Кондратьев. Военный рассказ. Дорога в Бородухино (часть 5)
Кондратьев. Военный рассказ
Вера Глебовна не видела, по каким московским улицам они ехали. Но вот потянулась старая калужская дорога. И катились назад снежные ноля, убегали обезлюденные подмосковные деревеньки. Все это было пока целое, не порушенное войной, и ноля были чистые, без следов воронок, не пропаханные гусеницами танков, и деревни, хоть и пустынные, но живые, с дымками из труб, с протоптанными тропками около домов.
Несмотря на холод, Вера Глебовна не закрывала полог - ей хотелось все видеть. Наверное, ей надо было это видеть. И она смотрела...
Не шибко разъезженная дорога, кое-где рыжеватая от песка, с редкими встречными машинами, удивила Веру Глебовну - фронтовая дорога представлялась ей оживленнее, беспокойнее. Не знала она, что основное движение здесь - по ночам. Ночами люднеет дорога, топают колонны маршевых рот, движутся машины со снарядами и продовольствием. Ночами живет и бурлит фронтовой тракт, а днем - затишье, пустынность, тем более в такой день - солнечный, без единого облачка...
Но вот дорога нырнула вниз, и Вера Глебовна могла теперь видеть сзади только задранную к небу кривую колею. Потом тряхнуло крепко, зазвенели канистры, сбавила ход машина, и побежали назад перила моста, видать, только недавно восстановленного, желтели янтарем свежеструганные бревна.
И тут-то, сразу за мостом, страшное - первая сожженная русская деревенька. Хоть и быстро промелькнула чернотой пепелища, торчащими из земли трубами печей, скелетами обожженных ветл, но неожиданно больно ударило Веру Глебовну в грудь и подкатило что-то к горлу.
Деревни русские... Кто из нас не связан с ними живой и трепетной нитью? Вере Глебовне припомнился дом их, не отгороженный никакими заборами и выходивший запущенным садом прямо к крайней избе небольшой деревушки Пнево. Вместе с деревенской ребятней бегала она купаться, вместе по грибы ходили, вместе в лапту играли, и никто не называл ее «барышней», а только но имени...
А дорога катила дальше на Запад и вдоль нее, через три-четыре версты, стояли деревни - все разбитые, порушенные, по-ГОрелые. Только иногда попадались одна-две избы каким-то чудом сбереженные. И могилы свежие еще, снегом не запорошенные, рыжели глиняными сугробиками. Тут и кое-что немецкое попадалось - орудия разбитые, сожженные машины, стянутые в кюветы, и каски немецкие чернели во множестве на снегу.
Больше половины пути они проехали, встреча с Андреем становилась все реальнее, и одна только мысль, мучила Веру Глебовну неужели не застанет?
Хоть и сказал Эрик, что без остановки будут двигаться, но недалеко от Оболенского машина завихляла и остановилась - спустил скат. Зло матюгнулся шофер, и Эрик одернул его: «Тише ты!»
Само Оболенское находилось чуть в стороне от дороги, но Эрик посоветовал Вере Глебовне зайти к кому-нибудь погреться. И верно, зазябла она сильно - и ноги, и руки, и все тело словно закостенело.
Постучалась в первую же избу.
- Разрешите зайти па несколько минут погреться,- попросила она вышедшую на стук старуху.
Сын у меня там. В деревне Бородухино.
Ох, счастье то какое! Сын-то небось к фронту готовится?
Да.
Великое счастье перед таким делом сына повидать. Благословить. Перекрестить. Хотя что я, небось неверующие?
- Да.
- Но крещеные хоть?
- Крещеные.
- Сейчас к богу многие повернулись. Горе-то, оно к богу подвигает.
- А почему ваше село целое совсем? Я проезжала, от самой Нары ни одной деревни не сожженной нет.
- Повезло нам. Ох, как повезло. Генерал ихний, немец-то, это Оболенское себе в имение хотел взять. Ну и строгий дал приказ - нас, местных, не грабить. Думал, значит, с нами в мире жить. Вот и остались и живые, и негорелые...
Старуха говорила еще что-то, а у Веры Глебовны набухал в груди гнев. В Оболенском она гостила с матерью еще девочкой. Она хорошо помнила дом, сад с липовой аллеей. И вот какой-то немец хотел присвоить это исконно русское поместье.
Скрутив самокрутку, она жадно, до кашля, затянулась и оцепенело уставилась в маленькое замороженное оконце. Это же ужасно, твердила она мысленно, и всплывшие в памяти слова Барушина о святой войне уже не казались избитыми и шаблонными. Немцев она не любила еще с той первой войны, не любила их язык, хотя знала его хорошо. Но, пожалуй, только сейчас по-настоящему осознала, что ведут они войну против всего русского народа...
Засигналила призывно машина, и Вера Глебовна, поблагодарив старуху за приют, поспешила к «газику».
Она забралась в кузов, прижалась к борту, накрыла ноги 563 полушубком и все никак не могла успокоиться. Ее не оставляло
Чувство, поднявшееся там, в избе. Как это так? Милое, с детства памятное Оболенское может принадлежать, да - принадлежать - какому-то немцу!
Медленно тянул грузовик в затяжную гору перед Малоярославцем. Скрежетали передачи, натужно гудел мотор. Вот и первые дома с пустыми провалами окон, с сорванными крышами, еще не совсем занесенные снегом воронки... Не доезжая до центра городка, машина остановилась, хлопнула дверца кабины, и Вера Глебовна услышала голос Эрика, спрашивающего кого-то, как пройти к Бородухину. Оказалось, что они остановились прямо около прогона, который и выходит на дорогу в деревню.
- Приехали, Вера Глебовна, - подошел к заднему борту Эрик и подал ей руку.- Вот по этой улочке вниз...
- Я не нахожу слов, Эрик... Вы сделали такое...- ее голос дрогнул.
- Чего там, Вера Глебовна, пустяки какие. Привет Андрею передайте. Пусть бьет фашистов как следует. Видали, что они творят?
- Желаю вам счастья, Эрик. Дайте я вас поцелую.- Она прижалась губами к его щеке, представляя, что через час-два вот так же прижмется к Андрею.
- Ну что вы, Вера Глебовна? Никак плакать вздумали? Все хорошо будет,- уверенным баском говорил Эрик.
- Дай-то бог,- ответила она, вытирая глаза.
Грузовик буксанул на снежной обочине, вырулил на дорогу. Эрик взмахнул на прощанье из кабины рукой, и Вера Глебовна осталась одна.
