Криминальное чтиво Седьмая вода

Криминальное чтиво
Александр Кравченко
Седьмая вода
ЛЕТО. Воскресный день. На берегу Донца множество рыболовов. Вторую неделю идёт сазан. И особо азартные, забыв сон, забросив домашние дела, пропадают на берегу среди паутин закидных удочек.
Под Двумя Сестрами, двумя похожими друг на друга кряжистыми горами у Донца, особенно многолюдно. Здесь занимают места с вечера. Иначе сюда не попадёшь.
Дело ближе к полудню. Все предметы на берегу словно вобрали в себя тени. По небу размётаны перистые облака. Рыбаки, разомлев на солнце, лениво бродят среди молчащих колокольчиков удочек. Никто не расходится, боясь потерять место, в ожидании вечерней поклёвки. День складывается неудачно - никто ничего не поймал.
Под вербой в тени сидит тощий старик, сухой, коротко стриженный, в пляжной шапочке. Рядом с ним разлёгся, прикрыв маленькие глазки, рыжий детина с бугристый лицом.
- Слышь, Гришка, - толкает босой пяткой старик в огромную ручищу, на которую Гришка опирается головой.
- Ну? - спрашивает тот, не открывая глаз.
- Проверь пойди закидухи.
- Сам проверяй, - беззлобно огрызается он.
- Колька! - закричал старик.
От берега к вербе прибежал мальчишка лет десяти. Наголо стрижен, на облезлом носу проступали веснушки.
- Ты, Колюшка, таво... Смотри за удочками. Клювать начнёт, ты шумни.
Мальчишка ушёл. Было тихо. В небе кружил коршун. Карабкаясь по каменистой осыпи, от берега к вербе выбрались двое. Толстый, в клетчатой рубашке, отирая рукой потное красное лицо и шумно вздыхая, спросил:
- Мужики, в тенёк к вам можно? Спарились совсем.
- Са-а-а-дитесь, - медленно произнёс Гришка, подтянул длинные ноги, освобождая место.
Толстый грузно сел на линялую траву.
- Сергей Иванович, - сказал он спутнику. - Садись, передохнём.
Усаживаясь, Сергей Иванович - низкорослый крепкий мужчина
средних лет - спросил старика:
- Ну, что рыба будет сегодня?
Гришка осклабился, лениво улыбнулся.
- Ну-ка Прихоть природы, объясни товарищам, какая у них сегодня рыбалка получится.
Живо сверкнув чёрными, будто маслины, глазами, Сергеи Иванович переспросил:
- Прихоть природы - это что?
- Это он, - ткнул пальцем Гришка в старика. - Это у нас в хуторе его так называют.
- Прихоть природы, - хмыкнул толстяк. - Занимательно.
- Какая там прихоть, - отмахнулся старик. - Иван Васильевич я, - помедлив чуть и поправляя шапочку, сползшую на глаза, добавил.- С Богураева мы, а вы, видать, городские.
Эти двое утром прибыли сюда на водных мотоциклах. С шиком, рассекая водную гладь Донца, они подкатили, заглушили моторы и пришвартовались к берегу. У низкорослого из-под спасательного жилета выглядывала рукоятка пистолета в наплечной кобуре. Прибытие столь шумных гостей во время утренней поклевки, среди рыбаков вызвало неоднозначную реакцию. Некоторые борцы за справедливость было кинулись морду лица бить нарушителям утреннего покоя у Донца. Но вид пистолета сразу охладил горячие головы. Только комментарии: «Суки, крутые, развелось их на наши головы, как собак нерезаных»…
- Видать, - улыбнулся Сергей Иванович.- Ну, так как же с рыбалкой сегодня?
- До вечера доживём, там посмотрим... - неопределённо пожал плечами старик. - На прошлой неделе я вот так же целый день маялся, а под вечер двадцать пять штук выловил, и все, как один, килограмма на полтора.
- Да ну? - удивился толстяк. - А на что ловите - на макуху или на хлеб?
- У нас своё снадобье, - хитро сощурившись, ответил старик.
Сергей Иванович подмигнул толстяку. Тот утвердительно кивнул головой.
- А не приспела ли пора перекусить?
