Слуцкис. Рассказ о войне: Живите!

Слуцкис. Рассказ о войне

Мы стояли страшно взволнованные, с этими никому не нужными хлебом и колбасой, а там, откуда мы недавно появились, откуда нас, измученных, подманил зычный паровозный гудок, в стройной березовой рощице, что-то гулко взорвалось. Мы настолько привыкли ожидать опасность с воздуха, что, как по команде, упали на землю, тоскливо глядя вверх.

Но в небе не урчали самолеты, хотя на этот раз нам даже хотелось, чтобы в лазури взмыла хищная стальная птица, - самолеты прилетают и улетают. Значит, не бомба, значит, стреляет фашистская артиллерия... И, словно подтверждая эту жуткую догадку, окопавшиеся возле станции зенитки поспешили опустить свои тощие стволы, видимо собираясь стрелять в упор.

- Обождите, ребята, куда вы? - услышали мы русскую речь.

В дверях вагона стоял рослый молодой солдат с забинтованной головой и перевязанной грудью. Винты белели из-под расстегнутой рубахи. Сквозь перевязки просачивалась кровь, и мы, не смея заговорить, глядели на все расплывающееся пятно.

- Дяденька, у вас кровь идет...-сказали мы наконец, пошептавшись между собой и собрав весь скудный запас русских слов, которые заучили по дороге.

- Ничего, ребятки, у нас крови хватит... А вы сами откуда? Отступаете? - спросил он, скорее отгадав, чем разобрав наши слова.

Мы, запинаясь, мешая русские слова с литовскими, перебивая друг друга, объясняли, кто мы такие.

Солдат терпеливо слушал, хотя, может быть, ничего не понимал, а из-за спины его выглядывали другие бойцы, тоже перевязанные, тоже раненные. И у всех у них были бледные, измученные, озабоченные лица.

А потом тот самый солдат товарищи называли его Семеном - спрыгнул и, пошатываясь как пьяный, подошел к военному врачу, отдававшему строгие приказания стайке медицинских сестер. Совсем не по-солдатски, осторожно дотронувшись до гимнастерки врача, Семен кивнул в нашу сторону. Качая забинтованной головой, он что-то вполголоса растолковывал доктору.

- Нельзя, говорят тебе, нельзя! - сурово отвечал ему врач, сопровождая свои слова энергичным взмахом руки, словно топором рубил.

Солдат не унимался, говорил все громче, уже придерживая одной рукой свою кровоточащую голову, но мы слышали всего два слова:

- Пускай живут!

Сгрудившиеся в дверях солдаты, внимательно прислушивавшиеся к переговорам, повторяли то же самое, хоть немного на свой лад:

- Пусть живут, доктор!

Из глубины вагона, где, как видно, лежали еще более тяжело раненные, доносилось приглушенным стоном:

- Пусть, пусть... живут...

Врач нахмурил седые брови и, окинув строгим взглядом зенитки, подготовившиеся к наземной стрельбе, окутанный клубами паровоз, дырявую стеклянную крышу перрона, с внезапно прояснившимся лицом махнул нам:- Живите, ребятки!

И хотя тогда мы не знали истинного смысла этих слов, но ясно поняли, что уже не остаемся одни на разрушенной станции, что наконец мы спасены... Довольные солдаты поманили нас, покрикивая: «Скорей, скорей!»-и мы вскочили в вагон для тяже лораненых.

Сейчас же засвистел паровоз, и эшелон дернулся с места.

Беспорядочно болтались порванные провода, каменные дома предместья торчали, как надгробия на кладбище великанов, гремели орудия, а вагонные колеса все громче, все веселее постукивая, и в их железной песне мы слышали все то же непонятное русское слово:

- Жи-ви-те! Жи-ви-те! Жи-ви-те!

Мы съежились на дощатых нарах, не смея шелохнуться, все еще боясь, как бы нас не высадили. Кругом, словно призраки в сказке, лежали тяжелораненые, изрубленные осколками снарядов, минами, пулями. Сначала мы не различали их черт, видели только одно страшное изуродованное лицо. От резкого запаха лекарств и окровавленных бинтов, а может, от страшной картины мы задыхались, у нас кружились головы, словно мы летели по воздуху или вместе с лодкой погружались в пучину волн.

Казалось, что смерть, свирепствовавшая по большим дорогам, вместе с нами ворвалась в вагон и затаилась по углам, готовая пас схватить. Раненые тяжело дышали, а когда глядели на нас, но их осунувшимся лицам блуждала улыбка...

Вскоре мы уже ничего не замечали, потому что слиплись веки, и все бессонные ночи, нахлынув разом, повалили нас на дощатые нары. И во сне мы все еще шагали, мучались от жажды и голода, прятались в кустах и канавах, ежились от свиста бомб. И должно быть, кричали, потому что, на минутку просыпаясь, слышали озабоченные и ласковые голоса:

- Что, что, ребятки?

Раненые не спали, а может быть, мы своими криками не давали им глаз сомкнуть или же в переполненном вагоне не хватало воздуха...

Однако сои освежил нас, и утро мы встретили подбодрившись.

Обвязанные головы, стоны, приглушенный шепот нас уже не пугали, а на улыбки бледных лиц мы отвечали радостными благодарными улыбками.