложное положение со своей концепцией, потому что не придает никакого значения поискам и находкам психоаналитической социологии, считая, что если бихевиоризм не знает ответа на какой-либо вопрос, то ответа не существует.
Главный тезис Скиннера сводится к следующему: не вызывает сомнения тот факт, что ценностные суждения отсутствуют как при решении построить атомную бомбу, так и при техническом решении этой проблемы. Разница состоит лишь в том, что мотивы построения бомбы не совсем “ясны”.
Ценностные суждения Скиннера проявляются и в других его высказываниях. Например, он утверждает: “Если мы достойны нашего демократического наследия, то, естественно, мы будем готовы оказать противодействие использованию науки в любых деспотических или просто эгоистических целях. И если мы еще ценим демократические достижения и цели, то мы не имеем права медлить и должны немедленно использовать науку в деле разработки моделей культуры, при этом нас не должно смущать даже то обстоятельство, что мы в известном смысле можем оказаться в положении контролеров” [Гриншпун И. Б. Введение в психологию. — М., 1994, с.165].
Что же является основанием для подобного ценностного понятия внутри необихевиористской теории? И при чем здесь контролеры? Ответ находим у самого Скиннера: “Все люди осуществляют контроль, и сами находятся под контролем”. Это звучит почти как успокоение для человека демократически настроенного, но вскоре выясняется, что речь идет всего лишь о робкой и почти ничего не значащей формулировке. Когда мы выясняем, каким образом господин контролирует раба, а работодатель — рабочего, мы упускаем из виду обратные воздействия и потому судим о проблеме контроля односторонне.
Отсюда возникает привычка понимать под словом “контроль” эксплуатацию или, по меньшей мере, состояние одностороннего преимущества; а на самом деле контроль осуществляется обоюдно. Раб контролирует своего господина в такой же мере, как и господин своего раба, в том смысле, что методы наказания, применяемые господином, как бы определяются поведением раба. Это не означает, что понятие эксплуатации утрачивает всякий смысл или что мы не имеем права спросить, кому это выгодно. Но когда мы задаем такой вопрос, то мы абстрагируемся от самого конкретного социального эпизода и оцениваем перспективы воздействия, которые совершенно очевидно связаны с ценностными суждениями. Подобная ситуация складывается и при анализе любых способов поведения, которые производят инновации в практике культуры.
Для Скиннера эксплуатация не является частью самого социального эпизода, этой частью являются лишь методы контроля. Это позиция человека, для которого социальная жизнь ничем не отличается от эпизода в лаборатории, где экспериментатора интересуют только его методы, а вовсе не сам по себе “эпизод”, ибо в этом искусственном мирке совершенно не имеет значения, какова крыса — миролюбива она или агрессивна. И, словно этого еще было мало, Скиннер окончательно констатирует, что за понятием эксплуатации “легко просматриваются” ценностные суждения. Это должно означать следующее: любые психологические и социальные феномены утрачивают характер фактов, доступных научному исследованию, как только их можно охарактеризовать с точки зрения их ценностного содержания.
Идею Скиннера о взаимности отношений раба и рабовладельца можно объяснить только тем, что он употребляет слово “контроль” в двояком смысле. В том смысле, в котором оно употребляется в реальной жизни, вне всякого сомнения, рабовладелец контролирует раба, и при этом не может быть и речи о “взаимности”, если не считать, что при определенных обстоятельствах раб располагает минимумом обратного контроля, например, он угрожает бунтом. Но Скиннер не это имеет в виду. Он подразумевает контроль в самом абстрактном смысле лабораторного эксперимента, который не имеет ничего общего с реальной жизнью.
Поскольку бихевиоризм не владеет теорией личности, он видит только поведение и не в состоянии увидеть действующую личность. Для необихевиориста нет никакой разницы между улыбкой друга и улыбкой врага, улыбкой хорошо обученной продавщицы и улыбкой человека, скрывающего свою враждебность. Однако трудно поверить, что профессору Скиннеру в его личной жизни это также безразлично. Если же в реальной жизни эта разница для него все же имеет значение, то как могла возникнуть теория, полностью игнорирующая эту реальность?