Не ожидая ответа, он грузно встал и пошел к водным мотоциклам, стоящим внизу у берега. Вернулся с целлофановым пакетом и свёртком в руках.
- Не откажитесь составить компанию? - усаживаясь удобнее на вылинялую траву, спросил Сергей Иванович.
- Отчего ж, - сдержанно ответил старик и ткнул пяткой Гришку в бок.
Тот на четвереньках полез в кусты, долго возился и наконец извлёк брезентовую сумку. Толстяк выложил из пакета бутылку коньяка и бутерброды. Гришка высыпал из сумки помидоры и яблоки, густо пересыпанные табаком. Развернул белую тряпицу, положил ломоть ноздреватого пахучего хлеба...
- Сходи помой, - осмотрев яблоки и помидоры, заметил старик.
- Так они чистые, я их утром мыл, - лениво протянул Гришка.
- Колька! - крикнул старик.
- Ну, чего тебе? - отозвался тот от берега.
- Ладно, играйся, - передумал старик. - Об штаны оботрём, и так сойдут.
Толстяк глянул на Сергея Ивановича, тяжело отдуваясь, собрал рассыпанные помидоры и яблоки, пошёл к реке мыть. Гришка не обратил на это никакого внимания, подцепил бутылку в ярких наклейках.
- Коньяки пьете, - весёлым голосом заметил он. - Видать, начальство...
- Видать, - согласился Сергей Иванович, изучающе разглядывая Гришку.
- Мы дюже в них вкусу не понимаем, что однозвездовый, что больше. Абы в голову бил.
- А не боишься?
- Чего?
- Что голову пробьёт.
- Гы-гы, - засмеялся отрывисто Гришка. И посмотрел прямо в глаза Сергею Ивановичу. - Ты об моей голове не волнуйси. Она у меня дюже крепко не плечах сидит.
От реки вернулся толстяк.
- Помыл, - кратко не выдохе сказал он и сел рядом с Сергеем Ивановичем.
Разлили по кружкам. Выпили. Гришка свернул папиросу и откинулся на спину, уставился в небо, где ещё кружил коршун. Сергей Иванович аккуратно укусил бутерброд. Вытер губы ладонью.
- Так какое, Иван Васильевич, мы употребляем снадобье для рыбалки? - спросил он, хитро прикрыв глаза.
- Да, расскажите московскому гостю, - подсуетился толстяк.
Старил выглянул сквозь реденькие ресницы на Сергея Ивановича.
- Вот, какая раньше рыбалка была. Это что сейчас, рыба? - старик замолчал, закрыл глаза.
По Донцу прошла баржа, огласив побережье гулом, музыкой. Гришка вздёрнул голову.
- Прихоть природы, расскажи товарищам про сома, что на Донце поймал.
Старик притворно переспросил:
- О каком соме рассказать? О том, которого пред войной?
Толстяк было заикнулся:
- Так за наживу...
- Да, - продолжил старик, не обращая внимания не толстяка. - Дюже добрый сом… А было это вот так.
Сергеи Иванович переглянулся с толстяком и пожал плечами. А старик продолжал:
- В то время, здесь на хуторе Какичеве, разговоры ходили - стали пропадать утки, гуси, индюшки и другие птицы. Думали, лисы таскают. Но когда бельё у баб исчезать начало, которое после стирки полоскали в реке, хуторяне совсем растерялись. В конце концов сошлись в одном мнении: не иначе в Донце водяной завелся. Детвора совсем перестали в реке купаться. И лишь в полдень по жаре
можно было спокойно разные работы на Донце проводить. Один день получился такой случай: сидели старики на завалинке, мирные беседы вели. Вдруг от Донца раздался душераздирающий крик, - старик сделал паузу и обвёл взглядом сидящих. Шапочку он сдвинул на затылок, сел на корточки. - Выскакивает из переулка Параня, - продолжил он.- Так Никитову бабу звали, после этого случая она постепенно загнулась. Глаза от страха шире ворот, у которых старики сидели. Кричит: "Там кит! Я в Донце кита видела!" Принесли ей колодезной воды, напилась, вроде успокоилась и рассказала такую вещь: полоскала она белье в реке. Только опустила руки в воду - обдало ее волной. Затем вода из-под ног уходить стала. Глянула и обмерла - какое страшилище! Голова больше котла, что в колхозной бригаде на общем питании, а зубья больше, чем в пароконных граблях. Ни дать, ни взять - настоящий кит. Старики её спрашивает: «Параня, а ты кита хоть раз видела?» Стала она уверять, что у сына в книжке точно так же нарисован.
