Дудин. Военный рассказ "Война и дипломатия"
Дудин. Военный рассказ
Иващенко сидит напротив меня с ножницами и иголкой. Он недавно выпросил у летчиков меховой комбинезон. Комбинезон оказался для его долговязой фигуры слишком коротким. Тогда Иващенко, недолго думая, разъединил его на куртку и брюки, но между брюками и курткой появилась порядочная щель, тогда Коля решил распороть брюки и надставить куртку. Опять у него что-то не получилось. Разозлившись, он распорол куртку и решил сделать пимы и рукавицы. Пимы у него не вышли, потому что он не нашел материала для подошвы, и он отказался делать пимы. А сейчас сидит против меня и собирается сшивать первую рукавицу. Я не уверен, что она у него получится.
Так же, как с этим комбинезоном, у Кольки всегда получается и с материалом. Съездит, привезет, расскажет - здорово! А как сядет за бумагу - ничего не выходит, и обидно!
Но он деятелен, и фантазия его неиссякаема. Ему присвоено звание заместителя политрука. Заместитель политрука носит на рукаве бушлата четыре узеньких золотых лычки. Колька достал где-то лычки чуть пошире положенных и нашил их, и теперь он может сойти и за самого себя, и за полкового комиссара. Поди разберись!
Обстрел продолжается. Земли гудит, и крысы пищат между накатами.
И вдруг в этом грохоте явственно слышится голос ребенка. - Это Лида, наверно! говорит Борис Иванович, и мы выбегаем в коридор.
Напротив нас в темной промозглой конуре, укрепленной на случай обвала деревянными подпорками, живет машинистка нашей редакции Лида. Она почти совсем девочка. После окончания десятилетки она вышла замуж за летчика и приехала к нам на полуостров. Она не захотела эвакуироваться и осталась с мужем. Мужа неровели на другой фронт. Она ждет от него писем. Она не дождется от него писем. Он погиб под Ленинградом. Об этом знаем только мы. Но мы не говорим ей об этом, потому что бережем ее. Она беременна. Как же ее не беречь. И мы ее бережем всей редакцией неумело, но трогательно, как это делают одинокие мужчины.
Пока мы вызываем из госпиталя врача, на белый свет появляется новый житель земли. Он орет во весь голос, и этот голос перекрывает пронзительный свист и обвальный грохот обстрела.
Теперь у нас появилась новая забота.
Надо доставать молока. Следить за этим орущим мальчишкой, когда Лида печатает, чтоб его не сожрали крысы.
Крыс развелось в нашем подвале уйма тьмущая. Словно они сбежались к нам со всего порта, со всех кораблей, которые в нем швартуются, они шныряют по всем подвалам и по колодцу каменного двора. Они умудрились даже изглодать жалкие оститки от комбинезона Кольки Иващенко.
Неожиданно всему гарнизону снова увеличивают паек до нормального, начинают выдавать консервы и мясо, вместо махорки - папиросы.
- Значит, нам недолго здесь сидеть, братцы, остается! - заключает Федотов.
Его предположение оправдывается. Верховная ставка решила эвакуировать гарнизон морем, и сделать это как можно незаметнее, без потерь.
Никто и словом об эвакуации не заикнулся, но каждый про себя думал, что она должна быть с месяца на месяц, со дня па день. Кончался сентябрь. Частушка Кольки Бляхмана:
Береги дрова, товарищ,-
Без огня лапши не сваришь! -
стала, что называется, жизненно необходимым лозунгом.
Командованию гарнизона надо было знать, что делается у финнов.
Требовался «язык».
Достать «языка» поручили оперативной группе главстаршины Щербинского. Это были довольно-таки шумливые и беспардонные ребята. Сам главстаршина Щербинский до войны плавал боцманом на торговых судах и побывал почти во всех портах мира. В самом начале войны у него во время бомбежки погибла жена и двое ребятишек, поэтому у Щербинского был, по его словам, личный счет мести. А у кого не было личного счета мести! После этого горестного известия главстаршина стал заикаться и отпустил бороду. Сухой, жилистый, с обветренным лицом и горящими глазами, он пришел к капитану Гранину и попросил дать ему настоящее дело. Он сам подобрал себе ребят и быстро нашел с ними общий язык. Ребята полюбили своего командира и в знак наивысшего уважения стали, подражая командиру, заикаться.
Вот эта заикающаяся команда, которой было море по колено, и явилась на наш наблюдательный пункт. Я знал об этой операции и пошел со Щербинским.
Ночь была подходящая - темная и ветреная. Пока наши саперы делали проход в минных полях и колючей проволоке, Щербинский сидел с капитаном Червяковым и с Кукушкиным за столом, размечая план действий. Метрах в двухстах прямо по фронту от нашего наблюдательного пункта, под прикрытием валуна, был финский дзот. От дзота шли две траншеи: одна - к переднему краю и другая - в глубину обороны. Кукушкин знал этот дзот так, будто сам его строил, наблюдая его ежедневно; поэтому с разрешения капитана Червякова тоже увязался с группой Щербинского.