Необихевиоризм не может объяснить, почему многие люди, которых обучили преследовать и мучить других людей, становятся душевнобольными, хотя “положительные стимулы” продолжают свое действие. Очевидно, существуют в человеке какие-то влечения, которые сильнее, чем воспитание; и очень важно с точки зрения науки рассматривать факты неудачи воспитания как победу этих влечений. Разумеется, человека можно обучить чуть ли не любым способам, но именно “чуть ли не”. Он реагирует на воспитание по-разному и вполне определенным образом ведет себя, если воспитание противоречит основным его потребностям.
По сути дела Скиннер является наивным рационалистом, который игнорирует человеческие страсти. В противоположность Фрейду, Скиннера не волнует проблема страстей, ибо он считает, что человек всегда ведет себя так, как ему полезно. И на самом деле общий принцип необихевиоризма состоит в том, что идея полезности считается самой могущественной детерминантой человеческого поведения; человек постоянно апеллирует к идее собственной пользы, но при этом старается вести себя так, чтобы завоевать расположение и одобрение со стороны своего окружения. В конечном счете, бихевиоризм берет за основу буржуазную аксиому о примате эгоизма и собственной пользы над всеми другими страстями человека.
Невероятную популярность Скиннера можно объяснить тем, что ему удалось соединить элементы традиционного либерально-оптимистического мышления с духовной и социальной реальностью. Скиннер считает, что человек формируется под влиянием социума и что в “природе” человека нет ничего, что могло бы решительно помешать становлению мирного и справедливого общественного строя. Таким образом, система Скиннера оказалась привлекательной для всех психологов, которые относятся к либералам и находят в этой системе аргументы для защиты своего политического оптимизма.
Однако Скиннер привлекает не только этим, но и тем, что ему удалось умело вмонтировать в традиционно либеральные идеи элементы ярого негативизма. В век кибернетики индивид все чаще становится объектом манипулирования. Его труд, потребление и свободное время — все находится под воздействием рекламы, идеологии и всего того, что Скиннер называет положительным стимулированием. Кроме того, теория Скиннера звучит очень убедительно, так как она (почти) точно “попадает” в отчужденного человека кибернетического общества.
Бихевиоризм и агрессия
Знание бихевиористской методологии очень важно для изучения проблемы агрессии, поскольку в США большинство ученых, хоть как-то причастных к проблеме агрессии, являются приверженцами бихевиоризма. Агрессивность, как и другие формы поведения, является благоприобретенной и определяется тем, что человек стремится добиться максимального преимущества.
Выдающиеся бихевиористы А. Басс и Л. Беркович демонстрируют гораздо больше понимания эмоциональных состояний человека, чем Скиннер, хотя в целом они поддерживают главный принцип Скиннера, гласящий, что объектом научного наблюдения является действие, а не действующий человек. Поэтому они не придают серьезного значения фундаментальным открытиям Фрейда, т. е. не учитывают того, что поведение определяют психические силы, что эти силы в основном находятся на бессознательном уровне и, наконец, что осознание (“прозрение”) как раз и является тем фактором, который преобразует энергетический потенциал и определяет направленность этих сил.
Бихевиористы претендуют на “научность” своего метода на том основании, что они занимаются теми видами поведения, которые доступны визуальному наблюдению. Однако они не понимают, что невозможно адекватно описать “поведение” в отрыве от действующей личности.
Основной бихевиористский тезис, согласно которому наблюдаемое поведение представляет собой надежную с научной точки зрения величину, совершенно ошибочен. На самом деле поведение различно в зависимости от различия мотивирующих его импульсов, а они-то часто скрыты от наблюдателя.
