Хищники. Семейство кошек (Felidae). Львы.

Достаточно бросить один взгляд на льва, чтобы понять, почему этому зверю еще древние дали название «царь зверей». Храбрость и сила, мужество и крепость, величавая серьезность и гордое спокойствие- таковы качества, отражаю­щиеся во всей фигуре льва. Его взгляд светится достоинством истинно цар­ским, его осанка невольно внушает уважение, во всех движениях чувствуется са­моуверенность и убеждение в победе. Великолепный зверь как будто сам со­знает свою мощь и с неподражаемым совершенством играет роль властелина животного царства.

 

Хотя в системе царства животных льва и ставят в число кошек, однако, по своей наружности, «царь зверей» резко отличается от прочих пред­ставителей кровожадного кошачьего семейства. Особенно выделяет его огромная голова и длинная густая грива, которая и придает льву горделивый царственный вид. Туловище могучего зверя—крепкое, сжатое, кпереди более толстое; шерсть короткая, разных цветов, начиная от желтого и кончая черным; хвост длин­ный, оканчивающийся на конце кистью, в середине которой спрятан когтеобразный роговой придаток; длина взрослого льва, не считая хвоста,—6 футов (1,6— 1,9 метра) и хвоста—75—90 см, высота у затылка—3 фута (80—100 см).

 

В прежнее время львы были распространены во всех трех частях Ста­рого Света, так что античные герои Греции имели возможность украшать себя львиной шкурой, добытой в рукопашном бою. В настоящее время они водятся лишь в Африке и Юго-Западной Азии: Персии, Аравии и Индостане.

 

 На этом пространстве обитают разные породы львов, отличающиеся своей величиной и цветом шерсти. Самая большая разновидность—варварийский лев (Felis leo barbarus), населяющий Северную Африку; за ним следует темно­цветный капский лев (F.l. capenis); в Западной Африке живет сене­гальский лев (F.l. senegalensis), с гривой светлых оттенков; гораздо меньше их лев персидский (F.l. persicus); наконец, в Индии, в Гузурате, обитает, оспаривая власть у тигра, гузуратский лев красно-желтого или жел­то-бурого цвета, еще больше варварийского (до 269 см длины и 106 см высоты).

 

Несмотря на разницу во внешнем виде, львы всех пород отличаются замечательным сходством в нравах. Они повсюду живут или одиночно, или супружескими парами. Каждая чета имеет в своем владении определенную область, в центре которой находится резиденция «царя зверей», его логовище.

 

Днем могучее животное или лежит в логовище, или бродит в лесной чаще, или, спокойно растянувшись, располагается на какой-нибудь возвышенности и отсюда наблюдает за окрестностями, словно строя планы ночной охоты. В это время «царь зверей» относительно безопасен; нередко случается, что люди и животные без вреда проходят под самым носом отдыхающего днем льва.

 

Иное дело ночью. Вот село солнце... Кочующий араб загнал свое стадо в безопасную «серибу», огороженную десятифутовой изгородью из колючих мимоз. Овцы бле­яньем созывают ягнят; выдоенные коровы мирно пережевывают жвачку. Целая стая собак окружает их, оберегая от хищников. Горе гиене и даже леопарду, которые вздумают подойти близко к ограде «серибы»! С яростным лаем кидаются на разбойника бдительные стражи, и хищник, после короткой борьбы, принужден удалиться. В кочевье водворяется тишина. Все засыпает. Ночной мрак все гуще и гуще опускает на землю свой покров...

 

Вдруг словно глухие раскаты грома раздаются вдали, заставляя вздрогнуть все живое. «Эсед (возмутитель)! эсед!»—шепчут проснувшиеся арабы, и точно, полное возмущение и смятение воцаряются в спокойной дотоле «серибе». Обезу­мевшие овцы, дрожа всем телом, мечутся из стороны в сторону. Козы на­чинают жалобно кричать. Коровы сбиваются в тесную кучу. Привязанные вер­блюды стараются оторвать привязь. Храбрые собаки с визгом прячутся под защиту своего хозяина. Сам владелец «серибы» в ужасе дрожит, не смея выйти из шатра со своим жалким копьем.

