Михаил Дудин. "Война и дипломатия"

Дудин. "Война и дипломатия"

Наша батарея рассредоточилась по всему переднему крат Кукушкин был во втором взводе у Автандила Чхеидзе. Когда финны были пропущены к нам в тыл, капитан Червяков дал команду на отсечный огонь. Чхеидзе, выкатив пушку, дал первый сигнальный выстрел. И тут-то пошло! Финны оказались в мешке, и пути к отступлению были отрезаны начисто. Они замета лись, как щуки в мотне невода. Бой длился недолго.

Маршал Маннергейм наутро недосчитался двух своих от борных батальонов.

На следующий день мы с Борей Утковым выпускали листовку.

У нас не было в редакции цинкографии. А какая же газета без рисунка? Скучная. Ее никто читать не будет. Поэтому Боря Утков отодрал в каком-то особняке с кухни линолеум, выпросил в госпитале у Яши Гибели ланцет и этим ланцетом вырезал к первой листовке первую гравюру. Я бы не сказал, что эта гравюра была шедевром.

Редактор Ищеев был в восторге от нашего изобретения и в каждом номере стал печатать Борины гравюры с моими стихами. О первом бое и о первой победе он напечатал в «Защитнике Родины» свою передовую, в которой беспощадно гулял «пронизывающий ветер» и «святая месть опрокидывала врага». Редактор любил высокий стиль.

Велик ли наш полуостров? Двадцать три километра в длину, пять-три в ширину, а в Лаппвиек сухопутная граница всего три километра. Он как аппендицит в старом брюхе маршала Маннергейма, болит, а вырезать нельзя; хотелось бы, да не получается. У нас два аэродрома, две базы подводных лодок, торпедные катера, морская пехота и дальнобойные пушки береговой обороны. И вся эта система вместе с гарнизонами Эзеля и Даго запирает Финский залив и не дает прорваться немцам к Ленинграду морем.

Началась изнурительная позиционная война. Финны не жалеют снарядов. Лето стоит сухое. Мох и трава горят. Едкий дым стелется по полуострову. Мы идем на хитрость. Ее придумывает командир нашей бригады Симоняк. Коренастый сорокалетний казак с квадратными плечами, с квадратным, монгольского типа лицом. Он настоящий солдатский герой. Он начал свою службу еще мальчишкой в гражданскую войну в лихой сотне кубанского казака Кочубея. Мы любим его открыто, не скрывая своего восхищения.

По его предложению мы устраиваем мертвые сутки. С утра па всем полуострове ни выстрела, ни дымка, ни звука. Как будто он весь вымер. Финны сначала очень удивляются этой необычной тишине. Потом подходят вплотную к границе. Тут-то и начинает работать вся наша огневая система на полную, нагрузку. Ночью финны стаскивают с колючей проволоки кошками своих убитых. Сухопутная граница начинает обрастать и с нашей и с финской стороны дополнительными рядами колючей проволоки и песчаными насыпями противотанковых рвов. Значит, они боятся нашего наступления.

Вокруг полуострова зеленеют соснами каменные острова. Их много, через них едва просматривается море. На островах сидят финны и не дают нам покоя фланговым огнем. Мы готовим лодки и катера и вместе с морской пехотой капитана Гранина, бородатого и лысого, чем-то похожего на Ленина, смельчака, сбрасываем с этих островов финнов и закрепляем на них свои гарнизоны.

Мы не знаем отступления. До нас доходят смутные слухи оттуда, с Большой земли. Наши части оставляют Эзель и Даго. Немцы окружают Таллин. Мы просимся помочь Таллину. Верховная ставка отказывает в нашей просьбе. Немцы берут Киев и подходят к Ростову. А мы сидим тут у черта на куличках за тридевять земель от своей земли, не зная, что там делается с нашими близкими и родными.

Чхеидзе написал на стволе своей пушки: «Смерть Гитлеру!»

Он собирается дойти до Берлина со своей пушкой.

Он так об этом и сказал Щеглову-Щеголихину, когда комиссар вручал за первый бой у Лаппвиека нашему наводчику медаль «За отвагу».

Наш комиссар часто заходит в батарею. У него еще есть папиросы «Казбек», и Кукушкин с удовольствием закуривает предложенную комиссаром папиросу.

- А долго мы будем здесь сидеть? - спрашивает Кукушкин у комиссара.

- Сколько прикажут! - отвечает комиссар.

- Это правда, что вчера сдали Пушкин? - спрашивает Витя Чухин.

- Правда... - грустно говорит комиссар.

- А что, если нам, - не унимается Кукушкин,- двинуть через Хельсинки на помощь Ленинграду?

- Всему свое время,- говорит комиссар,- надо будет - пойдем.

Симоняк на этот раз устраивает двое мертвых суток. И опять на всем полуострове ни дымка, ни звука. И опять рота финских егерей подползает к переднему краю и режет проволоку. И опять «Смерть Гитлеру!» бьет прямой наводкой и маршал Маннергейм посмертно награждает своих героев.

Васе Бубнову, рядом с госпиталем Яши Гибели и домом отдыха для выздоравливающих, мы отрыли под землей целый дворец. И Вася крутит там свой «Большой вальс». Других картин нету. Но ведь надо что-то смотреть.

Колька Блнхман ежедневно пополняет свою программу, начиная ее стихотворением «Запомни и отомсти!»

Мы живем этим. Больше нам жить нечем.