О психологических экспериментах
Если психолог ставит перед собой задачу понять поведение человека, то он должен выбрать такие методы, которые пригодны для изучения человека в жизни, тогда как бихевиористские исследования практически проводятся в пробирке. Может возникнуть впечатление, будто психология стремилась обеспечить себе респектабельность посредством подражания естественным наукам, заимствуя у них некоторые методы, но, кстати сказать, это оказались методы, которые имели силу 50 лет назад, а не те “научные” методы, которые приняты в передовых отраслях науки сегодня. В результате недостаток теории часто скрывается за впечатляющими математическими формулами, которые не имеют ничего общего с фактами и нисколько не поднимают их значимость.
Разработать метод для наблюдения и анализа человеческого поведения вне лаборатории — весьма не легкое дело, однако это является важнейшей предпосылкой для понимания человека. В сущности, при изучении человека работают только два метода наблюдения:
Первый метод — это прямое и детальное изучение одного человека другим. Самый результативный вариант данного метода демонстрирует “психоаналитическая лаборатория”, разработанная Фрейдом. Здесь пациенту предоставляется возможность выразить свои неосознанные влечения, одновременно выясняется связь этих влечений с доступными глазу “нормальными” и “невротическими” актами поведения. Менее сильным, но все же довольно продуктивным методом является интервью или серия опросов, к которым следует причислить также изучение некоторых сновидений, а также ряд прожективных тестов. Не следует недооценивать глубинные психологические данные, которые опытный наблюдатель добывает уже тем, что внимательно и долго следит за испытуемым, изучая его жесты, голос, осанку, руки, выражение лица и т. д. Даже не зная лично испытуемого и не имея в распоряжении ни писем, ни дневников, ни подробной его биографии, психолог может использовать наблюдение такого рода как важный источник для понимания психологического профиля личности.
Второй метод исследования человека в жизни состоит в том, чтобы, вместо “запихивания” жизни в психологическую лабораторию, превратить в “естественную лабораторию” определенные жизненные ситуации. Вместо конструирования искусственной социальной ситуации (как это делается в психологической лаборатории), исследователь изучает те эксперименты, которые предлагает сама жизнь. Надо выбрать такие социальные ситуации, которые поддаются сравнению, и с помощью специального метода превратить их в соответствующий эксперимент. Если одни факторы принять за константу, а другие изменять, то в такой естественной лаборатории появляется возможность для проверки разных гипотез. Существует очень много похожих ситуаций, и можно проверить, соответствует та или иная гипотеза всем этим ситуациям, и если это не так, то можно выяснить, существует ли убедительное объяснение для этого исключения или надо изменить гипотезу. Простейшей формой подобного “естественного эксперимента” является анкетный опрос (с использованием большого списка открытых вопросов или же в ходе личного интервью), проводимый среди репрезентативных групп людей разного возраста, профессий.
Теория фрустрационной агрессивности
Существует еще немало бихевиористски ориентированных исследований проблемы агрессивности, но единственной общей теории агрессии и насилия является теория фрустрации Джона Долларда и других, претендующая на объяснение причины любой агрессии. Точнее говоря, эта теория утверждает следующее: “Возникновение агрессивного поведения всегда обусловлено наличием фрустрации, и наоборот — наличие фрустрации всегда влечет за собой какую-нибудь форму агрессивности”.
Спустя два года один из авторов этой теории, Н. Э. Миллер, высказал вторую половину гипотезы, сделав допущение, что фрустрация может вызывать множество различных реакций и что агрессивность есть лишь одна из них.
Как утверждает Басс, эта теория была признана за малым исключением почти всеми психологами. Сам Басс подводит критический итог: “К сожалению, исключительное внимание к фрустрации привело к тому, что целый большой класс антецеденций (вредных раздражителей) был выброшен за борт вместе с концепцией агрессии как инструментальной реакции. На самом деле фрустрация — это лишь одна из многих антецеденций агрессивности, и притом не самая сильная”.
