Сходство философских учений и произведений искусства
Мы видели, что предметом науки является повторяющееся, закономерное. Именно о повторяющемся и закономерном возможно строгое научное знание - достоверное и объективное знание законов. Наука считает, что именно закономерное и повторяющееся - и есть действительное.
Философия также изучает реальность, но ее интересует не та или иная часть реального, а реальное как таковое. В чем реальность реального, в чем бытие сущего, что вообще значит быть для чего бы то ни было - так ставит вопрос философия. Философское определение бытия парадоксально - это то, чего никогда не было и не будет, но то, что есть. Это самое древнее определение бытия, данное Парменидом, полагает начало отсчета истории философии в ее современном смысле. Ясно, что здесь идет речь о чем-то прямо противоположном повторяющемуся и закономерному (тому, что было и будет).
«Есть», противопоставленное «было» и «будет», кроме того, явно не имеет качеств объективного, существующего «независимого» от человека наличного. Бытие, интересующее философию, и наличное бытие предметов, даже всех вместе взятых, - по-видимому, не только не одно и то же, но и прямо противоположное. Это «Есть» не обнаруживается внешним незаинтересованным наблюдением, а, скорее, похоже на «Есмь», обнаруживаемое в какие-то выделенные моменты бодрствующего присутствия. Причем так, что истина, понимание, мысль оказываются сосредоточением самого сущего в его бытии.
Бытие, о котором ведет речь философия, - это не мир и не сознание в их раздельности и противопоставленности, а парадоксальная точка, где одно и то же - бытие и мысль, где сосредоточившийся в себе Ум касается того, что «сосредоточивает» в себе сущее, делает его самим собой, то есть бытия.
Это бытие открывает себя только напряженному присутствию, но не незаинтересованному наблюдению. И никак нельзя подсмотреть за ним, не присутствуя. Это присутствие возможно лишь постановкой себя под вопрос, только в ситуации предельного философского вопрошания. Отсюда ясно, почему философия, ищущая именно этого касания, не может быть объективным и всеобщим знанием.
Сосредоточение, о котором идет речь, требует предельного личностного усилия. И только в этой точке индивидуации, в которой Сократ становится Сократом, а Ницше - Ницше, удается коснуться того, что имеет отношение ко всему, ко всем, но чего не было и не будет, что не является общим местом, что не повторяется. Ко всему может иметь отношение только то, что не является ничем частным, а что является лишь неповторимым. «Действительно, мы не можем представить себе великого философа, о котором не приходилось бы сказать: он изменил смысл понятия „мыслить"...», - пишут в своей книге «Что такое философия» Ж. Делез и Ф. Гваттари [10, с. 68].
Это всеобщее, имеющее отношение ко всему, которого ищет философия, имеет не математическое, а биографическое происхождение. Причем биография становится фактом истории философии не в меньшей мере, чем учение мыслителя. Загадка смерти Сократа и загадка безумия Ницше имеют философский, а не всего лишь биографический смысл, который мог бы быть сообщен любопытствующим. Биографичность в философии перенесена внутрь философского текста, так что подлинным автором этих текстов правильнее считать не эмпирических Ницше или Сократа, а концептуальные персонажи, созданные ими. «Концептуальный персонаж - это становление или же субъект философии, эквивалентный самому философу, так что Кузанец или даже Декарт должны были бы подписываться „Идиот", подобно тому, как Ницше подписывался „Антихрист" или „Дионис распятый" [10, с. 84].
Как и в произведении искусства, автор - не предшествует своему произведению, он созидает себя в произведении, изобретая новые экзистенциальные возможности, решая свои «биографические» проблемы предназначения и исполнения. Эти изобретенные философами экзистенциальные возможности имеют одновременно и предельно личностное и всеобщее значение. Биографичность философских истин, экзистенциальный характер философствования не позволяют объявить преодоленным ни одно учение, это было бы все равно, что сказать живому человеку, что его жизнь не имеет смысла. Это делает в то же время невозможной замену чтения философских текстов чтением учебников по истории философии, как невозможно заменить чтение художественной литературы изучением литературоведения.
Сходство философских учений и произведений искусства усиливается, если учесть, что изобретенные философами экзистенциальные возможности (Диоген - раб, Эмпедокл - властитель и т. д.) приобретают черты литературных характеров или забавных фигур: «Оттого бывает достаточно нескольких житейских анекдотов, чтобы составить портрет той или иной философии, как сумел это сделать Диоген Лаэртский, написав книгу на любой случай, как бы «Золотую легенду» философов, - тут и Эмпедокл со своим вулканом, и Диоген со своей бочкой... На это можно возразить, указав на сугубо мещанский быт большинства новоевропейских философов; но разве кантовское устройство для снимания чулок не вполне адекватно как житейский анекдот всей системе Разума?» [10, с. 95].
Достоверной, в силу своего экзистенциального и биографического характера, философия быть не может - нельзя обосновать то, что само все обосновывает, как нельзя самому «обосновать» собственного рождения, ведь обретение биографии есть второе рождение. Обосновано может быть только нечто находящееся посредине, но не первое, по отношению к которому мы можем определиться только свободно и личностно.
Поэтому не может быть в распоряжении человечества единственно верной, полностью обоснованной и принятой всеми философии. Она - не является пользованием завоеванной истиной, а поклонением, любовью к истине, которую нельзя иметь. Сократ был признан дельфийским оракулом мудрейшим из греков за то знание, которое он формулировал так: знаю, что ничего не знаю. Философия - не есть достоверное знание, она есть ученое незнание о том, что Истина о сущем в целом трансцендентна и не вместима ни в какое конкретное знание, поэтому единственной адекватной Истине формой знания является умудренное неведение или знание о незнании.
