Далеко ли до небес? Рядом ли ад?

Дэвид Эдвардс выступил в Москве с группой Woven Hand. Христианская проповедь со сцены в ночном клубе, тяжелый рок и неприятные вопросы – это оказалось еще лучше, чем мы надеялись.

На левой руке, на внутренней стороне предплечья, у Эдвардса по-древнееврейски написано Йешуа. А на плече – звезда Давида с крестом внутри. Эти татуировки новые, им года три. На правой руке у Эдвардса выбито имя его жены и нарисован аккордеон, на котором он играл в группе 16 Horsepower. Эти татуировки старые, им лет 16, и они уже поплыли: аккордеон, во всяком случае, разобрать нельзя.

Он и его новая группа Woven Hand были три дня в Москве и сыграли один концерт, последний в этом году. Два дня корреспондент «Парка культуры» работал гидом-переводчиком, потому что не мог иначе. Представьте себе, что в Москву приехал бы, допустим, Моррисон, только не спившийся-сторчавшийся, а настоящий, живой и теплый. Смогли бы вы не показать ему храм Христа Спасителя?

Олли, менеджер тура, довольно подробно все объяснил: обычно их зовут в тур, говорят «пиво и сыр в холодильнике», и до самого концерта никто ими толком не занимается. Ну разве что выпить немножко в том же клубе после выступления. В Москве же и кормили в клубе на Брестской, где прошел концерт, поили в «Апельсине», куда их зачем-то повели на презентацию нового альбома «Би-2», и им ни разу не пришлось за себя заплатить. Это ведь нормально? В Москве на самом деле полно народу, которые знают и любят и Woven Hand, и 16 horsepower. Никто этому не удивился, кроме Дэвида, Паскаля, Питера, Орди и турменеджера Олли.

Еще один шок их хватил в Клубе на Брестской. В пятницу вечером мы были одни в обеденном зале. Руководство заведения закрыло его, чтобы Эдвардсу и его друзьям никто не помешал в трапезе и благочестивых беседах. Потом, когда они увидели, что во время благочестивых бесед мы смеемся и поглощаем пиво, красное вино и водку в довольно значительных количествах, они начали запускать девушек. Продолжалось это недолго, и в конце концов клуб открыли.

Но к тому моменту мы уже пошли гулять.

Все в этой гастроли было странно и несло печать энтузиазма, в противоположность холодному циничному профессионализму. Например, водитель, который на самом деле был не водитель, а просто звукотехник, отказался ехать ночью на Смотровую – далеко. Поэтому мы пошли гулять к храму Христа Спасителя. Господа музыканты, христианские фундаменталисты с гитарами, обнаружили сзади ХХС еще одну маленькую деревянную церковь. «Зачем она?» – «Ее построили, когда начали строить храм, когда был только фундамент, чтобы не забыть, что мы тут делаем и зачем все это». – «Вот это же и есть русская душа! Ни в одной другой стране не построили бы одно здание в начале строительства другого». Но ведь это же не просто здание?

Другое не просто здание: на первом этаже театр советской стенд-ап-комедии, а дальше квартиры, которые семьдесят лет назад за год сменили по три комплекта хозяев из-за расстрелов, ссылок и тюремных сроков. Если и есть в Москве проклятый дом с привидениями, то это он. Уже глубокой ночью, когда музыканты разваливались на части от усталости, хозяева затеяли показать им костел Непорочного Зачатия Девы Марии. Новая готика в России, Орди сказал, что он немножко похож на Саграду Фамилию в Барселоне. Эдвардс был в восторге и спросил, сколько бы ему стоило позвонить в колокола. Жаль, что было так поздно, так мало времени.

Какие-то случайные пьяницы на улице увидели его, блондина с русой бородой, в морской шинели и в синтетической папахе, от ужаса протрезвели и сказали: «О! Казак». Он и есть. Он странно себя вел, впрочем, это было объяснимо. Московский концерт был последним шоу автобусного тура – 21 концерт за 24 дня. Автобусный тур удобнее гостиничного: сыграл концерт, пришел в автобус, лег в кроватку, проснулся уже в другом городе перед другим концертом, принял душ, поел, сыграл концерт. Чудовищный конвейер, даже если в каждом городе приходилось бы, допустим, сапоги тачать. А они играют эмоциональную музыку, тяжелую, громкую, трудную для души. В туре они спят по четыре часа, едят всякую дрянь, пьют и никогда не полагаются на промоутеров, потому что обычно все-таки группу приглашают не фанаты, а спокойные и очень трезвые бизнесмены.

