Николай Залетов: бойцы переднего края
...Стекли с неба яркие полосы закатного сполоха, ночь взяла нрава, накрыв землю мглой. Лес, словно онемев, почти потерял ночные звуки и шорохи. Слушая ночную тишину, вглядываюсь и редкий березняк. Мерещится, будто перебегают гитлеровцы от дерева к дереву, подкрадываются все ближе и ближе. Проснулся на рассвете. После завтрака пошли в наступление. Оно развивалось довольно успешно.
«Боевой листок», который передавался по цепи, информировал, что три наших роты прорвали оборону противника и продвинулись вперед. Разведка донесла, что на помощь отступающим приближается пехотный полк. Наш комбат принял решение: идти дальше, прорваться в тыл противника и перерезать его коммуникации. 1-ю роту повел старший лейтенант Серов, 2-ю — лейтенант Васильев, недавно пришедший из училища, а 3-ю — сержант (командир этой роты выбыл из строя).
Двинулись сквозь березняк к перекрестку дорог, где, судя по карге, находилась одинокая мыза. Прикинули: это и есть та ключевая позиция, овладев которой мы будем контролировать доставку боеприпасов, снаряжения и резервов к большому участку фронта. На карте гладко, а, миновав березовую рощу, уперлись в непроходимое болото. Долго плутали, под утро все же вышли к хутору. По времени под утро. Ночи-то, собственно, не было. Июнь на Карельском перешейке — пора белых ночей.
Все устали, считай, сутки на ногах.
Серов вызвал меня. «Где связной?» — спрашивает. Как прошли линию обороны, по его приказу боец ушел из моего взвода С донесением. Пора бы ему вернуться. А нет его.
— Не прошел, наверное, товарищ старший лейтенант.
— Отберите двух добровольцев и — на инструктаж ко мне. Не пришлось Серову инструктировать связных. Погиб. Нелепо погиб. Пошел посмотреть мызу поближе. Настоящая средневековая крепость. Каменный дом и другие строения, видимо коровник, свинарник, обнесены стеной в человеческий рост. Выложена стона из мелких гранитных валунов.
Минут десять, как ушел старший лейтенант.
Вдруг с неприятельских позиций донесся одинокий выстрел. Бойцы принесли тело убитого. В переносицу ударила пуля. С ручным пулеметом подполз я к месту гибели. Пригляделся — одна ель пушистее других. Первой пулеметной очередью снял «кукушку».
Снова собрались на совет. Нет, сначала у меня был разговор с лейтенантом Васильевым. Вызвал меня — и сразу без обиняков:
— Николай Андреевич. Я старше вас но званию. Но по опыту старше вы. Намного старше.
Я молчал, не понимая, куда он клонит.
— В училище нам говорили — опытный солдат дороже роты,— и, помолчав, Васильев добавил: — Вместе с неопытным командиром...
«Первый, от кого я услышал эти слова,— Камышный,— подумалось мне,— но чего же лейтенант хочет?»
— Вот я и решил, Залетов, командование передать вам.
— Не положено, — отвечаю.
— Верно, как старший по званию, я могу передать командование только в случае тяжелого ранения. Я не перестраховываюсь. Как комсомолец с коммунистом говорю — так будет лучше.
Помолчали. Я снова ротного командира коммуниста Камыш-ного вспомнил. Если и был у меня опыт, умение воевать — все от него. От него и от тех, с кем сражался бок о бок четыре года. Люди не гибнут бесследно. Воля и мысли погибших остаются живыми. «Не в звании и не в звездочках суть дела, — сказал однажды Камышный, — хотя и это имеет в армии большое значение. Командир начинается здесь (он показал себе на грудь), в душе, в твоем праве командовать другими».
Взять командование над такой группой — дело нешуточное. В бой-то я пошел взводным.
— Давайте посоветуемся с коммунистами, — сказал я Васильеву.
Коммунисты решили, что лейтенант оказался прав — группу прорыва должен возглавить я.
А группа прорыва — почти батальон составляет. Из планшета убитого Серова достал карту. Думал ли я в начале войны, что придется мне воевать с противником, имеющим численный перевес в силах? Ведь от моего решения зависит судьба почти трехсот человек.
Нам стало известно, что на командный пункт нашего полка приехал комдив генерал-майор Щеглов. Отчитал он по телефону майора Матчина:
— Вы комбат без батальона. Почему отстал штаб от наступающих?
