Реферат: Русское дворянство 18 в. по мемуарам Болотова
ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ *
ГЛАВА 1. СОСТАВ ПОНЯТИЯ МЕМУАРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ *
ГЛАВА 2. МЕМУАРНАЯ ЛИТЕРАТУРА КАК ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ЭПОХИ *
ГЛАВА 3. МЕМУАРЫ АНДРЕЯ ТИМОФЕЕВИЧА БОЛОТОВА КАК ИСТОЧНИК ПОНИМАНИЯ ЭПОХИ 18 ВЕКА *
ГЛАВА 4. ФОРМИРОВАНИЕ МЕНТАЛЬНЫХ УСТАНОВОК ДВОРЯНСТВА XVIII ВЕКА ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ МЕМУАРОВ А.Т. БОЛОТОВА *
ЗАКЛЮЧЕНИЕ *
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ *
ВВЕДЕНИЕ
Мемуарная литература подчас больше говорит воображению писателя и предоставляет больше ресурсов для конкретного воплощения его художественных образов. Вот почему авторы так называемых “исторических” романов охотно прибегают к мемуарным источникам. Анатоль Франс в романе “Боги жаждут”, изображающем Великую французскую революцию, и в сборнике новелл “Перламутровый ларец”, относящемся к той же эпохе, воспроизводит ряд эпизодов, заимствованных из обширной мемуарной литературы.
[sms]
Нередко и гораздо более широкое использование мемуарной литературы — когда художник заимствует из чьих-либо записей весь фабульный материал и типаж своего произведения. Так возникли многие рассказы и повести советской литературы, посвященные эпохе гражданской войны. Как на характерный пример использования одного из таких мемуаров можно указать на повесть Всеволода Иванова “Гибель железной”, в основу фабулы которой положены воспоминания красного командира Л. Дегтярева, но изменены при этом передача и освещение фактов.
В связи с тем, что большинство записок не готовится непосредственно к печати и бывает обнародовано лишь впоследствии, повышается ценность излагаемого в них материала, ибо он меньше подвергается искажениям современной автору официальной цензуры и правке предварительной негласной цензуры самого автора. В силу этого в мемуарной литературе до нас дошли такие подробности, которые с трудом проникали или же совершенно не проникали в печать своего времени.
В записках А. С. Пишчевича например мы находим множество фактов, которые автор имел возможность близко наблюдать в качестве драгуна в царствование Екатерины II и затем на гражданской службе при Павле I.
Многие из этих фактов раскрывают для нас подробности офицерского и чиновничьего быта того времени, сообщают о всяческих “бытовых” злоупотреблениях по службе. Неудивительно, что сохраненные от воздействия современной им цензуры мемуарные записи при своем обнародовании в последующие эпохи вызывают к себе особо подозрительное отношение со стороны цензоров.
Так, мемуары Болотова, посвященные XVIII в., в первом издании, вышедшем после смерти автора, были значительно искажены: в последующих изданиях пришлось восстанавливать по рукописи пропущенные эпизоды, изображающие иногда даже помимо желания Болотова в непривлекательном свете представителей чиновничества, офицерства и духовенства.
Цель данной работы – охарактеризовать русское дворянство 18 века по мемуарам А.Т. Болотова.
Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд задач:
определить состав понятия мемуарной литературы;
рассмотреть мемуарную литературу как представление эпохи;
проанализировать понимание эпохи русского дворянства по мемуарам А.Т. Болотова.
Естественно, что наибольший простор для изучения мемуарной литературы как памятника прошлого быта и исторической обстановки возникает тогда, когда государственная власть переходит в руки других классов, не заинтересованных в “сокровении тайн” уже сошедшего со сцены класса.
