Начало Калединского мятежа
С утра 29 августа 1917 года было душно и жарко. Тяжело дышалось в раскаленной атмосфере, словно перед грозой. И гроза пришла, но не божья, освежающая жаждущую землю, обновляющая ее творческую силу обильным ливнем.
Пришла в этот памятный день 29 августа гроза... «Керенская», чуть было не полившая. Донскую землю кровавым дождем, чуть не посыпавшая ее градом чугунным и свинцовым.
Пришла эта гроза нежданно-негаданно, и так пока и осталось невыясненным, зачем понадобилось Керенскому клеветать на рыцаря чести и долга Каледина и поднимать против Дона целых два военных округа - московский и казанский, посылать «экспедиции» для поимки «мятежника» и производить прочую «игру в солдатики», которая могла бы очень дорого обойтись и Дону и России, если бы донское казачество оказалось «скорбным главой».
Но за немногими исключениями (в семье не без урода) донские казаки, в лице их избранников-старшин Войскового правительства и членов круга первого созыва, оказались не только хорошими «земскими деятелями», но и спокойными уравновешенными политиками, сумевшими сказать Петрограду свое «слово твердо» так решительно, что у Керенского отпала охота воевать и он сообразил, что в его поступке имеется состав преступления, именуемого клеветой и провокацией. Правда, Керенский не позволил себе всенародно покаяться в своем грехе, но, когда его, Керенского, не стало, в Новочеркасске появился было адвокат Керенский и попробовал «покончить дело примирением сторон», но это ему не удалось: вожди казачества отказались с ним разговаривать.
Но под влиянием столь живых еще воспоминаний о позорнейшей странице истории керенской России пишущий эти строки увлекся и забежал вперед, уклонившись от своей задачи - рассказать, как начался первый «Калединский мятеж» в Новочеркасске.
Каледин отсутствовал. Он поехал в северные округа, чтобы познакомиться на месте с тремя тогдашними злобами дня.
Первая - надвигавшийся голод вследствие неурожая.
Вторая - в связи с первой - все более развивавшееся тайное винокурение, считавшееся тайным лишь официально. На приготовление «дымки» уходили последние скудные запасы хлеба, и это обостряло продовольственный вопрос, а вместе с тем развивалось страшное пьянство. «Дымка» шла по дорогой цене в соседнюю Воронежскую губернию, а оттуда и в другие местности России. Выборные станичные и хуторские власти опасались раздражать влиятельных избирателей и смотрели на «тайное винокурение» сквозь пальцы, в некоторых станицах дошло до того, что приговорами разрешали устройство винокурен, облагая их взносом в свою пользу.
Третья злоба дня - подготовка к выборам в Учредительное собрание. Надо было выяснить положение дел на месте и побеседовать со станичниками, среди которых началась уже разлагающая работа большевистских агитаторов.
Каледин, вернувшись с Московского совещания, решил использовать для поездки несколько дней затишья в работе Войскового правительства и уехал в сопровождении адъютанта.
Уехал и «как в воду канул». Скромно и без помпы, сопровождавшей поездки прежних наказных атаманов, выборный Войсковой атаман объезжал северные станицы, а Войсковое правительство даже и не знало, где именно в данный момент находится его глава.
В этом случае сказалась административная неопытность войсковых правителей, которая привела к очень печальным результатам, если бы не вера М.П. Богаевского в рыцарскую честность Каледина.
Утром 29 августа Петроградское Агентство прислало в редакцию «Вольного Дона» следующую циркулярную телеграмму:
"От атамана казачьих войск Каледина, по сообщению газет, правительством получена телеграмма о присоединении его к Корнилову. В случае, если правительство не договорится с Корниловъш, Каледин грозит прервать сообщение Москвы с югом".
Редактор СП. Черевков пришел в недоумение. Агентство - правительственное, под непосредственным руководством самого Керенского. Лгать оно, как будто, и не может... А с другой стороны - ожидать от Каледина подобного шага тоже нельзя было. По крайней мере, без ведома и согласия Войскового правительства, председателем которого был войсковой атаман. «А может быть», - толковали в редакции, - «в телеграмме и правда, Каледин близок к Корнилову, тот его недавно приглашал в походные атаманы...»
Решили разузнать, как на телеграмму смотрит Войсковое правительство. Я давал в газету отчеты о его заседаниях, и поэтому мне и пришлось идти «на разведку». В областном правлении была обычная летняя сонная атмосфера, чиновники писали бумаги, отмахиваясь от мух и мечтая о прелестях жизни на лоне природы... Долготерпеливый секретарь ЭЛ. Фомин по обыкновению старался разъяснить бестолковым кандидаткам в пенсионерки, в каком фазисе находится их дело. Старушки слушали, умиленно кивали головами, а в заключение говорили: «А все-таки, ваге благородие, все от вас зависит...».
Вхожу в зал заседаний. И тут летнее настроение. Жарко и уныло... На стенах зияют золоченые рамы без царских портретов. За большим столом сидят члены правительства и слушают «мухоморный» доклад одного из советников.
М.П. Богаевский нетерпеливо ерзает на председательском месте. Народный трибун чувствует себя не в своей тарелке в роли бюрократа, выслушивающего канцелярий доклад. Я подхожу к М.П. и рассказываю ему содержание телеграммы о Каледине. «Господа», - обращается Богаевский к старшинам, - «получена какая-то странная телеграмма агентства, будто генерал Каледин выступил против Временного правительства. Я решительно ничего е понимаю, это черт знает что такое! Алексей Максимович мне ничего об этом не говорил. Нет, по-моему, это рунда!..»
Один из членов правительства заметил: «А если телеграмма верна, что тогда делать?». Тогда М.П. Богаевский предложил обсудить вопрос в закрытом заседании, и правительство заперлось в кабине-е б. младшего помощника атамана. Пока не приехал Калеки, правительство так и не заседало иначе, как запершись. Столь необычное поведение не могло не вызвать в облике подозрение, что «дело нечисто...» На закрытых заседаниях шли споры. Часть членов
правительства требовала ареста Каледина, но большинство не верило «мятежу» и разделяло мнение М.П. Богаевского. Что надо выждать возвращения атамана, а пока призвать население к спокойствию. Один из старшин «дипломатически» заболел, решив выждать, когда «все образуется»...
А тем временем неудачный донской Наполеон Голубов старался «отличиться» пред Керенским и арестовать «мятежника» Каледина. Но Голубову повезло меньше, чем другому кандидату в Наполеоны Верховскому, который за «поход против Дона» получил, если не маршальский жезл, то хотя портфель военного министра.