Так бы и забылась эта история, но через некоторое время снова молва по хутору прошла. Видели этого кита рыбаки. Сидели они на берегу, а рядом индюшка с индюшатами ходила. Напротив них вода забурлила и тут же успокоилась. Глядят-индюшата один за одним, как солдаты в воду пошли. Где это видано, чтобы индюшки сами добровольно в воду шли? Рыбаки бегом к этому месту, и пока добежали - индюшка вслед за индюшатами в воде исчезла. Господи! Правду Параня сказала - истинный кит: голова громадная, длиннющие усы, словно хорошие кнут, а то и арапник. Глазища, что на бричке колёса. Только Параня зря уверяла, что кита видела...
Старик обвёл взглядом сидящих, глаза у него блестели. Сергей Иванович придвинулся к нему ближе, спросил:
- Ну и что же там было?
- А был там самый настоящий сом, и глаза у него, по всему видать, были набиты до краёв гипнозам, потому как индюшка с индюшатами добровольно в его жерло пошли.
Старик взял яблоко, громко хрустнул и стал медленно жевать. Гришка задремал. Он тихонько похрапывал, запрокинув голову на бугорке.
- Вот, значит, - продолжил старик.- Надоело какичёвцам убытки терпеть через того сома. В воскресенье однажды лежу я в хате, отдыхаю. Будит меня жена Ксения.
- Вставай, - говорит, - Какичёвцы к тебе пришли.
Выхожу я к ним, а на пороге целая делегация стариков-староверов стоит. До войны на хуторе Какичеве две веры было - православная, но больше староверы...
Самый старший старовер Трифон Еремеевич, он у них навроде попа был, говорит:
- Мы, Иван Васильевич, на поклон к тебе пришли. Ты только можешь от бедствия нас ослобонить. Убытки несём великие. К берегу не ходим. Сом, злыдень, завёлся у нас в Донце. В одноконные оглобли не поместится. Того и гляди, дитя какое загубит.
А надо сразу вам сказать, дорогие товарищи, что не было в ту пору лучше меня рыбака и охотника. Ныряльщик такой, что и по полчаса в воде мог сидеть. В округе об этом все казаки знали.
- Ну, да-а, - хмыкнул толстяк.
Старик обиделся.
- Гришка, - ткнул он дремавшего парня.
Тот вздёрнул голову. Ошалело завращал глазами.
- Скажи, какой я раньше был ныряльщик?
- Угу, - пробормотал Гришка и откинулся назад.
- Ну, так вот. Я про этого сома уже, конечно, прослышал. Хорошо, старики, - говорю. - Обдумаю всё, тогда ответ дам.
Еремеевич говорит:
- Мы тебя с ответом не торопим. Что надо будет - поможем, потому как это дело не простое.
Дело, конечно, не простое. Самое главное, когда им заниматься. Нужно брать отпуск, а нам, богураевским каменотесам, было дано задание особенные плиты для товарища Сталина в Кремль подготовить. Но кто же лучше меня с этим делом справится – значит, об отпуске и помышлять нечего. Кому угождать? Какичёвцам или... В общем, вопрос сложный.
И началась для меня умора. Днем камни тешу, а ночами на Какичев, а до него пять километров, хожу. Хожу не просто так - несу с собой различные фонари и прожектора. Делал я их сам, так как раньше таких не было. Заправлял их карбидом, а абажуры делал водонепроницаемые. Нырну, бывало, с таким прожектором под воду на полчаса, а то и больше - он горит хоть бы что и освещает
кругом метров на десять. Видно всё: хоть иголки рассыпай и собирай. И под водой я ходил не в простой обуви. Сом, тот чувствовал её за километр, поэтому нужно было приспосабливаться. Ходил я в валенках, из специальной шерсти свалянных, с добавлением особой травы, которой уже нет.