ГЛАВА 1. СОСТАВ ПОНЯТИЯ МЕМУАРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Мемуарная литература (от французского mйmoire — память) — произведения письменности, закрепляющие в той или иной форме воспоминания их авторов о прошлом. Приближаясь подчас к художественной литературе, в частности например к таким жанрам, как семейная семейная хроника и различные виды исторической беллетристики, мемуарная литература отличается однако от них стремлением к точному воспроизведению определенного участка действительности.
В отличие от художественной литературы произведения мемуарной литературы несут на себе исключительно или преимущественно познавательные функции без каких-либо специальных художественных установок. Однако четкую грань между ними и художественной литературой иногда провести крайне трудно. Ни “Дневник Кости Рябцева” Огнева, ни “Confessions d’un enfant du siиcle” Мюссе произведениями мемуарной литературы не являются. Но уже в “Давиде Копперфильде” Диккенса или особенно в “Семейной хронике” С. Аксакова мы находим огромное количество автобиографических реалий, которые положены в основу литературно-художественной обработки.
Вполне возможна здесь и обратная связь — в памятниках мемуарной литературы может в той или иной мере наличествовать стремление к художественной выразительности. Так, мемуарам итальянского авантюриста XVIII в. Казановы не чужды приемы галантного авантюрного романа эпохи Рококо, а воспоминания декабриста Н. А. Бестужева написаны в явно идеализирующей житейской манере по образцам классических биографий Плутарха.
Сочетание в мемуарном произведении моментов “достоверного” и “вымысла” составляет огромные трудности для биографа писателя или исследователя его творчества (классический пример этого сплава “Dichtung und Warheit” Гёте). Пропорция соотношения обоих элементов может исключительно сильно варьироваться: элементы художественного вымысла, почти безраздельно доминирующие в “Сентиментальном путешествии” Стерна, отходят на второй план в “Письмах русского путешественника” Карамзина, отделанном дневнике, написанном Карамзиным во время его путешествия по Западной Европе; произведение это стоит на рубеже художественной и М. л. Последнее часто оказывается глубоко плодотворным для литературы: так, “Чапаев” Фурманова, являясь художественным обобщением определенного периода и уголка гражданской войны, в то же время сохраняет большую степень близости к действительности, что несомненно повышает напряжение внимания у читателя и способствует успеху произведения.
Довольно многообразные жанры мемуарной литературы часто переплетаются между собою. Первичной и в известном смысле наиболее примитивной формой мемуарной литературы является дневник — ежедневные или периодические записи автора, излагающие события его личной жизни на фоне событий современной ему действительности (последнее впрочем не всегда обязательно). Дневник представляет собой первичную форму мемуарной литературы — общая перспектива событий здесь отсутствует, и повествование держится на молекулярной связи записей, объединенных единством излагающего их лица, системой его воззрений. Примером этого вида могут служить недавно вышедшие “Дневники” М. Шагинян. Воспоминания или записки — более сложная и частая форма мемуарной литературы. Здесь автор получает возможность перспективного взгляда назад, охвата большего промежутка времени и анализа его событий под углом зрения определенной идейной концепции. В воспоминаниях меньше случайного, в них гораздо больше присутствуют элементы отбора, отсева событий. Третьей формой можно считать автобиографию, более краткую, чем воспоминания, по своему объему и охватывающую наиболее важные и поворотные моменты в истории личности (воспоминания могут повествовать о действительности вообще, для автобиографии же обязательно нахождение личности в центре рассказа). Автобиография часто пишется по специальным основаниям — напр. писателем, обозревающим свой творческий путь (сборник автобиографий “Наши первые литературные шаги” Н. Н. Фидлера, “Писатели о себе”, под ред. В. Лидина, и пр.).
