А. Абсалямов: северное сияние
На темно-голубом небе играет северное сияние. Оно растекается причудливыми формами, по временам напоминая то отвесную скалу, то прозрачно-зеленоватую шелковую ткань, вышитую жемчужными зернышками. Оно полыхает в небе, течет, колышется... Но уже через минуту сполохи собираются в зените, образуя серебряный зонт, а еще через несколько минут превращаются в огромную сверкающую дугу.
Из года в год, как только проходит короткое лето с незакаты-вающимся солнцем, в темноте полярных ночей вновь и вновь появляется это чудесное сияние, озаряя своим торжественным светом снежные просторы севера и придавая им неповторимую суровую красоту.
Впереди круглое озеро. Лед на нем еще не растаял, но уже залит подснежными водами. За озером черный лес. От высоких деревьев стелются голубоватые дрожащие тени. Когда сияние на небе вспыхивает ярче или тускнее, гладь озера тоже меняет окраску — то светлеет, то меркнет. Кажется, земля и небо делятся друг с другом своими радостями и горем.
И сюда, на север, идет весна. Среди дня тропинки и дороги чернеют, под ногами лужи. Воздух полон густым запахом смолы. Лес тревожно гудит. Но к вечеру все снова цепенеет.
На лесной поляне землянки, замаскированные еловыми ветками. Где-то в стороне кашляет крупнокалиберный пулемет, доносятся гулкие, как обвал, раскаты далеких орудийных залпов.
Перед землянками выстроились для вечерней поверки автоматчики. Дежурный бросает быстрый взгляд на шеренгу и отрывисто командует:
— Ро-о-та, смир-р-рно!..
На его звонкий голос черный лес откликается таким же звонким эхом. Дежурный делает паузу, словно наслаждаясь отзвуками своего голоса. Потом, поворачивая бумагу так, чтобы на нее падал свет сияния, начинает перекличку:
— Веденин Василий!
— Я.
— Мещеряков Анатолий!
— Я.
— Тухфатуллин Ибрагим!
— Я.
— Анваров Шамиль!
Секундное молчание. На каждой поверке автоматчики слышат эту фамилию, и всегда, как только дежурный выкликает ее, наступает короткое молчание. Потом раздается густой голос правофлангового Веденина:
— Сержант Анваров Шамиль погиб во славу Родины!
После поверки бойцы расходятся. Кажется, вместе с ними в землянку незримо входит и Шамиль Анваров... Кто он, Шамиль Анваров? За какие подвиги его навечно занесли в список роты, чтобы это имя горело, как северное сияние?
...В землянке душно и полутемно. Коптилка, сделанная из консервной банки, больше чадит, чем светит. Бойцы ложатся на нары. Вскоре они засыпают. Только один Василий Веденин сидит на корточках у железной печурки и сворачивает самокрутку. Это спокойный, хладнокровный, сильный человек. В роте он служит с самого ее формирования, участвовал во многих боях.
Ему скоро на пост, потому он и бодрствует.
— Эх, какой был славный джигит! — шепчет Веденин. — Настоящий горный орел! Какая сила, какое мужество!..
Он достает лучинкой уголек из печки, прикуривает, чмокает толстыми губами. Несколько раз затягивается и бросает сухую лучинку на угли. Она мгновенно вспыхивает, озаряя медали на груди солдата.
Молодой боец Ибрагим Тухфатуллин, приподнявшись на локтях, спрашивает:
— Про кого ты говоришь, товарищ ефрейтор?
— Про Шамиля, про кого же еще!.. Ты из какого района?
— Из Атнинского.
— А он из Кукморского. Недалеко от вас. Можно сказать — соседи. Ты ведь из нового пополнения, Шамиля не знаешь. А старые солдаты не забудут сержанта Анварова. Такой джигит не забывается. Он и теперь стоит у меня перед глазами как живой: черноволосый, румяный, на верхней губе пушок, еще не тронутый бритвой. А стан, фигура!.. Гибкий, стройный, как молодое дерево! Быстрый, как олень. Эх, хорош был джигит!..
Веденин умолкает и продолжает курить. Но видно, его тянет рассказывать. Он знает, что и Тухфатуллину хочется слушать.
— Однажды мне довелось идти с ним в дальнюю разведку, в тыл к фашистам. Больше сотни километров прошли. Дремучий лес — неба не видно. Ты еще не бывал в таких дебрях. Там и воздух другой, и травы другие. Мрак, тишина, как в подвале. Не только тропинки — и звериных следов незаметно. Идешь, идешь — ни конца, ни края. Наконец лес редеет. Думаешь — легче будет.
