Дмитрий Остров. Рассказ о войне: Рубеж
Рассказ о войне: Рубеж
Только на рассвете сержант Костромин передал лейтенанту Шитову свой рубеж длиною в сто пятьдесят шагов.
И когда все уже было закончено, Костромин в последний раз посмотрел на траншею, на поле, изрытое тяжелыми фугасными снарядами, и понял, что ему очень повезло, потому что из его взвода многих уже нет в живых.
- Вот и все,- сказал Костромин, - а теперь можно и попрощаться.
Он постоял еще несколько минут, словно что-то вспоминая, потом взял с бруствера горсть земли и осторожно пересыпал ее в ладонь удивленному Шитову.
- Вот так,- сказал Костромин,- когда-то русские солдаты передавали рубеж своим товарищам. Теперь эта земля ваша, и вы за нее держитесь.
- Хорошо,- сказал Шитов.- Мне нравится этот русский обычай.
- Это не обычай, это вроде клятвы,- сказал Костромин.- Ну, прощайте!
Они попрощались, и вскоре стало уже так светло, что бойцы увидели траншеи, сгоревший одинокий танк, висящий в небе аэростат и проволочные заграждения врага.
- Я думаю,- сказал пулеметчик Сизов,- что до немцев метров двести, пожалуй, будет. Совсем близко...
- Здесь уже, ребята, держите ухо востро,- предупредил Шитов.
- Уж будьте уверены. Маху не дадим,- сказал Сизов.- Я вот с первых дней воюю, и, представьте себе, товарищ лейтенант, пока ни одной царапины. Наверно, ухлопают сразу...
- Ерунда. Об этом не надо думать.
Вскоре, словно пожарные сирены, завыли две мины, потом несколько мин разорвалось рядом с траншеей, и земля, брызнувшая в разные стороны, зашумела кругом, как дождь.
- Ну вот и начинается,- сказал Шитов,- спектакль в четырех частях.
Он внимательно посмотрел на бойцов. Их лица были спокойны, а движения неторопливы и расчетливы: вряд ли хоть один снаряд мог застать их врасплох...
Так прошел первый день. Ночью по всему фронту светили ракеты, и на правом фланге у Шитова неистово били немецкие пулеметы. Гирлянды разноцветных трассирующих пуль путались в небе и гасли, не долетев до полуразрушенных белых строений.
Всю ночь бродил Шитов по своему участку, вслушиваясь в треск пулеметных очередей и в далекий гул артиллерийской канонады. Какой-то шальной осколок пробил дверь в блиндаже Шитова и застрял в вещевом мешке. Потом наступил рассвет, и Шитов лег спать.
Небо было облачное. Туман висел на кустах и проволоке, как мокрое солдатское белье. Где-то запели птицы, и Шитов увидел во сне огромный театр, где он долго искал жену, но жены он не нашел, и тогда кто-то дал Шитову папироску и зажег спичку, до боли опалив ему ресницы. Он открыл глаза. Резкий толчок потряс блиндаж, Шитов увидел бойцов и прислушался к разрывам.
- Стреляют?
- Бьют, заразы,- сказал Сизов. - Вот уже тридцать семь минут долбят наш участок.
- А вы бы завели патефон,- предложил Шитов,- все-таки с музыкой веселей.
- Верно,- сказал кто-то и поставил пластинку «Калифорнийский апельсин». Ее проиграли три раза, но немцы стали бить еще ожесточенней, и тогда патефон перенесли к дверям и поставили самую громкую пластинку.
Волны земли, поднятые разрывами, ударялись в траншею и летели через бруствер в открытые двери землянок и блиндажей.
Вскоре снова стало тихо и буднично, и Шитов начал ждать атаки. Но в этот день ее не было.
Ночью бойцы Шитова услышали, как за проволочными заграждениями в районе кладбища скапливались немецкие танки.
- Ну, ребята,- сказал Шитов,- теперь держись. Назад нам идти некуда.
- Верно,- сказал Сизов,- и черт его знает, товарищ лейтенант, прямо стыд берет, как вспомнишь прошлогоднее...
Вскоре из долины вышли танки, тяжелые, неуклюжие, как слоны, и бросились на траншею Шитова. Они открыли огонь из всех пушек, но их встретили гранатами и бутылками с горючей смесью. Почти у самой траншеи два танка остановились и вспыхнули, а четыре повернули назад и обнажили свою пехоту.
Долго расстреливал Сизов отползающую пехоту врага, а Шитов сидел на корточках около работающего пулемета и писал донесение командиру роты, требуя от него два противотанковых ружья.
«Мне нужны только два ружья,- писал он,- только два, и тогда никакие силы не сдвинут нас с этого места. Рубеж держу».
К вечеру прибыли противотанкисты с трофейной губной гармоникой, на которой пока что никто не умел играть.
Шли дни, и на этом участке все было спокойно. Солдатам не хватало табаку. Они все чаще вели задушевные разговоры, читали друг другу письма и, теперь уже наизусть зная участок врага, помогали нашим снайперам выбирать удобные позиции, а иногда и сами уходили в засады. Но однажды вечером немцы снова бросились в атаку. Шитов при свете ракет видел, как они поднялись с исходных рубежей и пошли по изуродованному полю тремя цепочками.
Они шли прямо на его пулеметы, и Шитов почувствовал, что на этот раз ему будет совсем нелегко сломить немцев.
- Всем хозяйством - огонь! - скомандовал он.- Огонь! Огонь!..
Но немцы шли как заводные, и, когда они были уже совсем близко, прибежавший сержант Маков сказал:
- Надо отходить, товарищ лейтенант, у нас взвод, а у них больше батальона.
- Беги,- сказал Шитов и посмотрел на свой автомат,- ты меня понял, Маков?
-Вы же знаете, я не трус...
- А если не трус, так иди на свое место и передай, что будем драться насмерть.
- Есть! - сказал Маков и увидел, как кровь проступила на гимнастерке Шитова.
- Вы, кажется, ранены, товарищ лейтенант? - сказал Маков.
- Кажется, да,- сказал Шитов,- но от этого и ты не гарантирован. Иди и передай бойцам: будем драться насмерть.
С огромным трудом, но первую цепь врага удалось сломить у самой траншеи; вторая цепь замешкалась и стала растекаться по флангам, а третья попала в полосу артиллерийского обстрела и легла в кусты. Вскоре вражеская атака захлебнулась.
На рассвете пришла смена. Шитов сдал свой рубеж и, когда все уже было закончено, взял с бруствера горсть земли и осторожно пересыпал ее в ладонь новому командиру.
- Вот так,- сказал он,- меня научили передавать рубеж своим товарищам. Теперь эта земля твоя, и ты за нее держись.
Шитов в последний раз посмотрел на траншею. В небе светила ракета, она медленно опускалась между двумя сожженными немецкими танками и выхватывала из темноты полуразрушенный сарай и поле, где, наверно, еще немало прольется человеческой крови.