Автобиография, посвященная каким-либо, особенно переломным событиям в жизни писателя, часто называется также исповедью (“Исповедь” Л. Толстого, написанную им после творческого перелома 1882, или предсмертную “Авторскую исповедь” Гоголя). Термин этот однако не вполне определенен, и например “Confessions” Руссо представляют скорее воспоминания. Если центр тяжести переносится с автора на лиц, с которыми он чем-либо был связан в прошлом, возникает форма биографических воспоминаний. Таковы например мемуары Н. Прокоповича о Гоголе, Горького о Л. Толстом, не дающие цельной научной биографии, но доставляющие для нее ценнейший материал. Наконец если воспоминания о близком лице написаны в связи с его смертью и под непосредственным ее впечатлением, мы имеем форму некролога.
Нужно оговориться, что эта классификация схематична и сама по себе не определяет жанрового существа того или иного произведения мемуарной литературы, хотя и приближает нас к раскрытию этого существа. Изучение форм мемуарной литературы должно быть конкретным: лишь тогда типологический анализ насытится конкретным классовым содержанием и даст нам полное представление о существе тех общественно-политических тенденций, которые определяют собою тот или иной жанр мемуарной литературы. Абстрактное изучение мемуарной литературы вне создающих ее процессов классовой борьбы абсолютно бесплодно.
ГЛАВА 2. МЕМУАРНАЯ ЛИТЕРАТУРА КАК ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ЭПОХИ
Мемуары как источник сведений о жизни той или иной эпохи доставляют немаловажный материал и по истории литературной жизни. Мы знаем целый ряд записок, посвященных литературному быту или воспроизводящих интереснейшие моменты из жизни того или иного художника слова. Таковы, например записки братьев Гонкур, Жорж Санд, Шатобриана и др.
На русском языке мы обладаем обширной мемуарной литературой, имеющей значительную историко-литературную ценность. Здесь надо иметь в виду наряду с записками самих художников слова, как например дневником Пушкина, “Моими воспоминаниями” Фета и пр., также и записки тех, кто по роду своей деятельности имел возможность наблюдать вблизи литературную жизнь с ее ежедневной будничной стороны, мало доступной широкой публике.
Так, Н. И. Греч, автор “Записок о моей жизни” (изд. 2-е, СПБ, 1886, последнее — М., 1928), имел возможность в качестве редактора “Северной пчелы” сообщить множество сведений по истории русского художественного слова и журналистики (в частности — о деятельности цензуры), хотя часто заведомо искажал их. А. В. Никитенко (“Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был”) приоткрывает множество интересных эпизодов из деятельности Цензурного комитета, многолетним членом которого он состоял.
Воспоминания А. Панаевой (см.), бывшей жены И. И. Панаева, а затем в течение 15 лет гражданской жены Некрасова, заключает в себе много данных не только о личности и литературной работе Некрасова, но и о целой плеяде писателей, с которыми ей приходилось встречаться или о которых приходилось слышать от друзей.
Но особенную ценность для историка литературы приобретают записки, принадлежащие перу больших художников слова и дающие богатый материал не только для изучения писательской биографии, но и для изучения творческой личности писателя (мемуары Ж. Санд, м-м де Сталь, дневник Гонкуров, воспоминания Гёте и др. — на Западе, дневники Пушкина, Толстого, Брюсова, воспоминания М. Горького — у нас).
В подобных произведениях мы находим часто и прямые указания на писательские замыслы, на творческую историю отдельных конкретных произведений. Кроме того, помимо случаев прямых указаний, новое и особенное значение в разрезе творческой истории приобретают записи, в которых воспроизводится в документальной форме жизненный материал, нашедший себе у того же автора и другое отображение — художественное.
Огромную ценность под этим углом зрения представляют воспоминания М. Горького, собранные в его книгах “Детство”, “В людях”, “Мои университеты” и др. Сопоставление выведенных здесь лиц и изображенных событий с первыми ранними произведениями того же Горького дают прекрасный материал для суждений не только о процессе творчества, о возникновении художественного произведения, но и о творческом методе, о художественном стиле писателя, об его классовом отношении к жизненному материалу.
Мемуарная литература может доставлять далее обильный исторический материал не только для литературоведческих изысканий, но и для самих художников слова.
