Статья В. Курганова «Одна ночь» о похоронах А.М. Каледина
29 января... На улице, в длинных коридорах областного правления чувствуется какая-то тревога, все куда-то торопятся, на ходу слышатся отрывистые фразы, которые не сразу поймешь, не сразу уловишь. Еще ничего не случилось, но сердце сжимают какие-то предчувствия.
В 4 часа в кафе к столику, за которым мне пришлось сидеть с приятелями, подошел торопливый швейцар и шепотом спросил: «Правда ли, что атаман застрелился?».
Нет слов описать тот ужас, который посеяла эта весть.
Скорее, на улицу, к дворцу атамана. Моросит мелкий дождь, белесое небо хмурится... Оно уже оплакивает атамана Каледина. Уныло падают капли небесных слез на мостовую, печально поникли своими ветвями деревья в сквере перед дворцом, в тоске мечутся люди по дворцовой площади, даже лошади как-то понуро поводят ушами. Незабываемая картина тоски по атаману и страха, отчаяния перед грядущим. Безысходно-унылая картина... Каледина нет. Горсть партизан, стерегущих дворец, окружает толпа, жадно глядящая на двери, за которыми скрыта пока тайна смерти атамана.
Толпа чуек и серых шинелей. Толпа, враждебная Дону и его вождю. Под руками у многих мешки, в руках у иных корзины. Слетелось воронье. И, как островки в толпе, скорбные лица, и печаль в глазах у немногих. У сквера, где летом за цветущей сиренью не видно порой атамана Платова, зовущего казаков на подвиг, на рюшечке точеная фигура кубанца. Не донца в чекмене, а кубанца в черкеске с выпавшими на чехол на груди газырями. Срывающимся голосом в толпу он бросает гневные слова упрека казакам за смерть атамана и зовет загладить вину перед мучеником. «Идите защищать Дон. За мной, сейчас, отсюда прямо пойдем брать винтовки и в поле, на врага!»
Из толпы слышится выкрик: «Хулиган!» Но толпу зажег кубанец. Она выталкивает ругателя. Готова растерзать его. Кубанец зовет идти за винтовками, просит простить ругателя, как он его простил. За кубанцем уходит горсть юношей, а вся толпа слушает иные речи и долго топчется у дворца.
* * *
Жуткая ночь. На Московской улице, где движение замирает далеко за полночь, в 10 часов вечера было пусто. И только изредка будит тишину окрик патруля: «Партизан, кто идет?»
Пусто в кафе. Одинокие торопливо допивают чай. В окно доносится пиликанье гармоники с пролетки проезжающего извозчика. И песенка гармоники звучит кощунством в такую ночь, когда во дворце спит мертвым сном Каледин, «единый за многих», а в станичном правлении, угрюмом доме на углу Ермаковского проспекта, обрекает себя на смерть другой - Назаров. Его просят черкасские казаки продолжить дело Каледина.
* * *
Поздней ночью с приятелем мне удается проникнуть во дворец. Пусто и тихо. В дежурной комнате внизу двое: полковник и молодой офицер. Не слышно шагов по ковру лестницы. Проходим в дворцовую церковь. В углу, завешенном черной материей, на полу спит монашенка в черной одежде.
Как-то сразу глаза останавливаются на этом черном углу, углу, где притаилась будто сама смерть в черной ризе. За аналоем другая монашка читает кофизмы, и слова, говоримые быстро-быстро, падают, как камни земли на гробовую крышку.
На столе - атаман. Бледное, но удивительно спокойное лицо. Смерть не исказила ни одной черты на его лице. Он все тот же, с печалью за родной Дон в нависших бровях. По бокам - почетный караул. Тихо и страшно.
Там, за 10-15 верст от города, гремят орудия, там кипит бой за право власти, здесь - спокойное лицо атамана, который отдал жизнь за свой народ.
* * *
Похороны Каледина... Его хоронили торжественно... Но я не забуду одного момента. От дворца атамана везли в катафалке по узкому переулку до Платовского проспекта. Катафалк был в тесном кольце почетной стражи. Толпа теснила провожающих. И узкая лента стражи с катафалком в середине казалась крадущейся в этом узком проходе.
* * *
Вместе с Калединым хоронили юнкера. Юноше Виктору Крупскому, отдавшему жизнь за Дон, суждено было пойти ординарцем в загробный мир при донском атамане Каледине.
* * *
Как всю жизнь, Мария Петровна Каледина была при нем. Не покидала его и мертвого, пока не отняла его у нее земля. Бабы в казавецках глазели на атаманшу, повергнутую в печаль и беспощадными злыми глазами впивались то в лицо мертвого, то в атаманшу.
Неведомый офицер зафиксировал аппаратом Каледина в гробу, у гроба М.П. Каледину и те страшные лица баб, что были у гроба. Негатив увез заграничный корреспондент, а единственный оттиск остался у М.П. Калединой.