Первоначальная простая формулировка этой теории сильно пострадала от многочисленных толкований понятия “фрустрация”. Главными остаются два значения:
прекращение начатой целенаправленной деятельности (пример с мальчиком, которого вошедшая в комнату мать застала в тот момент, когда он залез в коробку с печеньем);
фрустрация как отрицание вожделения, страсти, “отказ” в терминах Басса (пример с мальчиком, который просит у матери печенье, а она ему отказывает).
Многозначность толкований понятия фрустрации связана, во-первых, с тем, что Доллард и другие недостаточно четко и точно сформулировали свои идеи. Вторая причина, вероятно, заключается в том, что в обыденном языке слово “фрустрация” употребляется чаще всего во втором значении, к которому можно было бы добавить еще и психоаналитическое толкование.
Каждому из значений понятия “фрустрация” соответствуют две совершенно различные теории.
Фрустрация в первом смысле, видимо, встречается довольно редко, ибо для нее необходима ситуация, когда преднамеренная деятельность уже началась. В любом случае серьезного подтверждения или опровержения этой теории можно ожидать только от новых научных данных нейрофизиологии.
Что касается другой теории, опирающейся на второе значение слова “фрустрация”, то складывается впечатление, что она не выдерживает проверки эмпирическими фактами. Люди, простаивающие в очереди ради получения билета в театр, верующие во время поста, люди на войне, вынужденные мириться с отсутствием качественной пищи — эти и сотни подобных случаев не ведут к росту агрессивности. На самом деле важнейшую роль играет психологическая значимость фрустрации для конкретного индивида, которая в зависимости от общей обстановки может быть различной.
Вместо заключения: связь психологии и естественных наук
Говорить о психологии как единой науке на современном этапе достаточно трудно: каждое направление предлагает свое понимание душевной жизни, выдвигает свои объяснительные принципы и соответственно концентрирует усилия на анализе определенных аспектов того, что понимает под психической реальностью. Вместе с тем в последнее время наблюдается сближение ряда направлений или тенденция к большей терпимости их по отношению друг другу, что означает возможность диалога и взаимообогащения.
Теперь можно вернуться к вопросу о месте психологии в системе наук и попытаться оценить ее связь с другими научными дисциплинами.
Связь психологии с естественными науками вполне очевидна. Наиболее явная связь — с биологическими науками. В античности душа понималась как некое жизненное начало или сущность живого, и Аристотель соотносил виды души с разрядами живых существ. Если рассматривать формирование собственно научной психологии, то здесь необходимо отметить несколько аспектов в отношениях психологии с биологическими дисциплинами.
Во-первых, это заимствование некоторых общебиологических теоретических положений для обоснования закономерностей развития психики. Значительную роль в этом плане сыграла эволюционная теория Ч. Дарвина (который, кстати, и сам разрабатывал некоторые психологические проблемы). В первую очередь это касается идеи приспособления к меняющимся условиям среды, что дает ключ к пониманию эволюции форм психической жизни и их адаптивной роли. Идеи Дарвина оказали влияние на многих психологов как в области психологии животных, так и в области психологии человека. Одна из принципиальных проблем психологии — проблема развития психики в филогенезе — обсуждается, как правило, с апелляцией к Дарвину. Эта проблема разрабатывается одной из психологических дисциплин — эволюционной биопсихологией.
Многие авторы основывали рассуждения об онтогенетическом развитии психики на так называемом биогенетическом законе, согласно которому онтогенез (индивидуальное развитие) есть сокращенное повторение филогенеза. На этом принципе З. Фрейд основывал обозначение этапов индивидуального развития, находя их аналоги на различных уровнях животного мира.
Основатель детской психологии американец Стенли Холл (1846 – 1924), трактуя его по-своему, выдвинул принцип рекапитуляции: в психическом развитии ребенок, согласно Холлу, повторяет этапы развития общества. Биогенетический закон неоднократно подвергался сомнению, но нас в данном случае интересует не его истинность, а факт влияния на психологию.