Известно, что Толстой при создании “Войны и мира” самым широким образом пользовался наряду с общеисторическими исследованиями также и мемуарами современников изображаемой им эпохи.
Мемуарные материалы часто дают гораздо больший простор, чем научные работы по истории, для изучения бытового характера эпохи, психологии отдельных лиц и т. п.
ГЛАВА 3. МЕМУАРЫ АНДРЕЯ ТИМОФЕЕВИЧА БОЛОТОВА КАК ИСТОЧНИК ПОНИМАНИЯ ЭПОХИ 18 ВЕКА
Андрей Тимофеевич Болотов вошел в Историю как мемуарист. Случай парадоксальный: не автор громким именем привлек внимание читателей к своим мемуарам, а произведение — интереснейшие воспоминания о событиях российской истории — принесло известность его создателю.
Андрей Тимофеевич Болотов родился в семье офицера, малолетним был зачислен, по обыкновению того времени, в полк, которым командовал его отец. Болотов получил типичное домашнее образование, изучал немецкий и французский языки, воспитывался, правда недолго, и в частном пансионе. В 17 лет, уже осиротев, он поступил на действительную службу и вскоре отправился на войну, позже названную Семилетней.
Одно из главных ее сражений — при Гросс-Егерсдорфе (1757) Андрей Тимофеевич описал как близкий наблюдатель, ибо его полк находился тогда в резерве. И эта позиция — позиция наблюдателя — с тех пор стала для него неизменной: он был свидетелем, но не участником многих событий второй половины XVIII века, о которых поведал в своих мемуарах. Он рассказал о жизни при дворе Петра III, о “чумном бунте” 1771 года в Москве, Пугачевском восстании (впрочем, миновавшем имение Болотова) и казни его предводителя, о начале царствования Павла I, да и только ли об этом.
Многолик XVIII век — был он и веком чиновников. После завоевания Восточной Пруссии Андрей Тимофеевич служил в канцелярии русского военного губернатора Н.А. Корфа, который, став санкт-петербургским генерал-полицмейстером, в начале 1762 года назначил Болотова своим адъютантом. Подходило к концу короткое правление одного из самых загадочных российских императоров. Как часто мемуары Болотова об этом периоде используются для негативной оценки личности Петра III, хотя если читать их непредвзято, ничего порочащего самодержца, кроме разве что описания некоторой живости нравов царя и его окружения, мы здесь не найдем.
С изданием манифеста 1762 года “О даровании вольности и свободы всему Российскому Дворянству” Болотов ушел в отставку и принялся за благоустройство своего имения Дворениново в Тульской губернии. Однако вскоре он, как и многие другие дворяне, вернулся на службу: с 1774 года Андрей Тимофеевич управлял Киясовской, а затем Богородицкой дворцовыми волостями. После того, как они перешли графу Бобринскому, Болотов при выходе в отставку в 1797 году получил чин коллежского асессора и с тех пор практически безвыездно жил в своем имении, став вполне типичным радетельным помещиком.
Восемнадцатый век — век энциклопедистов, и Болотов увлечен науками, в первую очередь агрономией. Его труд “Изображения и описания разных пород яблоков и груш, родящихся в Дворенинских, а отчасти и в других садах; рисованы Андреем Б. 1797—1800” позволяет считать Болотова родоначальником отечественной помологии — науки о сортах плодовых и ягодных растений.
Болотов выращивал новые тогда культуры, например луговые травы, помидоры, предложил свою систему землепользования. Он занимался практическим врачеванием и исследованиями в области медицины.
В ХVIII веке русская наука оформлялась организационно, возникали научные объединения, в том числе наиболее известное из них Вольное экономическое общество, где с 1766 года активно сотрудничал Болотов.
