Нина Чавчавадзе-Грибоедова (1813-1857)

Нина Чавчавадзе-Грибоедова (1813-1857)— прелестный нежный грузинский цветок, дочь князя Чавчавадзе, друга Александра Сергеевича Грибоедова, русского поэта и дипломата, автора знаменитой комедии «Горе от ума». Грибоедов знал Нину почти с младенчества. Ему было тридцать три года. Ей, «Мадонне Мурильо», как с нежностью и гордостью называл ее поэт, — неполных шестнадцать. Она была прекрасна, как сама Грузия. Высокая, стройная, с не по летам задумчивым взглядом карих миндалевидных глаз, с точеными руками.

 

Она всегда проявляла и такт, и ум, и прозорливость. Ее ранняя женственность перекликалась с душой необычайно доброй и возвышенной... У Нины уже был настойчивый обожатель, почти жених — Сергей Ермолов, сын грозного генерала Ермолова. Да в одну минуту, как в сентиментальнейших любовных романах, он, опытный дипломат, известный писатель, вдруг влюбился, как мальчишка. «В тот день, — писал Грибоедов, — я обедал у старинной моей приятельницы Ахвердовой, за столом сидел против Нины Чавчавадзевой... все на нее глядел, задумался, сердце забилось, не знаю, беспокойство ли другого рода, по службе, теперь необыкновенно важной, или что другое придало мне решительность необычайную, выходя из стола, я взял ее за руку и сказал ей по-французски: «Пойдемте со мной, мне нужно что-то сказать вам».

 

Она меня послушалась, как и всегда, верно, думала, что я усажу ее за фортепиано... мы... взошли в комнату, щеки у меня разгорелись, дыханье занялось, я не помню, что я начал ей бормотать, и все живее и живее, она заплакала, засмеялась, я поцеловал ее, потом к матушке ее, к бабушке, к ее второй матери Прасковье Николаевне Ахвердовой, нас благословили...» В Сионском соборе Тифлиса их венчали. Иерей записал в церковной книге: «Полномочный министр в Персии Его императорского Величества статский советник и кавалер Александр Сергеевич Грибоедов вступил в законный брак с девицею Ниною, дочерью генерал-майора князя Александра Чавчавадзева...» Накануне у поэта были жестокие приступы малярии. Один из них случился во время самого венчания — выпавшее из дрожавшей руки кольцо всех смутило... Когда молодые вышли на улицу, то, казалось, их приветствовал весь город. Перед ними было сплошное море цветов, из всех окон летели под ноги Нины розы. Белые, красные. Через два дня — обед на сто званых персон.

 

Сразу после свадебных торжеств молодые супруги уехали в Цинандали, имение Чавчавадзе в Кахетии. Именно там, «где вьется Алазань», где воздух напоен ароматом цветов, аллеи тенисты и над высоким обрывом стоит полуобрушившаяся церковка (в ней, говорят, молодые отслужили благодарственный молебен), в доме, в котором более 30 прохладных комнат, а с широкой веранды в ясный день видны лиловые горы и белые вершины Кавказа, пролетела их «медовая неделя». Молодая чета отправилась в Персию с большой свитой. В караване было ПО лошадей и мулов, ночевали в шатрах на вершинах гор, где царил зимний холод. Не желая подвергать Нину опасности в Тегеране, Грибоедов на время оставил жену в Тавризе — своей резиденции полномочного представителя Российской империи в Персии, и поехал в столицу на представление шаху один. Грибоедов писал жене в Тавриз ежедневно. «Грустно без тебя, как нельзя больше. Теперь истинно чувствую, что значит любить...» Это были последние дошедшие до Нины слова любимого супруга. Тоскуя по молодой жене, Грибоедов купил красивую чернильницу, отделанную фарфором, и отдал граверу с текстом на французском: «Пиши мне чаще, мой ангел Ниноби. Весь твой. А.Г. 15 января 1829 года. Тегеран». Потом было письмо к Макдональду, коллеге, представителю Англии в Иране, и его супруге, с которыми в Тавризе общалась Нина. Александр очень беспокоился о жене и терзался тем, что вынужден оставлять ее одну в нездоровье — Нина очень тяжело переносила беременность. «Через восемь дней я рассчитываю покинуть столицу», — писал Грибоедов, имея в виду отъезд из Тегерана в Тавриз. Но этому не суждено было случиться...

 

30 января Грибоедова, а с ним еще более 50 человек растерзала толпа религиозных фанатиков, подстрекаемая теми, кого бесила настойчивость русского посла в вопросе возвращения пленных, подданных России, на родину. А Нина тем временем оставалась в Тавризе. Окружающие, боясь за нее, скрывали страшную весть. Говорили, что она должна ехать в Тифлис, дескать, Александр Сергеевич занемог, уехал туда и велел следом отправляться и ей. Нина отвечала: «Пока не получу письмо от мужа, никуда не тронусь». И лишь 13 февраля по настоятельной просьбе матери она покинула Тавриз. В Тифлисе Нина узнала, что муж мертв, и у нее случились преждевременные роды.

 

Об этом в ее письме Макдональдам в Тавриз: «...Спустя несколько дней после моего приезда, когда я едва отдохнула от перенесенной усталости, но все более и более тревожилась в невыразимом, мучительном беспокойстве зловещими предчувствиями, сочли нужным сорвать завесу, скрывающую от меня ужасную правду. Свыше моих сил выразить вам, что я тогда испытала... Переворот, происшедший в моем существе, был причиной преждевременного разрешения от бремени... Мое бедное дитя прожило только час и уже соединилось со своим несчастным отцом в том мире, где, я надеюсь, найдут место и его добродетели, и все его жестокие страдания. Все же успели окрестить ребенка и дали ему имя Александр, имя его бедного отца...»

 

 Его оплакивал весь Тифлис... Все жители города оделись в черные одежды; балконы закрыли черным флером, падающим на черную землю. В руках тифлисцев были зажженные факелы... Весь город, словно черная камея, пребывал во мраке и слезах... Стояла полная тишина... На семнадцатом году жизни Нина Грибоедова надела черное платье и не снимала его 28 лет, до самой могилы. А ведь руки ее просили многие важные, именитые, талантливые люди.

 

В 1857 г. в Тифлисе вспыхнула холера. Нина отказалась уехать из города и, ухаживая за своими родственниками, заболела сама и умерла. ...Высоко над Тбилиси, в монастыре св. Давида, что на горе Мтацминда, покоится их прах. Сюда, к увитой плющом нише с двумя могилами, приходят много людей. На одном из надгробий, обхватив распятье, рыдает коленопреклоненная женщина, отлитая из бронзы. Все свое великое и трепетное чувство вложила Нина в слова, горящие на холодном и тяжелом черном камне: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!» Их недолгая любовь была настолько высока, что просто не могла окончиться счастливо.