Рассказ. И. Арамилев: Удэхе
Вечером в наш полк прибыл командир дивизии для вручения орденов. Мы стояли на отдыхе, в дивизионном резерве, и церемония была обставлена с подобающей торжественностью. Полк выстроился на лесной поляне. Командир полка прочел приказ командира дивизии. Награжденные один за другим выходили из строя, получали ордена. Дошла очередь и до моей роты, которую я совсем недавно принял и не успел еще познакомиться с людьми.
— Гвардии ефрейтора Вензу... орденом Славы третьей степени...
Из шеренги отделился и, слегка прихрамывая, пошел строевым шагом ефрейтор с бронзовым лицом и чуть раскосыми глазами. Принимая орден, он громко ответил:
— Служу Советскому Союзу, — и вернулся на свое место. Меня поразили лицо ефрейтора и в особенности походка, изобличающая в нем человека большой внутренней силы и дисциплины.
Я долго служил на Дальнем Востоке, и, когда вызвали Вензу, я сразу узнал, что ефрейтор — удэхеец. Во время охотничьих скитаний в Уссурийской тайге и на берегах Тихого океана мне доводилось встречаться с людьми из племени удэхе и ночевать в их стойбищах. Везде меня принимали как желанного гостя, в каждом стойбище все старые и молодые охотники были моими друзьями.
Имя Венза, распространенное среди удэхе, как русское Иван, вызвало в моей голове какие-то смутные воспоминания. Мне казалось, что однажды я видел этого человека или слышал о нем. Но как я ни напрягал память, прошлое было словно в тумане: образы, встречи, разговоры у охотничьего костра — все смешалось, события разных лет наплывали одно на другое, и в этой путанице невозможно было разобраться.
Торжество кончилось. Командир дивизии уехал. После ужина я послал за Вензой. Ефрейтор постучал в дверь блиндажа, вошел, чуть прихрамывая, молодцевато приставил ногу и приложил руку к пилотке:
— Товарищ гвардии лейтенант! Гвардии ефрейтор Венза явилась вашим приказанием.
Передо мной стоял подтянутый, одетый в новое летнее обмундирование удэхеец. Он был строен, высок, карие глаза его смотрели прямо и открыто. Только что полученный орден сиял на груди.
Я по-удэхейски поздравил Вензу с наградою и предложил сесть. Его, несомненно, удивило, что я заговорил с ним на его родном языке, но он ничем не выказал своего удивления. Чисто выбритое лицо ефрейтора оставалось неподвижным.
Тут память моя кое-что подсказала мне.
— Ты из стойбища Голубой Барсук? — спросил я.
— Да,—ответил он.—Когда немца стриляй нету, моя живи Голубой Барсук.
— Твой отец Самарга. Он ловит зверей для зоологических садов?
Венза кивнул. Я спросил, давно ли он в армии, как воюет, с кем дружит в роте, получает ли письма от родных. Он ответил кратко, с достоинством лесного жителя, привыкшего много думать и мало говорить. Мы беседовали часок, и я отпустил Вензу, но мыслями я оставался в прошлом, в охотничьих краях. Вот что вспомнилось мне.
...Кончилось приморское лето с его дождями и туманами, наступила чудесная, сухая осень — это было незадолго до войны. Клены и дубы начинали желтеть. Зори были красны, а днем небо голубело и сверкало. У изюбров начались свадьбы: рогачи трубили с утра до вечера, рев не умолкал в золотом осеннем лесу. И от этого все кругом сказочно преобразилось: осень напоминала весну с глухариными токами, с разливом полой воды.
В такие дни меня охватывает странное беспокойство: не могу сидеть дома и заниматься обычными делами! Кажется, в природе наступил праздник для званых и незваных, и на этот праздник грешно опоздать. Я беру на ремень «фраикотт» и отправляюсь в тайгу. Неудачи мало огорчают меня: просто хожу с ружьем, наслаждаюсь красотой леса, слушаю рев изюбров, голоса птиц — и я счастлив!
В тот день я забрел в долину Трех Ручьев, между стойбищами Куты-Мафа и Голубой Барсук. В ягдташе моем лежали два фазана, я порядочно устал и решил отдохнуть. Выбрал для привала укромную полянку, развел костер, снял сапоги, ощипал фазана и подвесил тушку над костром. Моя собака Джальма, спокойно глодавшая птичье крыло, вдруг насторожилась и зарычала. В этих местах водятся тигры и барсы, да и мало ли с кем встретишься в глухом лесу! На всякий случай я взял ружье в руки... В кустах хрустнула ветка под ногою зверя или человека. Джальма с лаем кинулась на хруст.
— Своя, своя! — говорил кто-то, успокаивая собаку.
На поляну вышел худощавый старик с винчестером. Он смело шагнул к костру и улыбнулся. Я ответил ему такою же улыбкою. Это был удэхеец Самарга, знаменитый ловец зверей для зоологических садов. Мы поздоровались. Гость снял заплечный пестерь, поставил к дереву винчестер и сел на траву.
Фазан мой к тому времени уже подрумянился, я снял его с подсошек, открыл банку рыбных консервов, откупорил флягу с грузинским коньяком. Самарга выпил две стопки, закусил жареной фазанятиной. Говорили мы о разных делах.