Вторая половина столетия — время зарождения русских журналов. В 1778—1779 годах Болотов издавал “Сельского жителя”, а с 1780 по 1789 го-ды как приложение к газете “Московские ведомости” и при сотрудничестве с Н.И. Новиковым — журнал с традиционно длинным для XVIII века названием “Экономический магазин, или Собрание всяких экономических известий, опытов, открытий, примечаний, наставлений, записок и советов, относящихся для земледелия, скотоводства, до садов и огородов, до лугов, лесов, прудов, разных продуктов, до деревенских строений, домашних лекарств, врачебных трав и до других всяких нужных и не бесполезных городским и деревенским жителям вещей в пользу российских домостроителей и других любопытных людей образа журнала издаваемой”.
Екатерининская эпоха — период философских увлечений, и Болотов печатал “Детскую философию, или Нравоучительные разговоры между одною госпожой и ея детьми, сочиненные для поспешествования истинной пользе молодых людей” (1776—1779), “Чувствования христианина при начале и конце каждого дня на неделе, относящиеся к самому себе и к Богу” (1781) и “Путеводитель к истинному человеческому счастью, или Опыт нравоучительных и отчасти философских рассуждений о благополучии человеческой жизни и средствах к приобретению онаго” (1784).
Восемнадцатый век — это и становление русской литературы, драматургии, театра. Болотов написал пьесы “Честохвал” (1779), “Нещастныя сироты” и “Награжденная добродетель” (две последние — 1781) и вел ряд переводов литературных произведений.
Наконец, это пора мемуаров, и вклад Болотова в развитие этого жанра нельзя переоценить. Из “увлечений” эпохи ему удалось избежать разве что участия в дворцовых переворотах, хотя он был достаточно близко знаком с Григорием Орловым, который пытался вовлечь Болотова в заговор против Петра III. Не стал он и масоном, хотя имел длительные деловые отношения с Новиковым.
Что же выделяет Болотова среди прочих российских помещиков, мемуаристов, издателей журналов?
Это и особая тяга к образованию — Болотов использовал малейшую возможность обрести новое знание.
Например, служа в канцелярии русского военного губернатора в Восточной Пруссии, он посещал лекции в Кенигсбергском университете.
Это и незаурядная работоспособность и методичность во всех делах, будь то длившиеся годами опыты по выведению новых сортов яблок или ежедневное заполнение “Книжки метеорологических замечаний” (Болотов вел ее целых 52 года, а после смерти Андрея Тимофеевича его сын передал дневник в Академию наук, поскольку он имел исключительную научную ценность).
К своим уникальным мемуарам Болотов приступил в 1789 году. “Не тщеславие и не иныя какия намерения побудили меня написать сию историю моей жизни, — признается Болотов. — ... Мне во всю жизнь мою досадно было, что предки мои были так нерадивы, что не оставили после себя ни малейших письменных о себе известий, и через то лишили нас, потомков своих, того приятного удовольствия, чтоб иметь о них, и о том, как они жили, и что с ними в жизни их случалось и происходило, хотя некоторое небольшое сведение и понятие...”
Характерна для XVIII века и адресность мемуаров Болотова: “... Писал сие не в том намерении, чтоб издать в свет посредством печати, а единственно для удовольствования любопытства моих детей и тех из моих родственников и будущих потомков, которые похотят обо мне иметь сведение...”
И правда, рукопись переплетена в отдельные тома, сам автор рисовал к ней пером виньетки и заставки. Типична для того времени и эпистолярная форма “записок”, которая использовалась разными литературными жанрами.
Работа над мемуарами продолжалась более 30 лет, и 19 мая 1822 года была завершена XXXV часть. Разделяя обыденное и достойное более глубокого внимания, Болотов и в XIX веке воспринимал себя не как деятеля, а как наблюдателя жизни; он и тогда жил так же, как писал свои мемуары, — на фоне эпохи.
