Дудин. Рассказ о войне "Война и дипломатия"

Дудин. Рассказ о войне

Кукушкин ведет пленного далеко по коридору в глубь подвала и перед дверью разведотдела смотрит на Эрика в последний раз, сует ему в руки полпачки махорки и коробок спичек.

- Привыкай к махре, швед, сигар не будет! - говорит Кукушкин и пропадает за дверью.

На передний край приехал новый финский оратор. Он приехал с личным посланием маршала Маннергейма, забрался на сосну и стал через мегафон читать нам послание маршала.

В своем личном послании Маннергейм даже умудрился назвать нас «доблестными защитниками Гангута», он, видите ли, был в восхищении от нашей смелости и храбрости, но, говорилось в послании, «во имя чего вы терпите лишения. Ленинград не сегодня-завтра падет, не сегодня-завтра в Москве Гитлер устроит парад своих войск и с коммунистами будет покончено», что «Сталин сбежал к Рузвельту в Америку», и все в таком Духе.

Для нас это не было новостью, Маннергейм остался верен (5 себе, но то, что он назвал нас «доблестными защитниками Гангута», разозлило нас больше всего.

И вот, чтобы нам никто не мешал, мы с Борисом Ивановичем, прихватив бумагу и чернила, забрались на чердак нашего шести этажного дома и сели под дырявой обгорелой крышей у слухового окна. Мы отыскали среди разного хлама ящики и доски и устрой ли подобие стола и стульев.

Из окна нам была видна изрытая снарядами и авиабомбами центральная площадь, кирка и водокачка, разбитые остовы домов с обгорелыми трубами, подвал гарнизонной губы, где МП с Кукушкиным и Федотовым отсиживали положенный капитаном Червяковым срок, и еще виднелся чудом сохранившийся среди этого хаоса парфюмерный павильончик с зеркальными стеклами, За павильончиком выступала скала, крутым обрывом уходящая в море. На скале чернела чугунная петровская пушка, черным глазом глядящая в сторону Швеции.

- Шведы должны быть благодарны нашему Петру, - сказал Борис Иванович,- после того как Петр разбил их Карла, шведы перестали воевать и теперь живут себе мирной жизнью, припеваючи...

Мы с Борисом Ивановичем не были прямыми потомками и наследниками запорожцев, но нам было знакомо письмо запорожцев турецкому султану, и неукротимый дух этого письма овладел нашими душами.

После долгих обсуждений и взаимных дополнений я вывел на чистом листе самым красивым почерком, на какой была способна моя рука, заглавное обращение:

«ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ ПРИХВОСТНЮ ХВОСТА ЕЕ СВЕТЛОСТИ

КОБЫЛЫ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ,

СИЯТЕЛЬНОМУ ПАЛАЧУ ФИНСКОГО НАРОДА,

СВЕТЛЕЙШЕЙ ОБЕР-ШЛЮХЕ БЕРЛИНСКОГО ДВОРА,

КАВАЛЕРУ БРИЛЛИАНТОВОГО,

ЖЕЛЕЗНОГО И СОСНОВОГО КРЕСТА

БАРОНУ ФОН МАННЕРГЕЙМУ.

ТЕБЕ ШЛЕМ МЫ ОТВЕТНОЕ СЛОВО!»

Не успел я как следует вывести знак восклицательный, финские артиллеристы, как будто прочитав наше обращение и зная, что мы напишем дальше, открыли такой огонь и с такой точностью, что наш чердак закачался, как гнездо цапли на вершине сосны во время бури, и осколки забарабанили по крыше. Мы спустились этажом ниже и устроились на подоконнике. И я снова взялся за перо:

«Намедни соизволил ты удостоить нас великой чести, пригласив к себе в плен. В своем обращении, вместо обычной брани, ты даже льстиво назвал нас доблестными и героическими защитниками Ханко. Хитро загнул, старче!»

Обстрел не прекращался, и нам пришлось спуститься на этаж ниже и устроиться а комнате, выходящей окнами на двор, возле камина. Борис Иванович, расхаживая по комнате, стал мне диктовать:

«Всю темную холуйскую жизнь ты драил господские ж...

не щадя языка своего. Еще под августейшими ягодицами

Николая Кровавого ты принял боевое крещение.

Но мы - народ не из нежны, и этим нас не возьмешь.

Зря язык утруждал. Ну хоть ноте шил нас,

и на этом спасибо тебе, шут гороховый».

Чем ниже мы с и узнались, стараясь найти более безопасное место от обстрела, тем больше нашими душами овладевал запорожский дух. Устроившись на лестничной площадке третьего этажа, я продолжал выводить по всем правилам каллиграфии:

«Всю жизнь свою проторговав своим телом и совестью,

ты, как измызган пая старая п........я, торгуешь

молодыми жизнями финского народа, бросив их под вонючий сапог Гитлера.

Прекрасную страну озер ты залил озерами крови.

Так как же ты, грязная сволочь, посмел обращаться к нам,

смердить наш чистый воздух?!

Не в предчувствии ли голодной зимы,

не в предчувствии ли взрыва народного гнева,

не в предчувствии ли окончательного разгрома

фашистских   полчищ   ты   жалобно   запищал,  

как загнанная крыса?»

На третьем этаже тоже невозможно было оставаться дольше. Огонь усиливался. Дальнобойный снаряд полоснул по асфальтовому двору нашего дома, осколки с визгом ударили по пустым окнам, и лестничная клетка закачалась. Финские артиллеристы добились своего. Заключительную часть ответного послания барону пришлось нам дописывать в подвале:

«Короток наш разговор: Сунешься с моря - ответим морем свинца! Сунешься с земли - взлетишь на воздух! Сунешься с воздуха - вгоним в землю!»

Тут мы вспомнили о своих союзниках. Откуда нам было знать тогда, что они волынили, как умели, и всю тяжесть войны спаливали на нас. Мы продолжали дальше:

«Красная Армия бьет с востока, Англия и Америка - с севера, и не пеняй, смрадный иуда, когда на твое приглашение мы - героические защитники Ханко - двинем с юга!

Мы придем мстить.

 И месть эта будет беспощадна!

До встречи, барон!

Долизывай, пока цела,

щетинистую ж... фюрера.

Гарнизон советского Ханко.

Месяц октябрь, число 10, год 1941».

Борис Иванович в соответствующем стилю письма жанре нарисовал к нему заголовок и концовку.

По бокам текста шел незамысловатый орнамент, как бы связывающий в одно целое заголовок, текст и концовку. Ваня Шпульпиков, списанный недавно из-за желудочной язвы с торпедного катера и помогавший Борису Ивановичу, взял этот рисунок и стал переводить через копировку на линолиум, чтобы потом вырезать саму плашку для печатной машины.

Мы достали на складе остатки хорошей плотной бумаги и сами всю ночь крутили ротационную машину. К утру тираж был готов, На тысяче экземпляров послания рисунки были подкрашены, а орнамент позолочен.

Наутро вместе с газетой во все подразделения было разослано и это послание. И каждый считал его лично своим посланием. Многие по примеру Кукушкина на переднем крае понаделали можжевеловые луки и, защемив в стрелу послание, запускали его через колючку на финскую сторону. Финны отвечали пулеметными очередями и минометным огнем.

Герой нашего полуострова летчик Бринько тысячу подкрашенных экземпляров послания сбросил над Хельсинки. Говорят, что один лист через форточку залетел в кабинет Маннергейма. Я не знаю, что было с маршалом,- он превосходно читал и говорил по-русски.

Ответного послания от маршала мы не получили, и на этом наша дипломатическая переписка окончилась и не возобновлялась.