Юрий Слезкин. По тылам. Рассказ о войне
Рассказ о войне
Стада, стада коров, овец, коз тянутся к нашему городку из прифронтовой полосы... Тысячи животных, изнуренных долгой дорогой, едва передвигают ноги; иные отстают, падают; тогда их укладывают на телеги, везут дальше.
Над тихой рекой, куда ни кинь глаз,- кочевья; под телегами изнуренные люди - пастухи, доярки, тут же - больные овцы, освежеванные туши, шкуры.
С запада холодный ветер, с запада дыхание войны, кровавая вечерняя заря... А по ночам в тумане линия пылающих костров - люди жгут хворост, пытаются согреться; стиснув зубы, смотрят в огонь. Враг согнал их с родимых мест, спалил их хаты, ограбил, надругался над немощными и стариками, оставшимися дома.
- Мы идем месяц и четыре дня,- говорит мне доярка. Ей лет сорок пять, у нее черные острые глаза, видевшие смерть, голос ее звучит резко, она кипит негодованьем.- Мы должны доставить колхозный скот до места, чтобы он пришел весь, как один, без урону, а наш скот далеко ходить непривычный, у него ноги слабые, он идет тихо, а если на него сверху пулеметом - это как? Это как назвать, я вас спрашиваю? Овцы, они, известно, от страха в кучу собьются, дрожат, а их с неба свинцом хлещет подлец этот!
Зачем он это делает? Самому не жрать и другим жизни не дать...
Мы уходили из деревни, фронт от нас в пятидесяти километрах; оглянулись - деревня наша горит, подожгли, сволочи, бомбами... Горит деревня, а он уже тут - из пулемета. Мы полегли по канавам, коровы по лесу разбежались, а овец почти что всех скосил... Какие овцы были! Одна к одной, сама ходила! Вы подумайте только... Я ведь все понимаю - наше горе, конечно, разве поставишь рядом с материнским горем, когда сына убьют или дочь изнасильничают, - сравнения нет. Только ведь у самой
слабой девченки голос есть, чтобы злодея проклясть, силы к станет плюнуть ему в его проклятую рожу, ногтями глаза и царапать, а ведь у этих-то бессловесных овец и того нет - стон дрожат, падают... Ведь это же живое наше дело губят! Мы же и растили, выпаивали, гордость в них свою клали, мы же от пи не пользу себе добыть хотели, а восхищение жизни всем люди а он их пулеметом! Ведь это же он сам, подлец, свое последив убил! Надежды ему больше нет, будь он проклят навеки! Будь ты проклят!
Она повернулась к закату, лицо ее осветили вишневые осенние лучи, в глазах горела крутая, немеркнущая ненависть, худо женский кулак сжался крепко, она потрясла им в сторону туда, где остался враг; платок съехал с морщинистого лба, о крыл седеющие волосы, и только сейчас я увидел, что женщин эта невелика ростом, очень худа и несгибаема духом.
Я записал подлинные ее слова, я долго думал над ее фразой «Мы же от них не пользу себе добыть хотели, а восхищении жизни всем людям»,-и мне казалось, что более прекрасных слов еще никто не говорил, что в них-то и заключено все новой что пришло на землю с Октябрем, что в них-то и заключена наша победа, потому что народ, трудящийся «для восхищения жили и всем людям», - великий и непобедимый народ, и труд его не про надет даром, а тому, кто посягнул на него,- нет надежды и нет жизни среди людей.
