Федор Титов. Рассказ о войне. Коммунист
Титов. Рассказ о войне
Одна-единственная звезда висела над заснеженным лесом. Под утро примораживало снег под ногой скрипел. У землянки темнел часовой в тулупе. «Двадцать пятый!»-жарко обрадовался Маркелов, и к нему пришло спокойствие, словно этого невыспавшегося и уставшего солдата как раз не хватало для того, чтобы выполнить приказ командира роты. «Двадцать пять - это звучит! Все не двадцать четыре!»
И пока пробирались утоптанной тропой по лесу к окопам, пока он, Маркелов, проверял боевое охранение, ставил перед ним задачу, и даже когда уже лежал, изготовившись к прыжку, вглядываясь в надоевшие очертания высотки, действительно напоминавшие огромный огурец, брошенный богом или дьяволом перед лесом,- все это время зрело в нем предчувствие удачи. Зато когда откуда-то сбоку коротко рявкнул немецкий пулемет, прочистил глотку и принялся лаять захлебисто и зло, Маркелов,
С ходу зарываясь в колючий снег, с обжигающей обидой догадался: «Прошляпили точку, растяпы...»
По ним лупили еще два пулемета, расположение которых давно было засечено и которые уже не могли бы особо повредить: до того, как эти пулеметчики всполошились, взвод успел нырнуть за гребень то ли канавы, то ли овражка, сбегающего с высоты в долину реки. Пули рвали воздух, чмокал расплавленный свинец... Но если бы не тот, третий дзот!
Маркелов отгреб снег рукавицей, туго повернул голову: в каких-то полусотне метров прямо в лицо полыхало пламя. «Под носом не заметить фрицев, это надо облениться!» -ругал старшина наблюдателей. Правда, где-то таилась мыслишка, что ведь и сам он оползал тут всю опушку с термосами, но ни единого выстрела не слыхал с той стороны, откуда теперь хлестал свинцовой плетью пулемет.
А зимний медленный рассвет набирал силу: бледнело небо, стали видны кусты на опушке такого обжитого, такого надежного, спасительного леса. Но пути туда уже не было: качнись назад - те два пулемета получат хорошую работу. Зато сейчас неистовствовал тот, боковой.
Взвод лежал под огнем, распластанный на убой...
«Не так начал!-с поздним раскаянием соображал Маркелов. Не всем бы сразу... Группу бы сперва в пять-шесть неловок на подавление...»
Взвод лежал уже вечность. Нее висело на волоске: уже и Маркелову до жути захотелось хоть на метр-другой податься назад от этого упали, ми котором плясала сама смерть из нуль, земли И снега.
Старшина скосил глаза на Петрова, и как током ударило: солдата па месте не было. «Где же он?!»
Но в тот же миг под ухом Маркелова хлопнула плащ-палатка, и властный пронзительный голос перекрыл треск пулеметов и жидкие хлопки винтовок:
Коммунисты, впере-ее-ед!
Маркелов сердцем ощутил жесткую корку партийного билета,
и его, как взрывом, подняло с земли и бросило вперед. Перед ним широкими черными крыльями летела через бугор знакомая плащ-палатка. Скрипнув зубами, старшина рванулся через гребень, кипящий пылью, и тут чем-то больно задело его за ногу, и он упал вниз, в ров. Испугаться Маркелов не успел, увидев: из-под снега торчит проволочная петля. «Вот не везет!»-чуть не заплакал Маркелов и, свирепея от бешенства, полез прямо в гору, на плеск огня.
Неожиданно он почувствовал: что-то изменилось. Маркелов оглянулся: на увале, там, где был тот, тайный, пулемет, из кустов валил желтый дым. Весь в снегу поднялся Петров, ухватил полу плащ-палатки и вытер нос. «Вот дает!» - восхитился старшина. Рядом с Петровым появились еще два солдата-запасника, и все трое, как провалились, исчезли с глаз Маркелова.
Он, припав к земле, снова огляделся. По угору, увязая в снегу, карабкались его солдаты. «И добро, и ладно, не надо останавливаться, не надо!» Он бросками преодолел самую крутизну, задыхаясь, чувствуя, как заходится дыхание, темнеет в глазах, распластался опять в снегу. Секунду лежал, набираясь сил. А его солдаты были совсем рядом. Он набрал полную грудь воздуха, надрываясь, закричал: «За мной!»
Начал подниматься, всем существом ощущая летящий навстречу свинец... Во всю работали лобовые дна пулемета врага. Но вот впереди Маркелова сильно хлопнули гранаты - рев пулеметов смолк. «Ура!» - в неизъяснимом восторге заорал Маркелов, перемахнул единым духом в немецкий окоп, обрушил приклад автомата на ошалевшего от страха фашиста, устремился вдоль траншеи. Сверху вдруг скалился Негров, обернулся к Маркелову посеревшим лицом:
- Не так, старшина!
