У деревни Шевардино
У деревни Шевардино
Ананьин понял, что жизнь его кончилась и что надеяться ему не на что, и самым страстным его желанием теперь было как нибудь избежать мучений. Он знал, что перед тем, как убить, его будут пытать, истязать, но он все равно ничего им не скажет. Пытать будет, разумеется, тот верзила, который своей грузной фигурой заслонил дверь. А этот остролицый блондин с гонкими губами, сидящий за столом и хищно уставившийся свинячьими глазами на свою жертву,- этот будет задавать вопросы. Вот бы улучить момент, схитрить и внезапно вцепиться в его горло - зубами, руками,- тогда он получит легкую смерть от нули. Надо попробовать. Эта мысль начала настойчиво и стремительно овладевать им.
Переводчик поставил посреди комнаты табуретку, помог Ананьину встать и усадил напротив офицера сам сел на угол стола, приготовившись записывать.
- Имя, фамилия? - спросил просто, но домашнему.
- Андрей Ананьин,- машинально, поддавшись топу переводчика, ответил боец и тут же пожалел о сказанном. Можно было назваться кем угодно.
- Из какой армии?
- Из Красной,- ответил Ананьин.
- Я спрашиваю номер армии,- не повышая голоса, сказал переводчик.
- Откуда мне о таких номерах знать. Я обыкновенный боец.
- А фамилию командующего армией знаешь?
- А то нешто вы не знаете?
- Тебя спрашивают, ты отвечай по существу.
- Ну, Сталин командует.
Переводчик ухмыльнулся и начал объяснять. Лицо офицера презрительно морщилось.
- Сталин - это в Москве. А здесь кто командует дивизией? - В голосе переводчика прозвучали раздражительные нотки.
- Кутузов,- серьезно ответил Ананьин, делая глуповатое лицо.
- Он генерал, этот Кутузов? - недоверчиво переспросил переводчик, сделав заметку в блокноте.
- Стало быть, генерал. А может, и маршал. Я с ним не встречался,- так же простецки ответил боец.
- А полком кто командует?
- Багратион.
Теперь переводчик все понял.
- Багратион? Хорошо. А ты жить хочешь? - Переводчик вскинул на Ананьина ожесточенный взгляд.- Или ты хочешь, чтобы мы тебя распяли вот на этой стене? Хочешь?
Ананьин не ответил. Он смотрел перед собой на оклеенную старыми, порванными обоями стену тупо и широко, пытаясь представить себе, как его, живого, будут ржавыми гвоздями прибивать к стене. Может, сейчас самое время броситься на офицера и вцепиться в горло? Но его раненые ноги не выдержат. На стене в маленькой рамочке без стекла - фотография девушки. Должно быть, хозяйской дочки. Темные волосы и большие глаза. Похожа на Люду, его невесту. Нет, не дождется Люда жениха.
Разревелась на вокзале у вагона, когда прощались. Наверно, чувствовала, что навсегда. Пришлют похоронку - пропал без вести. А может, и вообще не сообщат. Командир подумает, что он в плену. А может, и не подумает. Пашка Голубев расскажет - он видел, как его взяли. Да что Пашка - сам виноват, по глупости попал. А все-таки танк гробанул и тех двоих, что шли по воду. А может, и танкистов. Нет, пожалуй, танкисты успели выскочить. Они-то
его и схватили. Как цыпленка. Бегут мысли... Резкий голос переводчика обрывает их:
- Где твой полк? Отвечай!
- Там...-Ананьин кивнул на окно.
- Где там?
- На Бородинском поле.
- А точнее, где?
- По всему полю. В окопах.
- Танков много?
- Много.
- Сколько?
- Не считал. Может, сто, а может, и тысяча.
- Где танки русских?
- Везде.
Переводчик что-то сказал офицеру по-немецки. Тот лениво поднялся, обошел вокруг табуретки, стал у Ананьина за спиной. Переводчик сказал:
- В последний раз спрашиваю: будешь отвечать?
- Я отвечаю.
Переводчик слегка кивнул, глядя мимо Ананьина. И в тот же миг эсэсовец нанес сильный удар. И хотя Ананьин ожидал удара, все же не удержался, свалился на пол. Офицер пнул его трижды сапогом и что-то взахлеб проговорил. Переводчик сказал:
- Кто тебя послал в эту деревню?
- Сам пришел, - ответил Ананьин, пытаясь встать.
- Зачем?
- Чтобы уничтожить ваш танк, который уничтожил моих товарищей.
Офицер снова что-то быстро и в ярости прокричал, переводчик перевел:
- Кто командует артиллерией на кургане? Здесь, под Шевардино? На редуте?
- Командир.
- Фамилия? - стремительно спросил переводчик.
- Не знаю. Я с ним не знаком.
