Из дневника Героя Советского Союза Веры Хоружей
Дневник Веры Хоружей
После двадцати лет напряженной, горячей борьбы я еще раз и с новой глубиной и остротой поняла, что любить свой народ, свой родной край, свою власть и свободу - это нелегкое дело, что любовь эта обходится жестокой, жгучей болью, безмерными, неутолимыми муками души и тела, и все-таки нет такой жертвы, перед которой остановился бы любой из твоих сынов и дочерей, светозарная моя Беларусь!
И еще раз я это поняла и почувствовала через полгода: я должна была оставить детей. Оставить мою умную щебетушку - пятилетнюю дочку, которая, забравшись ко мне на колени и крепко обнимая тоненькими ручонками, уверенно говорит:
- Мамочка, когда мы прогоним немцев и кончится война, мы снова поедем в нашу Беларусь, мы найдем нашего папу. Он живой, мамочка, не может быть, чтобы его фашисты убили. Он же такой сильный! У него, ты же помнишь, винтовка, гранаты и еще револьвер...
Она задумывается и через минуту снова щебечет:
А может быть, я найду своего папу еще до конца войны. Я напишу письмо папиным товарищам па фронт. У папы много товарищей, и я их попрошу...
Оставить моего маленького четырехмесячного сыночка, которого и выносила в партизанском отряде и который родился уже после смерти отца и как бы продолжает его жизнь, как две капли воды похожий на него...
И вот я должна оставить детей, потому что меня зовет война, борьба за наш край, за нашу власть, за нашу свободу, за мою . Беларусь. Я говорю своей дочери:
- Я скоро поеду на фронт.
И она не возражает, потому что знает, что так нужно, и только крепче обнимает меня за шею.
- А я буду смотреть за моим маленьким братиком, буду помогать бабушке, буду ходить на ферму за молоком и каждый день буду вспоминать тебя и папу.
Грустно, как взрослая, отвечает она мне и, помолчав, спрашивает:
- Мама, ты помнишь, вчера ты мне рассказывала, как фашисты мучают людей, и говорила, что ты слышишь крики и стоны нашей Беларуси. Помнишь?
- Помню, доченька.
Я улыбаюсь, целую ее и говорю:
Когда будешь сильно любить свой парод, тогда услышишь не ухом, дочурка, а сердцем услышишь.
Я знаю, что это объяснение непонятно для ребенка, но не знаю, как можно ей сказать. А она, задумчивая и удивленная, спрашивает:
- Сердцем?
И ее большие красивые глаза делаются еще больше и красивее.
И вот я должна оставить детей, уже потерявших отца. Оставить детей! Оторвать от шеи тоненькие ручки дочери, вырвать грудь из жадных губ сыночка?!
Возможно ли сделать это? О мука!
И я это сделала. Нечеловеческая боль рвала мою душу, застилала пеленой глаза, останавливала биение сердца, замораживала кровь в жилах.
Сестра сказала мне с удивлением и жалостью:
- Как же ты поедешь? Ты же мать, ты же имеешь обязанности перед своими детьми! Ты же так крепко любишь их!
- Да, я их люблю больше своей жизни, но пойми, сестрица моя родная, я же не только мать, я коммунистка. Разве я имею обязанности только перед моими двумя детьми? А миллионы других - белорусских, украинских, литовских, эстонских детей, которых пытают фашисты, бросают живыми в огонь, закапывают в землю? Кто же должен их спасать? Разве перед ними нет у меня обязанностей? За всех детей на свете отвечает коммунистка. И наконец, что будет с моими, с твоими детьми, если мы не победим, не прогоним фашистских оккупантов? Если гитлеровские палачи задушат нас?!
Наша старушка мать вмешалась в разговор:
- Делай, доченька, так, как тебе приказывает твоя совесть. И не мучайся так. Помни, что ты оставляешь детей не в поле на снегу, а со мной. Я думала уже немножко отдохнуть, мне же 65 лет, но что же, если такое время и горе всему народу, должна и я быть чем-то полезной. Я присмотрю за твоими детьми, чтобы им было со мной не хуже, чем с тобой. Езжай, доченька, добивайте быстрее врага, освобождайте народ наш из неволи. Только возвращайся живая...
Сестра подняла голову и тихо, решительно сказала:
- А твоему Сережке еще только четыре месяца, без груди он не может обойтись. Я буду кормить его, моей Наталке уже десять месяцев, она уже может есть кашку. Езжай, не бойся, вырастим тебе сына-партизана.
Я крепко обняла ее, и мы обе заплакали...
