Философия и цивилизация
Метафизика и судьбы западной культуры. Мы говорили, что нет никакой гарантии, что начавшаяся мысль продолжится, что естественным образом продлится добро, свобода, право или любое другое человеческое состояние. Культура, цивилизация (здесь мы будем использовать эти понятия как синонимы) - это система форм, которые выполняют роль своеобразных подпорок или костылей (М. К. Мамардашвили), помогающих продлиться человеческим состояниям или помогающих им возникнуть.
В качестве такой формы может выступать античная трагедия как своеобразное действие по «наведению» сознания, роман, чтение которого может быть актом понимания и самопонимания, храм, в котором нечто важное может произойти с человеком, система правовых институтов, в которой право как человеческое состояние может держаться, и многое другое.
Опираясь на исследование А. В. Ахутина, обратимся к греческой трагедии, чтобы пояснить роль культурных форм в рождении и поддержании человеческих состояний. Смысл трагедии как такой формы состоит в собирании индивидов как участников и сосвидетелей события сбывания человеком [cм.: 4, c. 125]. Центральная точка трагического действия - это точка невозможности действия, точка амехании, в которой не срабатывает миф как подсказка, снабжающая человека известными сюжетами, способами действия.
В этой точке человек обнаруживает себя в качестве не имеющего почвы под ногами, впавшего в недоумение, в трагическое противоречие. Эта невозможность применить готовые рецепты заставляет его самоопределиться, делает видимой его покинутость и его свободу, а также необходимость его суда, его решения, без которого мир оказывается застывшим в трагической распре.
Греческая трагедия делает зримым событие открытия сознания. «Озадаченность бытием, раз поразившая человека в самом средоточии его внимательного обитания, недоумение, однажды озарившее странным светом весь строй его добротного, казалось бы, быта... - эта озадаченность отныне будет царить в его бытии и править всем, даже бегством от себя» [4, с. 160].
Формальная законность также является культурной формой. Существование правовых институтов определяет способы и правила формального отношения к человеку со стороны других людей, общества и государства. Мы не любим, когда к нам относятся формально, предпочитая, чтобы в многообразной системе общественных связей к нам относились как к «своим». Однако именно существование пространства формальной законности является предпосылкой права как такового.
Корпоративное общество противостоит правовому именно в этом пункте - корпоративное делит всех на «своих» и «чужих», правовое - предполагает существование и выполнение определенных формальных процедур по отношению к человеку и гражданину как таковым. «Товарищ Иванов» - обращение, принятое в корпоративном обществе, оно говорит, что Иванов - наш, снимает дистанцию. «Гражданин Иванов» или «Господин Иванов» - устанавливают дистанцию, указывают на действие формальных границ и отношений. Осуществление свободы как человеческого состояния невозможно или затруднено в условиях отсутствия формального права.
Культурные формы, поддерживающие человеческие состояния, не порождают их, не являются их причинами, не гарантируют человечности. Они лишь выстраивают своеобразное «пространство», в котором человеческим состояниям легче возникнуть и легче их держать. Без выполнения экзистенциальных, жизненных усилий по этому выстаиванию в человечности культура остается мертвым языком, набором безжизненных форм. Но и разрушение этих цивизационных форм затрудняет задачу дления и возобновления человеческого в человеке и обществе.
Примеры разрушения цивилизации как языка или форм, поддерживающих человечность, проанализированы в художественной литературе, посвященной описанию опыта и продумыванию глубинных основ тоталитаризма. Так, в романе антиутопии Дж. Оруэла «1984» описано разрушение естественного языка и внедрение «новояза». Над созданием новояза работают целые институты, многочисленные научные коллективы. Кроме изобретения новых слов, они занимаются определением контекстов, в которых можно употребрять старые слова. Например, слово «свобода» - осталось, но в значении «свободные сапоги», «туалет свободен».
Тотальное опосредование языка делает его мертвым, делает невозможным живое слово и живую мысль, поскольку произношение слова опосредовано «научным» и идеологически закрепленным контекстом, мысль же - всегда нова. У В. Войновича в «Москве 2042» проницательно показано, что для разрушения живой мысли можно не выдумывать новых слов, а просто переводить с русского на русский - опосредовать язык контролем некоей Всевидящей инстанции. Именно это, т. е. перевод с русского на русский, происходит в тоталитарной Москве, в которую попадает главный герой из какого-то будущего времени.
Мистический смысл создания «новояза» видел замечательный русский философ и богослов о. Сергий Булгаков. Он писал об «этих богомерзких совдепах, викжелах, земгорах», что это манекены слов: «Однако, (и это мистически есть самая тяжелая сторона этого дела), такие слова-манекены становятся вампирами, получают свою жизнь, свое бытие, силу. Образуется целое облако таких мертвых слов - ларв, вампиров, которые сосут кровь языка и служат черной их магии. Таков оккультный смысл этого сквернословия» .
Один из немногих мыслителей, которому удалось глубоко почувствовать и продумать глубинные онтологические корни тоталитаризма, М. К. Мамардашвили, описывает феномен тоталитаризма как антропологическую катастрофу, которая всегда присутствует как глобальная опасность для цивилизации, тем более опасная, что ее обычно не замечают. Присутствие этих признаков разрушения человечности он описывает как невозможность мысли, невозможность ее существования и выражения в том языке, который ежедневно можно было встретить на страницах советских газет.
