Описание гвардии в "Тихом Доне"
Первая же фраза, описывающая гвардейцев, просто ошеломляет:
«... Правил здоровенный и дурковатый, как большинство атаманцев, Христоня» (выделено мною. - С.К.) [т. 1, ч. 1, гл. 5].
В дальнейшем все в том же духе:
«Служил Авдеич когда-то в лейб-гвардии Атаманском полку. На службу пошел Синилиным, а вернулся... Брехом.
Он первый из хутора попал в Атаманский полк, и диковинное поделалось с казакам: рос парнем, как и все; водилась за ним с малых лет малая придурь, а со службы пришел - и пошло колесом под гору. С первого же дня, как только вернужя, начал рассказывать диковинные истории про службу свою при царском дворце и про свои необыкновеннейшие в Петербурге приключения. Ошалел' слушатели сначала верили, разинув рты, принимали i совесть, а потом и открылось, что - враль Авдеич, ка ких хутор с основания своего не видывал; над ним смея лись в открытую, но он не краснел, уличенный в чудо вищных своих измышлениях (Шможет и краснел, да з всегдашним румянцем не разобрать), и врать не пере ставал. Под старость вовсе свихнулся. Припрут к стене - обидится, в драку лезет, а молчат, посмеиваются - гори в небывальщине, насмешек не замечает. Был в хозяйстве - дельный и работящий казак, делал все с рассудком, кое-где и с хитринкой, а когда касался разговор* атаманской его службы...тут уж всякий просто руками разводил, приседая на землю от хохота, выворачивавшего нутро.
- Оно, видишь, как случилось, - Авдеич откашляли ся... - Из крепости убег заарестованный злодей... Приез] жаю в полночь, весь в грязи, и прямо иду к самому. Менщ. это разные-подобные князья и графья не пускать, а я «| иду. Да... Стучусь. «Дозвольте, ваше императорское величество, взойтить. - «А это кто таков?» - спрашивает. , «Этоя, говорю, ИванАвдеевич Синилин*. Поднялась там, смятенья, - слышу, сам кричит: «Мария Федоровна, Maрия Федоровна! Вставай скорей, ставь самовар, Иван Авдеич приехал! » [т. 1, ч. 2, гл. VII].
«-Ая в Атаманском полку не служил,-ехидничал Иван Алексеевич, - это в Атаманском что ни дядя, то дурак...
- Ив армейских попадают такие, что невпроворот. -Молчи уж, мужик
-А мужики аль не люди?
- Так оно и есть мужики, из лыка деланные, хворостом скляченные.
- Я, брат, как в Петербурге служил - разных видал.
Был, стал быть, такой случай, - говорил Христоня, в последнем слове делая ударения на «а*: -Несли мы охрану царского дворца, в покоях часы отбивали и снаружи. Снаружи над стеной верхи ездили: двое туда - двое сюда. Встренутся, спрашивают: «Все спокойно? Нету никаких бунтов?» - «Нету, ничего», - и разъезжаются, а чтоб пристать поговорить - и не моги. Тоже и личности подбирали: становют, стал быть, в дверях двоих, так подгоняют, чтоб похожи один на одного были. Черные так черные стоят, а белые так белые. Не то что волосы, а чтоб и обличием были схожи. Мне, стал быть, раз цирульник бороду красил из-за этих самых глупостев. Припало в паре стоять с Никифором Мещеряковым, - был такой казачок в нашей сотне Тепикинской станицы, - а он, дьявол, какой-то гнедой масти. Чума его знает, что за виски, кубыть, аж полымем схваченные. Искать-поискать, стал быть, нету такой масти в сотнях; мне сотник Баркин, стал быть, и говорит: «Иди в цирульню, чтоб вмиг подрисовали бороду и вусы». Прихожу, ну и выкрасили... А как глянул в зеркалу, ажник сердце захолонулось: горю! Чисто горю, и все!Возьму бороду в жменю, кубыть, аж пальцам горячо. Во! »[т. 1, ч. 2, гл. IX].
«Папа, я хлопотал о переводе меня из Атаманского полка в армию. Сегодня я получил назначение и уезжаю в распоряжение командира 2-го корпуса. Вас, по всей вероятности, удивит принятое мною решение, но я объясню его следующим образом: меня тяготила та обстановка, в которой приходилось вращаться Парады, встречи, караулы - вся эта дворцовая служба набила мне оскомину. Приелось все это до тошноты, хочется живого дела и... если хотите - подвига. Надо полагать, что во мне сказывается славная кровь Листницких, тех, которые, начиная с Отечественной войны, вплетали лавры в венок русского оружия. Еду на фронт. Прошу вашего благословения. На той неделе я видел императора перед отъездом в ставку. Я обожествляю этого человека. Я стоял во внутреннем карауле во дворце. Он шел с Родзянко и, проходя мимо меня, улыбнулся, указывая на меня глазами, сказал по-английски: «Вот моя славная гвардия. Ею в свое время я побью карту Вильгельм*. Я обожаю его, как институтка. Мне не стыдно признаться вам в этом, даже несмотря на то что мне перевалило за 28. Меня глубоко волнуют те дворцовые сплетни, которые паутиной кутают светлое имя монарха. Я им не верю и не могу верить. На днях я едва не застрелил есаула Громова за то, что он в моем присутствии осмелился непочтительно отозваться об ее императорском величестве. Это гнусно, и я ему сказал, что только люди, в жилах которых течет холопская кровь, могут унизиться до грязной сплетни. Этот инцидент произошел в присутствии нескольких офицеров. Меня охватил пароксизм бешенства, я вытащил револьвер и хотел потратить одну пулю на хама, но меня обезоружили товарищи. С каждым днем мне все тяжелее было пребывать в этой клоаке. В гвардейских полках - в офицерстве, в частности, - нет того подлинного патриотизма, страшно сказать - нет даже любви к династии. Это не дворянство, а сброд. Этим, в сущности, объясняется мой разрыв с полком. Я не могу общаться с людьми, которых не уважаю. Ну, кажется, все. Простите за некоторую несвязность, спешу, надо увязать чемодан и ехать к коменданту. Будьте здоровы, папа. Из армии пришлю подробное письмо. Ваш Евгений* [т. 1, ч. 3, гл. XIV].