И еще несколько слов добавил, от которых у майора, видимо, долго мурашки по спине бегали. Казалось, что совсем потерял он голову от генеральского предупреждения. Собрал остатки рот, писарей, поваров — и в атаку. Без артподготовки. Сам в первую цепь встал. Захлебнулась атака — слишком плотным был пулеметный и артиллерийский огонь противника. До первой траншеи не дошли, назад откатились. Ранило комбата осколком в ногу. Доктор перевязал, в машину засовывает, в тыл отправлять. Комбат за пистолет. С его помощью я и остался на позициях.
А мы в то утро на командирском совете решили брать мызу. Был другой выход: отойти подальше в лес, отсидеться и подождать, когда наступление начнется. Прикинул я. Так или иначе, противник обнаружит, будет преследовать, идти по пятам. Боеприпасы и продукты у нас на исходе. Долго не продержимся. В мызе-крепости все это есть. Только взять бы ее. Удача окрылит солдат. Надо сказать, гибель Серова подействовала на некоторых удручающе. Подбегает ко мне один красноармеец — глаза круглые, губы дрожат, слова вымолвить не может.
— «Пантера»! — единственное, что я от него добился.
— Ты что, самоходки не видел?! — спросил я его. — Возьми двух бойцов, зайди с тыла — и гранатами. Об исполнении доложить!
Вернулся солдат минут через пятнадцать, по уши в грязи и копоти, улыбается, руку к пилотке:
— Товарищ старшина, задание выполнил!
Я слышал разрывы гранат, видел, как в чаще леса вспыхнуло под самоходкой пламя. Но не перебил солдата, внимательно выслушал его подробный рассказ. Подвел разговор к мызе. Боец словно мои мысли прочитал:
— Пожалуй, и мызу надо так, в обход, — закончил он. Согласился я с ним. Ушел красноармеец к товарищам бодрый, повеселевший. Главное — уверенный в себе. Мог я, конечно, и не тратить на беседу драгоценных минут. Подумаешь, один солдат. Но и от одного воина многое в бою зависит. А во-вторых, по себе знаю: расскажет, непременно расскажет он в подразделении о нашем разговоре. По цепочке перейдет и к остальным уверенность в успехе атаки.
Уверенность в победе со счетов сбрасывать нельзя. Нужна, ох как нужна была она нам! Голод и усталость с ног валили людей. Командирам приходилось будить спящих, хлопать по распухшим от укусов гнуса щекам. Белой ночью, как ни странно, спит гнус. С первыми лучами солнца он набрасывается с двойной жадностью. С полуротой солдат мы залегли перед мызой. Остальных увел лейтенант Васильев. Должны они были пробраться в тыл противника непроходимым болотом. С лейтенантом сверили часы, договорились начать штурм ровно в семнадцать ноль-ноль.
Ничем не выдают себя фашисты, засевшие на хуторе. Молчим и мы. У меня на душе кошки скребут. Сумеет ли пройти болото лейтенант с основными силами? Что будет, если противник получит подкрепление? Мы-то раздробились. Враг знает об этом и будет стремиться уничтожить нашу группу по частям. Слышу за нашей спиной шум моторов. «Ну,— думаю,— конец». Виду не показываю, что растревожился, послал группу бойцов на разведку.
Возглавил ее тот самый «спец» по самоходкам. Стих гул, но взрывов не было. Не могу понять, что к чему. Вскоре бойцы привели четырех артиллеристов. Наши. Командовал ими старший сержант. Куда командир делся — неизвестно. Сказали, что шли вслед за нами, ночью заблудились. Их лейтенант отлучился дорогу посмотреть и не вернулся. Когда разговорился с артиллеристами, захотелось каждого расцеловать. Ведь они не растерялись. И хоть снарядов у них негусто, подмога нам подошла немалая.
Пятнадцать минут до нашего штурма. Выдвинул вперед один взвод, приказал открыть огонь из автоматов и ручных пулеметов. Фрицы ответили. Нам того и нужно — засечь перед атакой их огневые точки. Наблюдатели сообщили: у противника до батальона солдат, минометная батарея, пять пулеметных точек в домах и сараях. Словом, силы почти равные, если не считать, что враг в хорошей крепости.
Две красные ракеты затрепетали над лесом — сигнал от Васильева, что он занял исходный рубеж. Наши самоходки, ведя огонь, пошли вперед. Ударили наши минометы. Огневой удар по мызе с каждой минутой все мощнее. Но не мог он долго продолжаться: не хватало у нас снарядов и мин.
Гитлеровцы обманулись. Наблюдатели донесли: противник свертывает круговую оборону, перебрасывает пулеметы и живую силу в центр своих позиций — против нас.
Ответил я Васильеву зеленой ракетой и поднял бойцов в лобовую атаку. Ливень свинца обрушился на нас. Продвигались короткими перебежками, используя каждую складку местности, прячась за валунами и деревьями.