Неделя прошла, другая, а результата никакого. Ксения моя уже ругаться начала.
- Глянь на себя, - кричит. - Извёлся весь, исхудал. Штаны без ремня не держатся.
А что я могу поделать? Не нахожу я сомова жилища, хоть провались от стыда. Обещал помочь какичёвцам, а не получается. Работы по обтёсыванию камня к концу подходили. Да и трудно было совмещать - днём не карьере, а ночью под Какичевом в воде, решил я закончить работу по камню, а там взяться за поиски сома.
Но чувствую - не могу справиться с собой. Заразился я этим сомом. Начал я вновь поиски, уж очень сильно мне хотелось обнаружить его. Каких я только под водой рыб ни видывал. Попадались сомы - да не те. Пошёл я в отпуск и тут совсем стал прокисать у Донца. И вот, как-то однажды меня осенило, думаю: дай-ка я огляжу свои места рыбалки. Ведь здесь, у Двух Сестёр, глубина больше десяти метров. Начал я обследовать дно. И что вы думаете - в старом русле, под обрывом, вроде дыры что-то такое. Подхожу, освещение направил, правда - видать, пещера, а вход, как будто маскировку имеет. Я страха под водой обычно не имел, а тут страх взял. Думаю: заходить в эту дыру или нет? Целую минуту раздумывал и всё таки решился.
Проник я через эту маскировку - точно пещера подводная. А в глубине сом. По всем признакам тот самый, что какичёвцам страх и ущерб наносит. Смотрит он на меня своими глазищами и столько в них удивления и растерянности. Усищами водит из стороны в сторону, того и гляди, меня зацепит. Плохи шутки. Включил я свой прожектор во всю силу, норовлю ослепить его. Ведь, если пасть откроет, то засосет меня, и всё тут, Ивану Васильевичу - могилушку сам себе сыскал. Гляжу и глазам своим не верю – сом на слитках золотых лежит. Ма-а-ть моя – женщина! Пещера огромная – на треть драгоценностями завалена… В общем, начал я пятиться задом к выходу и зацепился за маскировочную защиту валенком. Взбудоражился сом, закачалась вода, и подтянуло меня к нему вплотную. Вмиг мы рассмотрели друг друга, словно запоминая, посмотрел он на меня. А тут воздух почти закончился, свет у прожектора стал меркнуть. Осмотрел, обнюхал, запах, видать, ему не понравился, потому как - он чихнул, да так, что я в момент оказался поверх воды. Это меня и спасло. Плыву к берегу, а сам думаю: ну погоди, мерзавец, я тебе такую "куликовскую" битву устрою, что ваше рыбье племя надолго запомнит Иван Васильевича. Всё припомню, и про прожектор не забуду, который в пещере остался.
Никому про клад богатый в пещере под Двумя Сестрами не рассказываю. Страшно. Думаю, ну откуда столько золота и драгоценностей?! Это ж какой-то караул! И вот я вспомнил, как старики баили, что где-то здесь у нас запорожских казаков казна спрятана. Казаки Запорожской Сечи нанимались воевать в какие-либо страны, а им платили жалованье – то дукаты, то пиастры, другие золотые деньги. Все они везли на Запорожье, но у них был обычай – часть отдавали на церковь божью, часть на выкуп пленных братьев, другую – вдовам, и лишь одна часть от целого оставалась казаку – или от дувана, или из набега. Свои личные деньги казак мог прятать где угодно – в кувшин, кувшин – на бечевку да в Днепро скинул: лишь один он знал, под какой вербой бечевку можно найти, а там кувшин с золотом. А вот войсковая скорбница – по выкупу пленных братьев - долгое время копилась, и там целое состояние собралось – в монетах, в изделиях, но последний атаман Войска Запорожского Конишевский приказал переплавить золото в слитки, и слитки, по преданию казачьему, спрятали в наших местах, потому что были на то особые условия. Сохранилась старинная песня, в которой есть намек на то: «Ой, ты лэти-лэти, галочка, да на Дон рыбу йисти, отнеси ты, галочка, Конышовы висти…» После разгрома Запорожской Сечи войсками Екатерины, сам Конышевский был заточен в крепость, в угловой башне Соловецкого монастыря. Он прожил около ста пятидесяти лет, а посадили его уже глубоким стариком – в девяносто лет. Шестьдесят лет он провел в яме и лишь один раз в год его поднимали наверх на Пасху. Держали его там для того, чтобы он сознался, куда дел Войсковую казну – несколько возов золота. Догадывались, что можно такое количество золота спрятать легко в реке. А вот где? Об этом Конышевский так и не признался. Видно, атаманы со своей ватагой здесь под Двумя Сестрами клад свой и спрятали.
