Муштаев. Рассказ о войне "Вижу Берлин!"
Муштаев. Рассказ о войне
Огромный освещенный город лежал под ними. Даже с высоты семи тысяч метров были видны искры из-под трамвайных дуг, четко расчертили уличные фонари весь город на квадраты и сектора, а полная лупа высветила озера и реку Шпрее.
Аэронавигационными огнями Преображенский подал идущим за ним экипажам команду выходить на намечен пью цели самостоятельно. Хохлов выводит самолет к Штеттинскому железнодорожному вокзалу. По данным стратегической разведки, здесь большое скопление эшелонов с техникой и живой силой, предназначенных для Восточного фронта. Впереди обозначились контуры вокзала. Хохлов передает Преображенскому:
- Вышли на цель! Так держать!
Открываются бомболюки. Бомбы сняты с предохранителей.
Только за день до этого Гитлер громогласно заявил: «Славяне никогда ничего не поймут в воздушной войне. Это германская форма боя».
Рука легла на электросбрасыватель. Командир точно выдерживает заданный курс. Секунда... Цель на угол сброса... Еще мгновение...
Бомбы пошли на Берлин.
Как только первые бомбы сошли с замков, стрелок-радип сержант Кротенко включает рацию и выбивает четкие три фразы:
«МОЕ МЕСТО - БЕРЛИН. ЗАДАНИЕ ВЫПОЛНЕНО. ВОЗВРАЩАЕМСЯ НА БАЗУ».
Радиограмму они должны были передать с выходом в море. Но Кротенко, оценив обстановку, отправил ее раньше и поступил правильно. Если собьют, гадай потом - были они над Берлином или нет, сбили их над целью, при подходе к ней или позже.
Через считанные мгновения внизу вспыхнули первые разрывы бомб. Город огромными квадратами стал погружаться в темноту.
И теперь уже до конца войны...
Небо пронзили прожекторные лучи. Тысячи зенитных трассирующих снарядов вспороли ночную мглу. Достигнув предельной высоты, они падали вниз, оставляя в небе светящийся след. Флагманский корабль, меняя высоту и режим работы моторов, уходит из-под обстрела. Но не ниже пяти тысяч метров: аэростатная зона.
Используя противозенитный маневр, меняя через каждые 30-40 секунд направление полета с потерей высоты, самолеты уходили на север, к черте Балтийского моря.
Большая группа Ме-109 из ПВО Берлина, поднятая по тревоге, с включенными бортовыми фарами-прожекторами, стремилась поймать в свои лучи самолеты Преображенского. Командиры машин, внимательно следя за летящими пучками света, начинали маневр, уходя вниз или в сторону, приглушая моторы, чтобы сбить у выхлопных отверстий демаскирующий огонь.
Тридцать минут полета от Берлина до Штеттина были особенно трудными. Штеттинский аэродром теперь уже кипел, как котел. Сотни зенитных снарядов неслись им навстречу...
А дома их ждали.
Комиссар полка Григорий Захарович Оганезов каждые две-три минуты заходил в радиорубку. Он не спрашивал. Недолго стоял на пороге и молча выходил.
А когда радист подал наконец ему долгожданный листок с коротким текстом, Оганезов порывисто обнял его и кинулся на командный пункт:
- Они над Берлином! Они над Берлином! Возвращаются! Слышите, возвращаются!
Потом он ездил по аэродрому, но стоянкам и всем сообщал, что экипажи только что бомбили фашистскую столицу и возвращаются па базу.
Со стороны моря к аэродрому шли первые машины. Сели. Все бросились к прибывшим. Ну как?
- Никак,-буркнул летчик Фокин.-Никуда мы не дошли...
- То есть как не дошли? - удивился Оганезов.
- Бомбили Штеттин...
- А говорите: «никуда не дошли»... Что вам Штеттин - соседний хутор?! Молодцы! А вот Кротенко передал: «Мое место-Берлин!» Бомбили мы Берлин, бомбили!
- Они были там?! Как же тогда... - не договорив, Фоки и повернулся и отошел в сторону.
- Переживает Афанасий Иванович, - тихо сказал Оганезов.- Поздравляю вас, товарищи! Не забудут фашисты этого дня! Они уже думали, что все, конец: мол, не будет нас над их городами. Ан нет!
Пепельные низкие облака неслись к морю, подгоняемые ветром. Утренний свежий ветерок шевелил высокую траву, кустарник на краю аэродрома, покачивал телефонные провода за чертой взлетно-посадочной полосы. Б селе, за сухими болотами, запели петухи. Все ждали экипажи, ведомые командиром полка.
П. И. Хохлов:
Мы благополучно проскочили опасную зону. Вышли в море, снизились до четырех тысяч метров и наконец-то сняли кислородные маски. Понемногу спадало нервное напряжение, появилась вероятность, что мы вернемся па свой аэродром.
Теперь надо было точнее определить свое место над морем, выяснить, нет ли пробоин в бензобаках. Если ость пробоины, то до Сарема нам не дотянуть.
Заалел горизонт, начинался рассвет. Над морем стояла густая дымка. Не закроет ли туман остров Сарема к нашему прилету? По радио запросили метеообстановку над островом и разрешение на посадку. Через несколько минут поступил ответ: «Над аэродромом густая дымка, видимость 600 - 800 метров, посадку разрешаю» .
Мы с облегчением вздохнули: садимся на свой аэродром.
Стали видя 1.1 первые самолеты, идущие па посадку, короткие радиомачты, соединенные антеннами, пулемёты. Шли все, один за другим.
- Один... два... три... четыре...-считает Жаворонков.
- Все! Все возвращаются! Потерь нет! - радостно сказал Оганезов, первым сосчитав экипажи, заходившие па полосу.
Летчики после приземления вылезали из машин усталые, с воспаленными глазами, потрескавшимися, вспухшими губами, чуть посиневшие веки глаз нервно подергивались.
П. И . Хохлов:
Через семь часов сорок минут после вылета Евгений Николаевич Преображенский с первого захода отлично посадил флагманский самолет. А следом стали садиться остальные.
Я и оба стрелка радиста опустились рядом. Хотелось лежать вот так и не шевелиться.
Минуты через три к самолету подкатила легковая машина, Мы поднялись с земли, и Преображенский хрипловатым голосом Доложил:
- Товарищ генерал-лейтенант, Берлин бомбили!
- Дорогой мой! - только и сказал Жаворонков, обнимай Преображенского.
Стало тихо-тихо. Никто не решался говорить. Было радостно, что все самолеты без потерь вернулись с боевого задания.