Ударила группа обхода. Противник стал отходить. На мызе задержалась небольшая часть бойцов, мы кинулись преследовать врага. На его плечах прошли проволочные заграждения, миновали надолбы, линию дотов. Противник рассеялся в лесах, а мы попали в еще более сложное положение. Наша группа была не только в тылу врага, но и в середине его укрепрайона, который на наших картах не значился.
Запаслись на мызе водой, продуктами, боеприпасами. Рассредоточились во вражеских дотах и блиндажах. Почти треть моих бойцов погибла. Необходима связь с батальоном, необходимо срочно сообщить командованию о неизвестном укрепрайоне. Из ушедших двух добровольцев ни один не вернулся.
Всю ночь напрасно слушали белую тишину. Ждали помощь, ее не было. Изредка постреливали вражеские солдаты. Они тоже, наверное, ждали подмогу, чтоб ударить наверняка.
Под утро и подошел ко мне красноармеец Хейфиц, ординарец убитого Серова.
— Товарищ старшина, разрешите пойти мне.
Я вначале не понял куда. Уж очень невзрачный на вид рядовой. Грудь впалая, лицо бледное, постоянно откашливается в платок. Всем в роте было известно, если б не защита Серова, давно списали бы рядового Михаила Хейфица в резерв по слабости здоровья.
Разрешите, я пройду! — настаивает он. Глаза лихорадочно блестят.
— Ползать по-пластунски ты хоть умеешь? — спрашиваю. Хейфиц исчез. Метрах в двадцати аукнул, ужом прополз по траве. Вижу, приподнялся на левом локте. Блеснула сталь, в сосну рядом со мной впилась финка. Глубоко, на пол-лезвия вошла.
— Двадцать минут на сборы, — говорю ему. Сам думаю: попытка не убыток, вдруг пройдет.
Предстал он передо мной через положенные минуты, не узнать. Потолстел боец вдвое. Он поверх обмундирования немецкую форму напялил. Сдал мне документы, гвардейский знак лишь на груди оставил.
— Если погибну, то гвардейцем.
Я уже уверовал в его успех. Набросился:
— Ты живым пройди! Погибнуть недолго. Но на всякий случай адрес родных спросил.
— Всех родственников гитлеровцы в июле сорок первого во Львове вырезали, товарищ командир, некому сообщать о моей гибели. Разрешите идти?
Спустя тридцать лет я узнал от бывшего комбата, как удалось пробиться красноармейцу Михаилу Хейфицу. Отважный боец смело шел в контратаку. Атака врага была отбита. Тогда Хейфиц, тяжело раненный в грудь, пополз к нашей траншее. Сняли его с бруствера, расстегнули мундир — под ним гимнастерка и гвардейский знак. Хейфиц очнулся:
— К командиру скорей!
Комбат связался со штабом полка, доложил обстановку, получил приказ. С подходом двух резервных рот решили прорываться. К ночи подошли роты, артиллеристы хорошенько обработали передний край. Словом, удался прорыв по всему фронту полка. Раненых комбата и красноармейца Хейфица несли на носилках. То один, то другой теряли сознание. Роты ждали. Путь-то известен только Хейфицу.
А противник всерьез взялся за нашу группу. Артобстрелы сменялись атаками. Силы таяли. Было много раненых. Под ружьем осталось не более трех десятков солдат, измученных бессонными ночами, измотанных вражескими атаками. Прошла еще одна белая ночь. Мы обороняли небольшой участок земли. Я ходил по траншее, будил спящих, успокаивал раненых. Как и чем — не помню. Главное, они чувствовали силу убеждения командирской власти.
Послышался неподалеку подозрительный шорох, я тотчас к часовому.
— Стой, кто идет? — окликнул он.
— Свои...
«Что-то чужое в голосе»,—подумал я.
— Наши, наши.— Часовой хотел броситься навстречу.
— Тише, приготовить гранаты! — приказываю и громко кричу: — Пароль!
— Да наши же, — воскликнул часовой.
Из-за кустов простучала очередь. В противника полетели, гранаты. Поднялась стрельба. Враги наседали, а нам отходить некуда. И тут загрохотало в их тылу. Подоспели наши. Ох, как вовремя! Я стоял перед комбатом, который полусидел на носилках, улыбался и щурился, словно на солнце глядел. Такая у него привычка.
— Товарищ майор, группа прорыва задание выполнила,— доложил я.
Мы получили разрешение отдыхать. Спал я двое суток. Майора Матчина и рядового Хейфица отправили в госпиталь. Больше они к нам не вернулись.