Перед поворотом присел, шнырнул гранату и почти следом за ней ринулся сам. За коленом окопа Маркелов увидел еще падающего фашиста (автомат падал отдельно), но Петрова уже не было. Где-то рядом звенел пронзительный голос:
- Давай, робяты, дакай! Дава-ай! ...Злополучный «Огурец» был взят.
Когда напряжение боя спало, Маркелов оперся спиной о стену окопа и посмотрел на часы. Поднес руку к уху - стучат. Пощелкал по циферблату, снова послушал - стучат! Секундная стрелка медленно ползла по кругу. «Без восьми девять. Всего семь минут... С ума сойти!»
- А ну, старшина, кончай командовать моим полком!-весело прогремел сзади голос взводного Беркало. Приплясывая от возбуждения, младший лейтенант нахлобучил Маркелову шапку на нос, тормошил его.-Ишь, не успеешь заболеть - они наступать кинулись! Этак ты из интендантов в генералы выско-
чини.! А кто кормить-поить нас будет?.. Удрал я из санчасти, слышишь?
Беркало оторвался от старшины и дико заорал: Маркелы-ы-ыч! Гляди-ии!
Почти у самого села, из-под речного обрыва поднялись солдаты. И тут же с другой стороны от дороги выросла еще цепь. Перекатами донеслось: «Ура-а-а!»
- Мошканцев пошел! - сказал старшина. Беркало обернулся:
- Ослеп, да? Не только Мошканцев. На-ча-лось! Понял?
Маркелов глянул повыше. От красных домов железнодорожной станции, ныряя на ухабах, разбрызгивая перемешанный с черным дымом снег и посвечивая багровыми языками выхлопов, летели танки. В сизом туманном небе заиграли сполохи, и под синей кромкой дальнего леса вздыбились рваные тучи. Загремел гром. Откуда-то из снегов вырвались лыжники в белых маскировочных халатах, устремились вслед за танками, огибавшими село.
- Неужели началось?!- произнес Маркелов, и неожиданно к горлу подступили слезы.
Подбежал связной Мошканцева.
- Лейтенант велел барахло перевозить в деревню, понял?
- Да понял, чего уж не понять!-огрызнулся Маркелов.
- Взвод, слушай мою команду!-закричал Беркало.- Вперед!
Куда?- вскинулся Маркелов.- Приказано закрепиться и сидеть!
Беркало только рукой махнул, оскалился, вырвал из кармана полушубка пистолет, мельком глянул на старшину. Уже вымахивая из окопа, бросил:
Башкой надо работать!
И побежал вниз, размахивая наганом. За ним - солдаты. Маркелов считал: «Раз, два, три... пять... девять... четырнадцать, семнадцать... семнадцать!»
Заныло сердце: «Покомандовал, называется! Восьмеро погибло. И если бы не Петров... А где он?»
Маркелов обеспокоенно вглядывался в удалявшийся под гору взвод. Солдаты уже не бежали, а шли - по ним никто не стрелял. Только Беркало порывался на рысь, призывно размахивал рукой. Ни на одном солдате пе было плащ-палатки. «Потерял! Потерял плащ-палатку-то»,- унимал тревогу старшина.
Пробираясь по траншее, Маркелов наткнулся на солдата-запасника. Он сидел на корточках, покачивая забинтованную руку. Рядом лежал убитый. Маркелова качнуло: из-под зеленой плащ-палатки, рдеющей пятнами крови, торчали разбитые боги шеи, прошитые синим кабелем.
- Миной, гады, накрыли!-скрежетнул зубами раненый солдат.
Маркелов отогнул край плаща. Заострившийся в предсмертных судорогах нос, прикрытые веки, черные губы. И вовсе уж не так молод был Петров, как вечером показалось Маркелову: путаница морщин пролегла на щеках...
- Билет партийный надо бы взять,- попросил Маркелов.
- Какой билет? Беспартийный был Андрюха!
И солдат протянул Маркелову залитый кровью листок бумаги - красное на голубом. Это было заявление рядового А. И. Петрова в партию, написанное еще месяц назад.
- Давно хотел он стать коммунистом,-продолжал солдат.- Сперва ранили и выбыл с фронта. А пришел... и вот...
Па измятом снегу метались багровые блики от горящей деревни. Где-то уже далеко ворочался, то затихая, то грозно вспыхивая вновь, бой. А в ушах Маркелова звучал пронзительно властный, победный зов:
- Ко-о-мму-нисты, вперед!
...Под вечер, переправив хозяйство роты в деревню, Маркелов вернулся на высоту. На самом взлобке нашел могилу пятерых солдат - трое из восьми оказались ранеными. Старшина ровно отесал топором сосновый столбик, написал имена погибших. Помялся, огляделся вокруг и решительно вывел красным суриком под фамилией Петрова: «Коммунист».
1969