Ладно, думаю, у меня главная задача – не золото добыть, а сома-злыдня изничтожить, чтобы какичевцев освободить от страха.
После этого знакомства начал я обмозговывать, каким образом его изловить. На обычный крючок - не возьмёшь, да и леска простая не выдержит.
Заказал я в кузню Щебзавода отковать специальный крюк на три якоря, примерно такой, как кошка для вылавливания затонувших ведер из колодцев. А вместо лески я свил верёвку. Изготовил из специального дерева "клок", так называется инструмент, который при резком опускании в воду издаёт звук сома, когда они на нерест идут. Лодку мне сделали какичёвцы килевую - она устойчивее не воде.
И вот я начал охоту на это чудище.
Первую ночь использовал на насадку обыкновенного зажаренного цыпленка. Не пошёл сом на него. На другую ночь зажарили индюшонка, затем гусёнка - не идёт. Какие только приманки я ни использовал, а он не берет, рыло своё воротит.
Бывает, вижу: вот подходит, а всё мимо...
Живьём птицу всякую с берега таскает, и обнаглел уже так, что на глазах всего честного народа это делает. Пошли разные насмешки надо мной: вот, мол, трепач, Иван Васильевич, крутит сом ему кукиш.
Разное мне говорят, а тут отпуск к концу подходит. Время на исходе. И вот однажды придумал я такое. Говорю какичёвцам: дайте мне племенного гусака.
Гусак тот был в хуторе самый лучший. Долго они советовались - будет дело или нет. Гусака, мол, загубит, где после такого достанешь? Он ведь один на весь район. Всё-таки решили отдать. Пока они советовались, я придумал специальную сбрую, рассчитанную на то, чтобы сом поймался, а гусак живым выбрался.
По понедельникам я обычно не рыбалил. Но на этот раз поплыл в ночь с понедельника на вторник - уж очень мне хотелось испытать новое приспособление. К месту, откуда я начинал обычно рыбалку, подплыл около одиннадцати ночи. Как только перевалило за полночь, высадил я из лодки гусака, облачённого в рыболовецкую сбрую.
Отряхнулся он и поплыл в сторону Какичева. Верёвка оказалась ему не помехой. Как только верёвка размоталась метров на десять, последовал за ним и я. Так мы с гусаком плавали до рассвета. Думаю: вновь не с чем возвращаться…
В этот момент гусак как закричит. Я обернулся к нему, а его и след простыл на воде. Всё, думаю, не сработало приспособление. Пропал гусак, и сом не засёкся на якорь. Ан, нет, чувствую, лодку ведет в сторону, а метрах в пятидесяти гусак пулей из воды выскочил и на своих крыльях домой полетел.
Вот она, моя победа!
Но слишком рано я обрадовался. Верёвка ослабла и лодка остановилась. Я за верёвку, а на ней пусто, и у крючка все три якоря отломлены. Вот досада - мои задумки попусту пропали.
Всё начиналось сначала.
Крючок я заказал другому кузнецу: теперь уж четырёхякорный. А тут и отпуск подошёл к концу. Кругом все с насмешками и вопросами: как же так, Иван Васильевич, негожий ты рыбак, оказывается? Думаю себе: поклёвка-то была. Рано или поздно сом все равно мой будет. Нужен только срок.