 

А громовой рев приближается все ближе и ближе. Вот уже у самой ограды раздаются его оглушительные раскаты. Еще минута, и грозный «сабаа»—истре­битель стад, одним прыжком перелетает изгородь. Его глаза горят в ноч­ной темноте зловещим светом, хвост яростно бьет воздух, могучие когти взрывают землю. С свирепым наслаждением смотрит чудовище на окаменев­ших животных, выбирая жертву... Скачок—и молодой бык с разорванной шеей грузно падает на землю; могучие челюсти схватывают добычу и закиды­вают на спину; еще гигантский прыжок—и лев переносится с жертвой за ограду «серибы», где и скрывается во мраке ночи. Оставшиеся в живых оби­татели кочевья мало-помалу оправляются от ужаса.

 

Таковы ночные нападения льва. К счастью, благородный зверь далеко не отличается той кровожадностью, какая характеризует тигра и леопарда; он ни­когда не убивает из одной страсти к убийству. И все-таки, несмотря на это, содержание каждого льва стоит окрестному населению ежегодно около 1500 руб. По вычислению Боврея, пятьдесят львов, жившие в его время в провинции Константин, требовали для своего пропитания в течение всей жизни на де­сять миллионов франков скота.

 

Нельзя, впрочем, сказать, что лев всегда питается домашним скотом. Предметами его охоты служат все вообще животные, домашние и дикие, большие и малые; в случае нужды «царь зверей» не пренебрегает даже саранчой. Но способ его охоты на осторожных диких животных значительно отличается от того открытого нападения, какое он производит на стада домашнего скота. Охотясь за робкой антилопой или быстрой, как ветер, жирафой, лев под­стерегает их в засаде или осторожно подкрадывается к ним против ветра.

 

Заросшие кустарниками места для водопоя наиболее благоприятны для таких засад. Это знают быстроногие обитатели пустыни, и не иначе, как с величайшими предосторожностями, приближаются к ним. Вот к зеленеющему оазису направляется из песков пустыни стадо полосатых зебр. Мучительная жажда давно уже палит их иссохшие языки, ноздри раздуваются, чуя вблизи живительную влагу, глаза горят нетерпением, но умные животные пересили­вают себя и стройным эскадроном следуют за вожаком. Последний—весь слух и внимание. Внимательно осматриваясь кругом, с настороженными ушами, с напряженным обонянием, медленно подвигается он к зеленеющей группе, среди которой журчит отрадный источник... В оазисе все тихо: ни один ли­сток не шелестит, ни одна травка не колышется... Но это кажущееся спокой­ствие не обманывает опытного вожака... Он протягивает уже свою красивую голову в зеленую чащу листьев, а через мгновение становится на дыбы и, испуская короткое ржанье, несется назад, в знойные пески пустыни. За ним бешеным галопом летит все стадо... В тот же момент гигантский скачок выносит из засады яростного льва. Видя неудачу, «царь зверей» останавли­вается и, словно пристыженный, медленными шагами скрывается в прежней засаде.

 

Но горе тому животному, на которого обрушится страшный прыжок! Как пораженная молнией, падает несчастная жертва, и только гигант жирафа пы­тается нести на себе ужасного всадника. В смертельной тоске несется бедное животное, пока не подкосятся быстрые ноги, пока не поникнет высокая голова и страшные когти не перервут грациозной шеи...

 

Обыкновенно лев охотится один, но иногда супружеская чета охотится совместно, а иной раз для той же цели собирается целое стадо львов. Один английский охотник передает интересный случай подобного рода. Небольшое стадо зебр, говорит он, беззаботно паслось на равнине, не подозревая, что пара львов с детенышами тихо подкрадывалась к ним все ближе и ближе. Лев и львица составили правильный план атаки и так осто­рожно пробирались в густой траве, что бдительные животные совершенно не замечали страшной четы. Таким образом последняя приблизилась к стаду на расстояние прыжка. Вдруг вожак заметил врагов и подал сигнал тревоги. Но было уже поздно: лев перескочил через траву и кустарники и с быстро­той молнии обрушился на зебру, которая в тот же миг упала под ним. Прочие в ужасе разбежались.

 

 Подобные охоты львы предпринимают или тогда, когда животное слишком осторожно, или когда оно слишком велико, как, например, буйвол. Рогатый великан, со своим грозным оружием, не под силу даже мощному «царю зверей», а слепое бешенство делает буйвола вдвойне опасным противником. Это не робкая антилопа, и, прежде чем овладеть такой добычей, львам приходится выдержать отчаянную борьбу. Исход боя сомнителен. Часто случается, что ве­ликан гибнет в схватке, побежденный не столько силой, сколько ловкостью противников. Но если лев не успеет увернуться от всесокрушающего удара рогов, ему нет спасения. Обезумевшее от ярости животное топчет и рвет своего царственного врага, иногда подбрасывая его на воздух, подобно мячу. По­кончив с одним, рогатый исполин принимается за другого противника, кото­рого не спасают ни страшные зубы, ни мощные когти. Иногда подобным же образом расправляется с «царем зверей» и дикий кабан.