Мы бесшумно пробрались на ту сторону. Ветер и ночь были нашими помощниками. Все произошло быстрее, чем я думал. Мы разбились па две группы и ползком окружили траншею, идущую к переднему краю. Но траншее ходил часовой. Он не слышал нас. Он похаживал взад и вперед, пристукивая каблуками и засунув от холода руки в карманы. Кукушкин упал на него плашмя, следом за Кукушкиным на часового навалился сам
Щербинский. И все-таки часовой успел крикнуть. Из дзота одновременно выскочили два финна. Один - по направлению к нам, другой - в сторонусвоих. Прежде чем Костя Самарин успел дать по этому первому очередь из автомата, финн в упор выстрелил в Костю. Обратно нам пришлось тащить двоих - Костю и финского часового.
И вот мы снова на своей стороне в нашем наблюдательном пункте. Костя не жилец, он бледнеет на наших глазах и вытягивается на лавке. Из-под мичманки Щербинского стекает струя крови. Кто-то из наших впопыхах угостил его по голове прикладом. Финны, спохватившись, открывают огонь, и сразу ночь от осветительных ракет превращается в утро.
Финн сидит в углу, прислонившись спиной к бревенчатой стене, и дрожит. Кляп изо рта вынули, и у него не попадает зуб на зуб.
Щербинский смотрит на финна. Его горбоносое лицо и борода, подстриженная на манер тетеревиного хвоста, покрыты потом и кровью. Он пристально осматривает финна с головы до ног и бьет кулаком по столу:
- Клади вещи! Финн вздрагивает.
- Этто я нее теббе! - говорит Щербинский финну и повторяет снова:
- Кклади вещи!
И вот на столе перед Щербинским появляются ботинки, поясной ремень, парабеллум, перочинный нож, финка, часы - все, что эти сорвиголовы успели забрать у финна, пока его несли от финского блиндажа до наблюдательного. Парабеллум Щербинский берет себе, перочинный нож отдает капитану Червякову, финку - Кукушкину.
- Ты орел! - говорит он Кукушкину. - Ты повведешь пленного вв штабб!
Потом он вынимает флягу. Чокается с капитаном и, выпив, вытирает бороду рукавом бушлата. Остатки спирта он подносит финну. Тот пьет и кашляет. Кукушкин подает финну кружку воды.
Обстрел постепенно стихает. Сосны шумят глуше. Начинает светать. Петер разгоняет облака, и холодное солнце серебрит покрытый инеем вереск. Кукушкин закидывает за плечо карабин, засовывает в противогаз полбуханки хлеба и трогает за плечо финна:
- Пошли!
И они идут по ходу сообщения, глубокому, как могила. Со стенок, как время медленно, осыпается песок. Пахнет гарью И сыростью. Траншея входит в траншею, разветвляется и петляет. «Налево»,--командует Кукушкин, и финн поворачивает налево, робко оглядываясь на Кукушкина. На пленном мышиного цвета френч, брюки, заправленные в гетры. Рыжие редкие волосы треплет ветер. Свою шапку он потерял. Правое плечо у финна выше левого. Ему лет под пятьдесят. Наверное, из резервистов, решает Кукушкин. И снова траншея в траншею, изгибы и повороты, и песок осыпается со стенок, медленный как время. Так и не выходя наружу, можно пройти все двадцать три километра до города. Но по песку идти неудобно, ноги скользят и повертываются. Спина финна покрывается испариной. Кукушкин выскакивает на бруствер и помогает выбраться финну. По дорого идти легче и теплей. Справа шумит лес, слева на розовый от медуз песок набегают белые гребешки стальных волн. Финн немного говорит по-русски.
- Меня расстреляют? - спрашивает финн.
- Нет! - говорит Кукушкин, и они прибавляют шагу. Идут два человека, два солдата, и у каждого свой заплечный
мешок горя. Один солдат отвоевался, другому служить, как медному котелку.
Из-за поворота неожиданно появляется в сопровождении четырех командиров командир бригады Симоняк. Кукушкин оставляет финна и докладывает:
- Товарищ командир бригады, рядовой Кукушкин конвоирует пленного в штаб.
Симоняк смотрит на грудь Кукушкина и говорит:
- У тебя одна медаль «За отвагу», считай, что их у тебя две. Крой дальше, рядовой Кукушкин!
И опять идут два солдата, часовой и пленный. Пленный устал. Часовой сворачивает с дороги и садится на пень и предлагает то же самое сделать пленному. Часовой вынимает полбуханки хлеба, разрезает ее пополам, круто посаливает, достав щепоть соли из носового платка, одну половину подает пленному» другой закусывает сам. Закусив, с подола гимнастерки стряхивает крошки в горсть и ловко бросает их в рот.
Они снова встают и идут дальше.