А где же этот срок возьмёшь - надежда только на выходные. Дома по хозяйству дела перестал делать. Ксения ревновать меня стала, а к кому, не знаю. Я вначале не замечал. Однажды пошёл в ночь на Какичев, дошёл до половины пути, в карман полез за кисетом - закартело курить, а кисета-то нет. Какая рыбалка без курева! Надо возвращаться. Поворачиваюсь назад, гляжу, а над оврагом тень. Вначале оробел, мало ли что - может, ведьма? Тогда у нас их было полно. Краем-краем оврага, сам головы не отворачиваю и в хутор по переулку к дому, а дом закрыт. Я под крыльцо встал и, вижу Ксения по переулку крадётся. Только она на крыльцо, а я как закричу: а ну стой! Она с испугу и обмерла. Я уже и так, и сяк. Это ж я, говорю, Ваня. Насилу успокоилась.
Тут она мне и призналась, что меня выслеживала. А мне-то об ту пору не до баб было. Пропала в эту ночь рыбалка. Но под утро не утерпел, пошел на Донец. Через Ксению передал, что отгул беру на работе. Гусака я мог брать в любое время в курятнике Еремеевича. Какичёвцы уже уверовали, что их племенной гусь живым останется.
Отплыл я на своей лодке от берега среди бела дня. В пять утра уже солнце высоко. Песчаную косу проплыл и тут думаю: стоп, дай-ка я попробую кинуть здесь живца, может, клюнет. Выпустил я гуся, начал слабину верёвки выбирать, и тут на глазах гусь под водой исчез. Верёвку из рук вырвало, хорошо, что на корме успел
закрепить. Натянулась она, как струна, лодка задрожала, а потом на течение понеслась так, что я еле устоял. Закричал от радости: «Ура, поймался!»
А бабы с берега: «Кто поймался?»
Мне даже обидно стало: «Вы что ж, не знаете - сом поймался!»
Лодка в это время такую скорость набрала, что не каждый
современный катер на подводных ущельях догонит. По хутору Какичеву слух разнёсся моментально: Иван Васильевич сома заякорил. Все от мала до велика на берег высыпали.
Я вначале радовался, а там и побаиваться начал. Тащит он меня к железнодорожному мосту, что через Донец, у Белой Калитвы. Заведет лодку под мост, а охрана-то не знает, что не сам я туда плыву. Был бы у меня какой-никакой гудок, я бы им посигналил, как это делают пароходы, когда под мостом проплавают. Охрана тогда знает, что свои плывут. А то пальнут из ружья, вот и всё Иван Васильевичу - погиб при исполнении общественного долга.
И вот, когда я об этом думал, верёвка ослабла, лодка остановилась. Видать, бестия, мои мысли прочитал. Развернулся сом и назад к Какичеву меня потащил, но уже тише. Думаю: тащи, всё равно сам себя заводишь, вверх брюхом опрокинешься.
Гляжу - ненадёжно верёвка на корме закреплена. Только изловчился конец закрепить, а сом дёрнул, и как не было меня в лодке! Не успел даже захватить нужное количество воздуха. Бросить верёвку никак нельзя - уйдет сом, пропадут все старания. Дождался я, когда он напустит слабину верёвке, вынырнул, захватил полные лёгкие воздуху - кто его знает, сколько он меня под водой держать будет. Хуторяне на берегу шум подняли, лодки отвязали и ко мне на помощь плывут.
Но сом, бестия, всё предугадал, окунул и не выпускает меня из-под воды - ориентир, значит, не подаёт. Под Сестрами сом остановился, видно, в свою пещеру хотел забраться, но передумал и потащил меня в сторону хутора Богатова.
Верёвка всё слабеет, слабеет. Думаю: дай же погляжу, как он себя чувствует. Набрал я слабину верёвки и оказался перед самым носом, а он и рта не может открыть. Крючок вонзился в язык и в нёбо, потому он и слова не может вымолвить. Гляжу ему в глаза, а у него слёзы - да такие крупные.
Ну, что поделаешь, милок. Не для того мы с тобой всю эту кутерьму затеяли, чтобы слёзы распускать. Как говорят полководцы: победителей не осуждают.
Старик задвинул пляжную шапочку на глаза. Столько у него в голосе было боли и страдания... Огрызок яблока он держал в руке; будто заметив впервые, он внимательно осмотрел его и отбросил через куст.