 

Схватив добычу, лев уносит ее в свое логовище и там устраивает кро­вавый пир. Здесь особенно разительно проявляется необыкновенная мускульная сила могучего зверя. Для него ничего не стоит, с целым быком на спине, перепрыгнуть десятифутовую изгородь и затем пробежать с добычей целую милю. По словам Томсона, однажды охотники верхом целых пять часов гна­лись за львом, уносившим двухгодовалого бычка, и не могли догнать.

 

Еще рельефнее выставляет силу льва следующий арабский рассказ. Однажды лев кинулся на утолявшего жажду верблюда и хотел утащить его в лес. Но в ту же минуту из воды вынырнул громадный крокодил и схватил верблюда за шею. Между противниками завязался спор: один тянул вверх, другой— вниз. Кончилось тем, что верблюд был разорван на две части.

 

Умертвив добычу, лев начинает насыщаться ею, причем нередко его пиру мешают коршуны и гиены. Обыкновенно трусливые при встрече с «ца­рем зверей», гиены, завидев добычу, становятся безумно смелыми. Один охот­ник видел, как три пятнистых гиены, ворча и скаля зубы, смело бросились отнимать у мощного зверя его обед, и только страшный удар лапой, замертво положивший одну, заставил двух других образумиться.

 

 «Лев—человеческое животное,—говорит Шейтлин,—подобно тому, как и между людьми есть люди скотские». Эти слова германского натуралиста в высшей степени метко обрисовывают характер «царя зверей». Действительно, царственный зверь обладает многими качествами, которые резко выделяют его из ряда других животных и приближают к человеку: он—верный супруг и нежный отец; его мужество и храбрость стоят вне всяких сомнений; его характер полон благородства и совершенно чужд той кровожадности, какой отличаются все прочие члены семейства кошачьих; наконец, лев—животное в высшей степени умное, понятливое и сообразительное.

 

Супружеская верность мощного зверя—факт, который подтверждают все наблюдатели. Лев никогда не покинет своей львицы, заботится о ней, защи­щает от врага и добывает пищу. Очень часто царственная чета делит попо­лам все заботы по добыванию добычи и вместе производит нападение на «серибы» арабов или на дикого буйвола.

 

Родительское чувство также развито у «царя зверей» очень высоко. Львица-мать до последних сил готова защищать своих детенышей и ни при какой опасности не покидает их. Лев-отец не уступает ей в самоотвержении: он присматривает за детьми, когда мать их уходит на водопой, заботится о про­питании семьи и до последней капли крови готов защищать родное логовище.

 

Молодые львята рождаются обыкновенно в количестве от двух до шести и первое время являются беспомощными зверьками, ростом с котенка. На вто­ром месяце они начинают ходить и играть. В это время трудно себе пред­ставить зрелище более грациозное, чем львица со своими детьми: красивые зверьки, точно котята, резвятся друг с другом, к удовольствию матери, которая любовно смотрит на их забавы.

 

Через полгода львица перестает кормить своих детенышей, и они начи­нают сопровождать родителей в их набегах. Величина их в это время до­стигает величины порядочной собаки. Голос, прежде совершенно походивший на мяуканье кошки, становится сильнее и полнее. На третьем году у самцов на­чинает пробиваться грива, но лишь на шестом году «царь зверей» достигает своего полного развития. Именно в этом возрасте у него появляется тот мо­гучий голос, который арабы так удачно называют «раад»—гром и который приводит в ужас все живое. Заслышав его, замолкает гиена, утихает ярост­ный леопард, обезьяны в страхе взбираются на высочайшие вершины деревьев, антилопы бросаются в бешеный галоп, дрожит и волнуется сам флегматичный верблюд, лошадь встает на дыбы и бешено рвется, собака с визгом жмется к ногам хозяина...

 

Этот голос особенно характерен для могучего зверя: он выражает его мощь и силу, безграничную отвагу и неодолимое мужество. Своим гневным ры­чанием «царь зверей» словно вызывает желающего померяться с ним. И кто бы ни принял вызов, отважное животное не задумывается вступить в бой. Только человека и страшится «царь зверей»: высокий рост «царя природы» по­селяет в нем недоверие к своим силам, а спокойствие и мужество человека еще более усиливают это впечатление. Этим объясняются нередкие случаи, где лев отступал даже перед безоружными людьми.