Ряд психологов строит свои концепции на основе принципов, почерпнутых из эмбриологии. Так, американский психолог Арнольд Гезелл (1880 – 1961) распространял принципы эмбрионального развития на развитие ребенка после рождения, находя сходство определенных выделенных им “циклов” и этапов нейромоторных и психических изменений.
Известный в эмбриологии принцип эпигенетизма (согласно которому в развитии эмбриона есть этапы появления качественных новообразований — в противовес принципу преформизма, утверждающему, что организм изначально дан как таковой и изменяется лишь количественно) был использован Э. Эриксоном в анализе психического развития человека.
Одним из авторитетных направлений современной биологии является этология — наука о поведении животных, рассматривающая соотношение врожденного инстинктивного поведения и влияния среды. Эта наука распространяет свои принципы и на человека в поисках биологических истоков его социального поведения, в частности, агрессивности (один из основателей этологии — австрийский ученый Конрад Лоренц (1903 – 1989). Исследования этологов представляют непосредственный интерес для зоопсихологии (иногда этология даже рассматривается как вариант зоопсихологии).
Проблема соотношения врожденного и приобретенного — одна из центральных в психологии, в связи с чем для нее важны и данные генетики, предоставляющие материал относительно механизмов наследования определенных задатков, предрасположенности к психическим заболеваниям и др. Пограничная с генетикой область психологии — психогенетика, выявляющая роль генотипа и среды в формировании индивидуальных особенностей человека.
“Биологическая аналогия” иногда заходит в психологию очень глубоко, претендуя на объяснение сложнейших социальных явлений (например, “социобиология” американского ученого Э. Уилсона) и, как правило, в этих случаях вызывает критику со стороны психологов, хотя в некоторых отношениях и в определенных пределах ее правомерность признается.
Особенно хочется выделить связь психологии с физиологией, в частности с физиологией высшей нервной деятельности. Отметим выдающуюся роль для психологии работ И. П. Павлова, В. М. Бехтерева, а также А. А. Ухтомского (1875 – 1942), разрабатывавшего идею доминанты (временно господствующей рефлекторной системы, придающей направленность поведению) и выдвинувшего представление о формировании “функционального органа” (некоего единого физиологического аппарата, объединяющего отдельные функции для реализации определенной активности).
Значимую роль в становлении психологии сыграли работы Николая Александровича Бернштейна (1896 – 1966), разрабатывавшего принципы физиологии активности — направления, трактовавшего поведение с точки зрения его регуляции со стороны ожидаемого результата, “модели потребного будущего” (что противостояло идеям реактивности). Во многих отношениях с идеями Н. А. Бернштейна перекликаются работы Петра Кузьмича Анохина (1898 – 1974), в центре которых — представление об “опережающем отражении действительности” и о том, что в основе поведения лежат специфические системные явления — функциональные системы. Идеи Н. А. Бернштейна и П. К. Анохина, имея и самостоятельное психологическое значение, повлияли на взгляды А. Н. Леонтьева и А. Р. Лурия.
Непосредственно с физиологией высшей нервной деятельности соотносится такая отрасль психологии как психофизиология, изучающая психику в единстве с ее материальным субстратом — мозгом.
[/sms]
Среди биологических дисциплин прикладного плана выделим медицину, прежде невропатологию и психиатрию. Характерно, что многие выдающиеся психологи были и клиницистами: В. М. Бехтерев, В. Н. Мясищев, значительное число психоаналитиков; А. Р. Лурия, уже будучи известным психологом, обучался медицине как студент.
На стыке медицины и психологии возникла медицинская психология, разрабатывающая психологические проблемы диагностики, лечения, профилактики, реабилитации больных.
Особо выделю основанную А. Р. Лурия нейропсихологию, существующую на стыке психологии,