Ананьин думал: как только офицер приблизится, схвачу его за ноги, опрокину - и делу конец. До распятия не дойдет; они пристрелят. Это самое лучшее, чего можно желать в данной ситуации. Но офицер, словно разгадав его замысел, отошел в сторону и держался на некотором расстоянии. Ныли раны, болел бок от пинков сапогом. Пора бы кончать «представление». Еще минута -и Ананьин не выдержит, потеряет самообладание, сорвется. Он весь переполнен ненавистью к палачам. До жути. Печально плачут на стене ходики, мечется маятник в странной Тревоге. Незаметно ползут стрелки. Скоро семь. Но Ананьин не знает, что атака батальона назначена на семь утра: идущему в разведку не положено этого знать.
- Мы будем тебя живого налип, на огне, - стиснув зубы, шипит переводчик.- Сначала распятие, потом огонь.
Ананьин понимает - это не угроза. От этих людоедов всего можно ожидать. И вдруг... гул самолетов, явственный, тугой, воющий, как зубная боль. Офицер кивнул верзиле, и тот вышел за дверь - посмотреть. Через минуту вернулся с веселой миной, и Ананьин понял: немцы полетели бомбить Бородинское поле. А вот и первые отдаленные взрывы встряхнули избу. И еще, уже близко, ухнуло так, что полетели остатки стекол в окнах. Переводчик и офицер вскочили со своих мест и недоуменно переглянулись: это уж слишком. Но в тот же момент от нового мощного взрыва бомбы изба покачнулась, будто фантастический богатырь толкнул ее в сторону, заскрипели сверху стропила, угол потолка обвалился.
Да, асы фельдмаршала Кессельринга не рассчитали. Когда от их бомбы обрушился угол потолка в шевардинской избе, где допрашивали Ананьина, все эсэсовцы в панике метнулись вон.
На стене остановились ходики. Было без пяти семь. Опираясь на руки, Ананьин пополз в переднюю. Он рассчитывал, что в крестьянской избе должен быть подпол, где можно будет укрыться, но, к досаде своей, не обнаружил в передней подпола. Мысль работала напряженно, подталкиваемая бешеным желанием выжить. Он знал, что немцы не оставят его в покое, они вернутся в избу, как только придут в себя. Он с трудом поднялся на руках, опустился на стоящую у стенки лавку, машинально взглянул в окно и, к своему ужасу, увидел идущих к избе все тех же фашистов. Но В это время произошло что-то страшное.
Точно дьявольский ураган пронесся над Шевардино: воющий свист потряс воздух, небо обрушило на землю десятки огромных железных сигар, которые, взрываясь, исторгали огонь и сотни тысяч осколков. Ананьин понял все: это дали залп наши «катюши». Он видел, как немцы, не добежав до избы, упали на землю, вдавливая себя в снег и закрыв руками голову. И Ананьина охватил дикий восторг:
- Ага-а-а! Не нравится! кричал он в окно торжествующим голосом.- Что, получили, паразиты?! Ну еще, «катюша», родная, садани еще! Ну дай же, дай им, гадам!
Он совсем не думал о том, что снаряд «катюши» может угодить в избу и разнести ее в щенки вместе с ним, Андреем Ананьиным. Но, к его досаде, «катюши», сделав один залп, замолчали. Ананьин с выжидательным любопытством смотрел на немцев. Переводчик в судорогах корчился на снегу, очевидно, был ранен, офицер лежал неподвижно в прежней позе, держась за голову, а верзила эсэсовец поднялся во весь рост, ошалело посмотрел вокруг, и вдруг его безумный взгляд устремился на окно, в котором расплылось в ликующей улыбке довольное лицо Ананьина. И тогда фашист выхватил из кобуры пистолет, но не выстрелил
и окно, а бегом бросился в избу. Остановившись на пороге в позе профессионального убийцы, он уставился на Ананьина тупыми, кроваво-бычьими глазами. Ананьин понял, что произойдет в следующую секунду, понял и захохотал в лицо эсэсовцу:
- Что?! Получили? Капут! Гитлер капут!
- Капут! - в тон выкрикнул фашист и разрядил в Ананьина всю обойму.
А через четверть часа батальон ворвался в Шевардино, завязав с батальоном СС рукопашный бой. Павел Голубев озверело орудовал штыком и прикладом, крепко матюкался, приговаривая: «Это вам за Ананьина! За Андрюшу!» Но Андрей Ананьин ничего уже не видел и не слышал. Он лежал на холодном грязном полу полуразрушенной избы с перебитыми ногами и простреленной грудью, приоткрыв смеющийся рот. Он был мертв. Не знал он о том, что спустя час после того, как ударили по эсэсовцам «катюши», полковник Полосухин докладывал генерал-майору Лелюшенко, что немцы выбиты из Шевардино и что батальон, преследуя фашистов, ворвался в деревню Фомкино.
- Молодцы! Давно бы так! - кричал в телефон командарм.