Умер Андрей Тимофеевич, когда ему исполнилось 95 лет. Мемуарная традиция была продолжена его сыном Павлом Андреевичем, который оставил дневниковые записи о льных увлечениях семьи Болотовых, домашних концертах, и внуком Михаилом Павловичем, поведавшим на основе семейных преданий и личных воспоминаний о последних годах жизни Андрея Тимофеевича.
ГЛАВА 4. ФОРМИРОВАНИЕ МЕНТАЛЬНЫХ УСТАНОВОК ДВОРЯНСТВА XVIII ВЕКА ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ МЕМУАРОВ А.Т. БОЛОТОВА
18 век - век сложный и противоречивый, переломная эпоха формирования новой культуры, становления новой системы ценностей русского дворянства.
Огромное влияние на духовное развитие общества оказывала просветительская философия, в центре внимания которой стояла проблема человеческой личности, а так же проблема воспитания и образования человека и гражданина. Это заставило мыслящих людей того времени искать более рациональные системы образования.
Одним из таких людей был Андрей Тимофеевич Болотов. Принадлежа к лучшей части дворянства второй половины 18 в., он осознавал новые задачи, стоящие перед русским обществом. Об этом свидетельствуют его работы, в которых рассматривается одна из насущных проблем того времени - нравственное воспитание и образование молодого поколения.
Многие люди этого поколения, "рожденные" образом жизни, были заранее подготовлены к подвигам, к деятельности во имя блага Отечества, у них начинало формироваться ощущение общности исторической и национальной судьбы с народом, появилась оппозиционная настроенность центру с сознанием своего права помогать самодержцу в управлении государством.
Но реализовать заложенные с детства устремления и качества смогли далеко не все.
Им, готовым к жертвенности, нестандартным поступкам, требовался толчок для перехода в иное душевное состояние - декабризм. И таким толчком была война 1812 года. Для того, чтобы нарисовать полный психоментальный портрет декабристов, необходимо обратиться к анализу их раннего детства и того, что их окружало.
Небольшое стихотворение Ивана Дмитриева весьма объемно передает общее мирочувствование и настроение дворян второй половины XVIII века: Видел славный я дворец Нашей матушки - царицы; Видел я ее венец И златые колесницы. "Все прекрасно !" - я сказал И в шалаш мой путь направил; Там меня мой ангел ждал, Там я Лизоньку оставил.
Эрмитаж - мой огород, Скипетр - посох, а Лизетта - Моя слава, мой народ И всегда блаженство света (6). Каждый дворянин вслед за лирическим героем Дмитриева мог по собственному желанию покинуть дворец "матушки - царицы" (понятно, что речь идет о Екатерине II) и отправиться на лоно природы, то есть в усадьбу, что очень многие и делали. Эту свободу российское дворянство получило только в 1762 году по знаменитому Указу о вольности дворянства.
Лишь с тех пор личные воззрения, вкусы и пристрастия дворянина могли реально определять сферу его интересов и устремлений: отправиться в полк или в канцелярию, удалиться в усадьбы - все это стало зависеть от его воли. Естественным и практически единственным местом, скрывающим "частного человека" временно или постоянно покинувшего службу государю и отечеству, являлась усадьба. Там, под защитой закона и обычая, он мог "жить как хочется, не так ...как велят".
Идея вольности, столь важная для ощутивших ценность и значение своего "Я" современников, сочеталась в сознании дворян того времени с темой уединения. Один из русских авторов М. Прокудин-Горский писал: "Блаженное и приятное уединение, не имеющее в себе пороков, вожделения и страстей, заражающих сердце человеческое; напротив того - поселяющее умеренность - причину спокойствия нашего: оно отгоняет все суетные мысли, которые творят в нас бесчисленных надобностей, так что человек никогда доволен не бывает, живучи в пространном городе, где единая только наружность является".
Чрезвычайно быстро вырабатывался новый стиль жизни, который вознес уже не императора, а помещика.