Эдвардс был замкнут. Не то чтобы он совсем не улыбался и не веселился – ему, к примеру, очень понравились церетелиевские сказочные уродцы в Александровском саду, и он заставлял беднягу Олли с квадратными с похмелья глазами фотографировать этих чудищ. Но в нем что-то зрело. Мы даже знаем, что.

Утром нас не пустили на Красную площадь. Там был хоккейный матч на катке. Хоккей на Красной площади – такая дичь, которой даже и представить себе нельзя. Зато в Александровском саду мы увидели смену караула и чугунную сестрицу Аленушку. На Смотровой площадке на Воробьевых горах комфортно себя чувствовал только Эдвардс в шинели. Он попытался купить баранью папаху, но не готов был отдать триста долларов. Орди, барабанщик, купил солдатскую shapka и стал удивительно похож на мелкого советского функционера – управдома или даже председателя колхоза.

Больше всех отличился гитарист Питер. Он купил фотоаппарат «Лейка» (не исключено, конечно, что это был ФЭД с соответствующей гравюрой), сбив цену с восьми до двух тысяч рублей. «Чувак, это же «Лейка»! Она не обязательно должна работать! Ты крутой фотограф, если она у тебя есть! Я подарю ее своей подруге».

Все слегка расслабились, но в клубе начались трудности. Оборудование не соответствовало райдеру. Почему-то группе привезли совсем другие барабаны, слишком громкие, да и вообще не те. Удивительно было наблюдать, как все, включая даже продавцов в музыкальном магазине, проявили энтузиазм и заменили все, что нужно было.

Прямо коммунизм какой-то. Олли потом рассказал, что им пришлось отменить один из концертов в Германии, потому что там просто не на чем было играть, и никто особо не парился. В Москве, кстати, они бы сыграли и на этой установке, хотя огорчились бы. Другой промоутер, вероятно, сказал бы, что у него ничего больше нет – «играйте как есть». Другой музыкальный магазин не заменил бы установку. Другой клуб вообще не стал бы принимать в этом участие. Но ведь с Woven Hand и Эдвардсом все это было бы невозможно, правда?

Группа играла два часа. Эдвардс пел своим потрясающим голосом – он гораздо больше, чем умещается на пластинку, он раскатистый и бархатистый. Орди играл в основном на томах, звук получался густой и раскатистый, зовущий в бой. Паскаль играл на бас-гитаре так, что никто бы и не подумал, что большую часть года этот парижанин работает на скотоводческой ферме – 50 тысяч гектаров, 550 голов крупного рогатого скота, 80 быков, 300 телят. Вместе они играли чудовищно эмпатичную музыку, очень громкую, очень жесткую и с очень трудными текстами. Эдвардс, мокрый уже на второй песне, проповедовал и молился. «Каждый человек зол, да, я лжец». «Отец всевышний».

»Святой царь заставляет мурашки на мой коже ползти прочь от всякого зла». И самый главный вопрос, который он задал и который многих заставил сильно напрячься: «Далеко ли до небес? Рядом ли ад?» Я знаю ответ. Он знает. Вы знаете. Очень далеко. Совсем рядом.

После концерта Эдвардс упал в обморок в гримерке. Таким его не видели много лет. Он утверждал, что сыграл лучший концерт тура, и с этим соглашались и музыканты, несмотря на плохонький аппарат и несовершенный звук, на странную историю с оборудованием и музыкальными магазинами, на то, что клуб был заполнен наполовину. Кого еще в Москве слушали не отрываясь, не перебивая, не делая и не говоря глупостей и не творя всякого зла? Кто еще, отыграв лучший, последний, главный концерт тура в Москве, потеряв после концерта сознание и придя в себя, сидел бы и подписывал диски, билеты, украденный со сцены сет-лист и сидел бы до последнего посетителя, до черноты в глазах? Кто бы еще сыграл на бис четыре песни?

Кто бы сказал со сцены «God Bless You» перед тем, как уйти? И много ли народу проповедует в ночных клубах?

Далеко ли до небес? Рядом ли ад?