Старик рассказал, что его старший сын работает председателем рыбацкой артели, младший же, по имени Венза, непременно хочет стать солдатом. Ходил в военкомат, да там его забраковали, потому что в детстве он сломал ногу и до сих пор немного прихрамывает. Парень сильно горюет, хочет в армию. Самарга долго убеждал меня, что военные начальники не правы. Венза — молодец хоть куда, и хромота нисколько не помешает ему воевать. Он — первый стрелок в стойбище. Я пообещал старику похлопотать за парня в военкомате и стал рассказывать последние новости, услышанные накануне по радио. Самарга заулыбался:
— Шибко хорошие слуха! Спасибо твоя! Теперь Самарга туда-сюда ходи, люди говори — все люди радуйся. Шибко хорошо!
Мы перебрались в тень к стволу дуба. Старик подкинул на угли валежника, костер зашипел, клубы золотисто-зеленого дыма потянулись вверх. Какие-то птицы, розово-сизые от вечернего солнца, пролетели над нами без крика. С низин подползала влажная, пахучая темнота, и воздух заметно холодел.
— Командир Москва езди? — неожиданно спросил Самарга.
— Да,— сказал я, — случалось бывать в Москве.
— Ленин глазами види? Чай пить ему ходи?
— Нет, — ответил я с огорчением, — не видал я Ленина глазами, не пивал с ним чаю за одним столом. Ленин умер давно...
— Твоя неправда говори! — сказал Самарга гневно и резко.— Ленин умирай нету. Ленин долго-долго живи, как гора, как река. Моя и твоя дети умирай, внуки, правнуки умирай, а Ленин все живи да живи. Зачем твоя говори неправда? Я хотел объяснить ему, но он сердито замахал руками и не стал слушать. Путая русские слова с удэхейскими, Самарга рассказал легенду, которая была его правдою о Ленине.
...Ленин вовсе не умер. Охотники порой встречают Ленина — у него зоркие молодые глаза. Он видит все на своем пути: взглянет на человека — сразу поймет, что у него на уме и на сердце. Подойдет Ленин к охотничьему костру, спросит лесных жителей: довольны ли они порядком на земле, справны ли ружья, здоровы ли собаки? Ему отвечают, что на земле порядок, ружья справны, собаки здоровы.
Ленин еще спросит: «Если враг нападет, готовы ли постоять за себя?» Охотники отвечают: «Отстоим все, что ты дал нам!» Ленин улыбнется и пойдет дальше... Самарга был незаурядным сказителем. Он старался наглядно изобразить, как идет, разговаривает, улыбается Ленин. Я с удивлением следил за его подвижным, выразительным лицом, которое становилось то ласковым, то суровым, гневным или печальным. У старика были скупые, но какие-то запоминающиеся, значительные жесты. Когда не хватало слов, он выражал свою мысль глазами, руками, причмокивал языком. Я слушал его, и мне казалось, что действительно вижу живого Ленина, идущего по необъятной нашей стране.
На склонах Сихото-Алиня Ленин встретил злого духа Севона. Много веков Севон пугал дичь, мешал охотникам добывать зверя и птицу. Он был хитер и жесток, обладал страшной силой. Как травинку, вырывал с корнем столетние дубы и кедры, брал за хвост полосатого тигра и перекидывал его через Амур.
Все трепетали перед Севоном. Ленин же не испугался его. Ленин вступил с Севоном в бой. Они долго боролись, и шум разносился по всему Приморью: земля тряслась, падали деревья, сдвигались горы, скалы отрывались от берегов...
Ленин поборол Севона, потому что Ленин сильнее всех богатырей на свете. И пет богатыря, равного Ленину по уму.Ленин сбросил труп Севона в Ачжю, и река унесла врага охотника в океан. Теперь стало легче промышлять в тайге. Охотники живут богато. Даже собак они кормят хлебом и мясом. Самарга объяснил мне, что Ленин дал новый закон тайге: тайга стала другом людей с чистым сердцем.
Кто жаден, труслив, обижает слабых, много пьет водки и ругается черными словами, от того бежит зверь, улетает птица, уплывает рыба — вот какой это закон! Когда все люди на земле станут чисты сердцем, как Ленин, они сделаются равными перед законами тайги. Тогда счастье и радость не покинут их стойбищ, чумов, юрт, избушек.
Я стал запись!вать легенду в блокнот. Самарга следил за моею рукою. Когда же запись была окончена, старик попросил прочесть ее вслух. Я читал медленно и громко. Самарга слушал и улыбался, довольный тем, что бумага разнесет его слова по далеким русским городам и деревням.
У Безымянного притока Самарга простился со мною, сел в оморочу — маленькую лодку из бересты, взмахнул веслом, и река понесла его меж крутых берегов. Я смотрел ему вслед.
Ветер донес песню. О чем пел старик — не знаю. Может быть, он слагал новую легенду, чтобы рассказать ее на привале, на радость охотникам: у него было широкое, доброе сердце.
Все это вспомнилось, когда ушел из моего блиндажа гвардии ефрейтор Венза, хромой сын Самарги, знатный снайпер моей роты, награжденный сегодня орденом Славы. Я написал письмо Самарге и всем жителям стойбища Голубой Барсук. В этом письме я рассказал, как воюет Венза вместе со мною за Советский Союз, в котором все мы — как братья перед ленинским Законом.
1944