Одновременно возникла потребность в новом стиле искусства, в новой архитектуре, отражающей новое социальное самочувствие, новые идеалы, новое понятие о прекрасном. Еще недавно в центре интересов дворянина был император, а значит его барочный дворец, который поражал экстазом световых, водных и огненных извержений, вихрем архитектурных форм, роскошью и блеском убранства. Но для массовой дворянской усадьбы все это было малопригодно, ибо не соответствовало характеру, ритму и строю усадебного быта.
Доволен жизнью я моею Когда чего я не имею, А утверждает в ней мое блаженство то: Я то считаю за ничто. Это короткое стихотворение поэта Ипполита Богдановича "Умеренность" содержит в себе целую программу усадебной жизни, подчиненную идее Меры - центральной идее эпохи Просвещения. Без нее никак не возможно понять пришедшее на смену дворцовому усадебное искусство, основанное на синтезе двух начал, двух самостоятельных художественных стилей: классицизма и сентиментализма.
Типичный облик русской усадьбы - классицистический портик дома среди зелени пейзажного сентиментального парка - символизировал гармоническое единство противоположных начал: разума и чувства или, как говорили в то время, "рационализма ума" и "истинной экзальтации сердца". К единству этих начал, к гармонии призывала просветительская философия. Но всего более в гармонии нуждалась жизнь.
Дворец и усадьба, город и деревня, государственная служба и сельское уединение - вот лишь некоторые источники разнообразных конфликтов времени. После выхода "Указа о вольности" многие дворяне, по выражению А.Т. Болотова, "вспыхнули от радости" и, выйдя в отставку, разъехались по своим "наследственным берлогам".
Старая Москва в противоположность Петербургу обрела при этом как бы новое назначение, она сделалась сборным местом для всего русского дворянства, его хлебосольным домом. Он назвал этот дом дворянской Республикой. Болотов утверждал, что там все без сомнения более свободны, но не в мыслях, а в жизни; более разговоров, толков о делах общественных, "нежели здесь в Петербурге, где умы увлекаются Двором, обязанностями службы, исканием, личностями.
Там более людей, которые живут для удовольствия: следовательно нередко скучают и рады всякому случаю поговорить с живостию ...".
А.С. Пушкин писал: "Некогда в Москве пребывало богатое не служивое боярство, вельможи, оставившие двор, люди независимые, беспечные, страстные к безвредному злоречию и к душевному хлебосольству.
Некогда Москва была сборным местом для всего русского дворянства, которое изо всех провинций съезжалось в нее на зиму.
Блестящая гвардейская молодежь налетала туда же из Петербурга. Во всех концах древней столицы гремела , и везде была толпа. В зале благородного собрания, два раза в неделю, было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою ...".
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Андрей Тимофеевич Болотов (1738 - 1833) был известен своим современникам как знаток сельского хозяйства, статьи которого печатались в "Трудах" Вольного экономического общества, а затем и в собственных журналах - "Сельском жителе" (1778 — 17 79 гг.) и "Экономическом магазине" (1780 - 1789 гг.). Слава писателя, мемуариста и ученого-агронома пришла к нему после его смерти.
С 1839 г. начинается публикация одного из главных трудов А.Т.Болотова - автобиографии ("Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков"), доведенной мемуаристом до 1812г.
Периодическая печать середины XIX в. единодушно отзывалась о Болотове как об одном "из лучших людей своего времени", "прекраснодушном и весьма умном русском человеке", "знаменитом агрономе", который "жил для добра и науки" (статьи С.А.Маслова, Д.И.Писарева и др.).
Постепенно эти эпитеты стали сменяться более сдержанными характеристиками как самого Болотова, так и его творческого наследия (работы В.О.Ключевского, Е.Н.Щепкиной). Но уже в литературе конца XIX - начала XX вв. можно отметить прямо противоположные оценки. Одни исследователи (А.А.Блок, С.А.Венгеров) считали, что "Болотов был умственно ограничен", а "во всех своих суждениях самый заурядный тульский помещик", и его "никоим образом к лучшим людям своего времени причислить не можем".