Солнце повисло у самых Сестер, цепляясь за зубастые хребты своими лучами. Тень от вербы переместилась в сторону, и вся компания оказалась на солнцепеке. Но, слушая рассказ, они не обращали на это ни малейшего внимания. Гришка подтянул ноги, и коленки у него торчали выше плеч. Толстяк лежал на боку, жевал травину.
- Ну, Иван Васильевич, что же сом?
- Сом, - продолжил старик с какой-то грустинкой в голосе. - Ну вот, значит, вынырнул я, огляделся. Оказывается, приволок он меня к Чёрной белке. Подходящего месте, чтобы его вытащить, нет - берег кряжистый и обрывистый. Нырнул я к нему назад, зa верёвку дёрнул, потащил он меня дальше, а я стараюсь направить его по течению. Так и доплыли мы с ним до богатовской переправы. Вынырнул я и кричу паромщику:
- Гони паром к правому берегу!
Он, видать, сразу смекнул, в чём дело - мобилизовал народ канат тянуть. Быстренько паром на середину Донца выскочил. Привязал я конец веревки к канату и команду дал - к берегу! Берег как раз подходящий - пологий. Налегли ребята на лебёдку, а сом упирается, понял, наверное, что конец его подходит. Но как он ни упирался, а все-таки подтащили его к берегу, вызвали из колхоза трактор "Фардзон", название у тракторе такое было. Прицепили верёвку к трактору. Он буксует на месте, а сома вытащить не может. К этому времени народу на берегу собралось - не проступишься. На лодках приплыли с Какичева, с Богатова. Все взялись за верёвку, и не успел я глазом моргнуть, как сом был на берегу.
Здесь-то мы его и разглядели: оброс весь мхом, ракушками, а сколько пиявок на нем - прямо гадко смотреть. «Вот так, - говорю я ему. - Хулиганил ты безнаказанно, теперь всё. Уносите гармошку - кончился бал. Победил я тебя».
Прикатили бричку, померили - мала. Пришлось грузить на две
подводы. Вкатили его по брёвнам, уложили, а хвост ещё по земле волочится. Beзли его до хутора Какичева двумя парами быков. Часть сомятины колхоз взял на общественное питание, часть народ разобрал, да и мне не балык хватило. Вот какая раньше была рыбалка, дорогие товарищи, - закончил старик.
Он как-то выдохся весь, угас, сбросил смуглые руки на колени. Все смотрели на тщедушную его фигурку, на седенькие волосы, торчащие из-под пляжной лапочки.
Сергей Иванович достал сигарету из нагрудного кармана, размял её тонкими пальцами, черкнул спичкой о коробок, дал ей разгореться и лишь потом закурил.
Толстяк приподнялся с земли, отряхнул траву со штанов.
- Ну, а золото? Что с кладом запорожских казаков?
- А что, золото? Завалилась пещера подводная к едрене-Фене… Без сома – охранника… - старик зевнул.
- Фантазёр!
- Какой такой фантазёр? - обиделся за старика Гришка.
А тот сидел весь понурый и сгорбленный, но вот от берега раздался голос мальчишки.
- Деда-а! Колокольчик звенит!
Старик с Гришкой резво подскочили, двинулись к своим удочкам. И от берега уже раздался тонкий голос старика: - Гришка, спокойнее тяни, гляди, чтобы не оборвался! Сейчас я его подсачком накрою.
Солнце скрылось за Двумя Сестрами. Воскресный день подходил к концу. Толстяк собрал пакеты. Сергей Иванович отбросил сигарету. Они пошли к своим спиннингам и водным мотоциклам. Сергей Иванович улыбнулся и заметил, обращаясь к толстяку, шагающему рядом:
- Артист, - но в голосе не было обиды.- Ведь так и не сказал, какой пользуются наживой, - И ни к кому не обращаясь, словно сам с собой советуется человек: - Может быть, экспедицию организовать подводную – в поисках казны казаков Запорожской Сечи. А что? Чем черт не шутит, пока бог спит! Лежит себе под Двумя Сестрами золото казаков и ждет своего часа… Александр Кравченко

Криминальное чтиво Седьмая вода