Г. Фиш: двенадцать
Притаившись за высокой смолистой сосной, Владимир Немчиков старался рассмотреть, что делается на другом берегу реки. Но, кроме кольев и нескольких рядов колючей ржавой проволоки среди зеленых кустов, он ничего не мог разглядеть. Густой смешанный лес на северном песчаном берегу Свири подступал чуть ли не к самой реке, настойчиво катившей свои темные, быстрые воды к уже близкой отсюда Ладоге. Река была безлюдной и пустынной, и только одно, неведомо откуда взявшееся бревно, медленно поворачиваясь, плыло по течению.
Владимир Немчиков проводил его долгим, пристальным взглядом.
«Вот,- подумал он,— бревно это пройдет Ладожское озеро, и Нева принесет его в Ленинград». Ленинград! Это был родной город Немчикова, и, вспоминая о нем, каждый раз Владимир проникался чувством неизъяснимой гордости и боли. Сердце какого ленинградца не наполняется гордостью при мысли о своем прекрасном городе? Сердце какого ленинградца не преисполняется горечи и боли, когда он думает о тяжких днях блокады, о ранах, нанесенных городу озверелым врагом?
Все детство свое и юность прожил Владимир Немчиков в Ленинграде, у бабушки, и многие дома ленинградские в памяти его навсегда связались с событиями личной жизни, как бы стали ее участниками. В том доме жил его товарищ, а в другом он пировал на школьной выпускной вечеринке. По широкой Дворцовой набережной, белой ночью, он провожал девушку, впервые в жизни испытав любовную тоску.
Они шли, держа руку в руке, мимо Биржи, мимо ростральных колонн, пережидали, пока наведут разведенный мост. Нет, никогда не забыть ему этой белой ночи и гранитной скамьи на набережной, на которой они сидели, встречая ранний весенний восход солнца. Но среди других зданий Ленинграда более всего ему памятно здание индустриального техникума, в который он поступил в предвоенный год.
Не раз, возвратись из техникума домой, семнадцатилетний Володя вместе со старой бабушкой мечтал о том, как они будут жить, когда он окончит механическое отделение.
И вот теперь нет индустриального техникума, с которым было связано столько надежд и воспоминаний! От разбомбленного немцами здания остались одни только обгорелые руины. А бабушка! Это случилось уже после того, как Владимир в 1942 году ушел добровольцем на фронт.
Во время одной из жестоких и бессмысленных бомбежек, которыми фашисты хотели терроризировать мирное население города, бабушка Владимира сошла с ума.
И сейчас, когда гвардейцы стояли на южном берегу Свири, старший сержант Владимир Немчиков, разглядывая противоположный берег, занятый врагом, знал: наступает его срок отплатить врагу за все несчастия, пережитые родным городом.
В дни ледохода, в дни весенних разливов, когда снега не сошли еще с заливных лугов, молодые гвардейцы на учениях в глубоком тылу не раз форсировали реки, ручьи и речушки. И сейчас они догадывались о том, какая операция им предстоит. За спиною Немчикова, в глубине леса, как неугомонные дятлы, стучали топоры.
В глуши приоятских и свирских лесов, иод ветвистыми, раскидистыми деревьями, были сооружены козлы-верстаки, на которых умелые бойцы быстро и ловко сшивали дощатые плоскодонные лодки со специальными ручками у кормы, чтобы легче нести. Свежие стружки извивались у ног, прозрачные капли пахучей смолы проступали на обструганных ручках. И хотя таких лодок сделано было уже более пяти тысяч, топоры все еще продолжали стучать.
— Это место, — сказал командир, показывая на разбитый финскими снарядами деревянный город,—называется Лодейное Поле, потому что Петр Великий строил здесь свой флот, свои ладьи, на которых разбил неприятеля на Ладоге и вошел в Неву. Теперь снова оправдывается старинное название этих мест. Мы снова строим здесь ладьи, с помощью которых одержим новую славную победу.
И Владимир Немчиков так же, как и другие молодые гвардейцы, догадываясь, что предстоит большое дело, еще не знал о том, какую роль в этом деле ему предстоит играть.