Другие, напротив, видели в Болотове "одно из интереснейших и симпатичнейших явлений ... в истории русской культуры XYIII в.", "лучшего русского агронома" ("Русский биографический словарь", "Энциклопедический словарь Гранат").
Многие годы после 1917 г. (и особенно с конца 20-х годов) из отечественного мемуарного наследия XYIII в. допускались к публикации лишь те произведения, которые убеждали бы читателей в реакционности и консерватизме деятелей "старого режима", а также свидетельствовали бы о негативных личных качествах самих авторов воспоминаний. Не избежал влияния своего времени и писатель-литературовед В.Б.Шкловский.
Для описания быта и нравов провинциального дворянства второй половины XYIII в. он выбрал мемуары А.Т. Болотова. Писатель так составил краткий пересказ этого источника, что в конечном итоге возник карикатурный образ мемуариста.
Точка зрения В.Шкловского была поддержана составителями двух сокращенных изданий (в 1930 - 1931 гг.) мемуаров Болотова. Во вступительных статьях и подробных примечаниях А.В.Луначарский, С.М. Ронский и др. "не только пытались по-марксистски восстановить среду, о которой идет речь, но пытались... также наметить и марксистские выводы".
Отмечая "редкую по сравнению со средой культурность Болотова", они старались подчеркнуть, что мемуарист "тем не менее представляет собой законченный тип жестокого помещика-крепостника" и "в его писаниях виден прожженный делец ловко умеющий прятать концы в воду и обделывать свои дела".
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бахтин М.М. Философия поступка // Философия и социология науки и техники. Ежегодник. М., 1984-1985.
Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. 1738-1795. СПб., 1873. Т. 4. Стб. 811.
Болотов А.Т. Путеводитель к истинному человеческому счастью или опыт нравственных и отчасти философских рассуждений о благополучии человеческой жизни и средствах к приобретению оного. М., 1784. С. 275.
Гирьифельд К. Сельская жизнь. М., 1792.
Глаголева О.Е. А.Т. Болотов как читатель // Рукописная и печатная книга в России: Проблемы создания и распространения. Л., 1988. С. 157.
Дильтей Ф.Г. Первые основания универсальной истории с сокращенною хронологиею, в пользу обучающегося российского дворянства. М., 1762. Т. 1. С. 25.
Кондакова Т.И. Методологические и методические аспекты исследования проблемы формирования профессии издателя в России (XVIII в.) // Федоровские чтения. 1978. М., 1981. С. 192.
Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах. Таллинн, 1992 – 1993.
Мартынов И.Ф. Книга в русской провинции 1760-1790-х гг. Зарождение провинциальной книжной торговли // Книга в России до середины XIX века. Л., 1978. С. 109-125.
Орлова Э.А. Познавательные возможности категории "образ жизни" // Образ жизни в условиях социализма. М., 1984.
Письма протопопа В.М. Протопопова к С.И. Селивановскому // Библиографические записки. 1858. № 24. Стб. 759-761.
Поликарпов В.С. История нравов России. Ростов - Дон, 1995.
Русская поэзия II половины XVIII века. М., 1979. С.112.
Русская поэзия II половины XVIII века. М., 1979. С.58.
Прокудин - Горский М.П. Уединенное размышление сельского жителя 1770. С. 72
Самарин А.Ю. Читатель в России во второй половине XVIII века (по спискам подписчиков). М., 2000.
Соломоник Д. Семиотика и лингвистика. М.,1995.
Шкловский В.Б. Краткая и достоверная повесть о дворянине Болотове // Красная новь. 1928. N 12; Отд. изд. Л., 1930.
Экштут С.А Великая Французская революция и нравственные искания декабристов // НДВГУ. - Философские науки. - 1990, № 1. - С. 12-20.
[/sms]