 

Когда араб встречает на дороге льва, то он идет прямо на зверя, махая саблей или ружьем, но остерегаясь наносить удары или стрелять. Он только кричит своему страшному противнику: «О, ты, вор, грабитель большой дороги! Ты, сын того, который никогда не говорил «нет»! Не думаешь ли ты, что я тебя боюсь? Разве ты не знаешь, чей я сын? Встань и дай мне дорогу!..» Лев спокойно ждет, пока путник подойдет к нему ближе, затем встает и ложится на некотором расстоянии, но опять поперек дороги. Таким образом, человеку приходится выдерживать целый ряд страшных испытаний. Счастье его, если ему не изменит мужество, если, как выражаются арабы, он «хорошо держит свою душу»,—могучий зверь не решается напасть на него и оставляет смельчака в покое.

 

Но если лев заметит, что человек боится его, или, наоборот, если смельчак чем-нибудь разъярит зверя, тогда единственное средство спасения— хороший выстрел; бегство редко может спасти человека, так как лев в состоянии нагнать даже лошадь. Опытные наблюдатели утверждают, что человеку, встретившему льва, всегда можно заранее узнать, что ожидает его: если лев не машет хвостом, значит, он сыт и настроен мирно, тогда можно смело идти на страшного зверя и прогнать его с дороги; если же, наоборот, лев колотит себя хвостом по спине и трясет гривой, тогда следует готовиться к неизбежному бою.

 

В общем львы Северной Африки гораздо безопаснее для человека, чем южноафриканские. Это и понятно: племена Южной Африки находятся между собою в беспрерывной войне; зачастую тела убитых врагов остаются непогребенными и служат пищей львам; а отведав человеческого мяса, лев предпочитает его всякому другому. Такой лев-людоед нередко нападает на целый лагерь и уно­сит одного из спящих.

 

 Что касается великодушия в характере льва, то это качество, подмеченное еще древними, долгое время служило предметом спора. Некоторые путешествен­ники, как Шейтлин, поют гимны рыцарским качествам могучего зверя, другие же представляют «царя зверей» просто разбойником, из засады подсте­регающим добычу. И то и другое мнение не чуждо крайностей. Несомненно, что лев—хищное животное, живущее убийством и насилием, но в то же время в его характере, сравнительно с другими хищниками, есть и черты благородства: он никогда не убивает из любви к убийству, как тигр, но всегда—или будучи вызван на бой, или побуждаемый голодом; он помнит оказанное добро, не чужд благодарности, иногда щадит слабых. В этом отношении интересен следующий рассказ Лихтенштейна.

 

Путешествуя по Южной Африке, этот исследователь зашел в дом одного бура.и разговорился с ним. «Два года тому назад,—рассказал ему, между прочим, хозяин,—с того места, где мы теперь с вами стоим, я сделал рискованный выстрел. Однажды моя жена сидела подле дверей дома и смотрела за детьми, которые играли около нее; я в это время был на дворе и возился с телегой. Вдруг среди белого дня явился большой лев и улегся в тени на пороге. Жена, оцепенев от ужаса, но зная, как опасно бежать, не тронулась с места; дети в страхе бросились на колени. Их крики привлекли мое вни­мание, я поспешил к дверям, и можете представить, что почувствовал, увидев льва. Хотя животное еще не заметило меня, однако гибель моя казалась несо­мненной. Тем не менее я решился подойти к окошку той комнаты, где стояло мое заряженное ружье. По счастью, оно находилось так близко от окна, что я мог достать его рукой. Еще счастливее было то обстоятельство, что дверь из этой комнаты в другую, у входа которой лежал лев, была открыта, и я мог через свое окно вполне видеть страшную сцену. Сначала я медлил стрелять, но вдруг зверь зашевелился, как будто готовясь прыгнуть. Тогда я больше не колебался, тихо ободрил жену и, призвав на помощь Бога, выстрелил прямо в лоб, между его сверкающими глазами. Пуля просвистела как раз мимо локонов моего сына, и, к неописуемой моей радости, мощный хищник был убит наповал».

 

Если даже предположить, что этот лев был сыт, все-таки нужно вспомнить, что другие хищники, напр., леопард, в подобном случае не устояли бы против своей кровожадности. Вообще замечено, что лев почти никогда не трогает детей.

 

Помимо всех перечисленных нравственных достоинств «царь зверей» обладает и высокими, для зверя, качествами ума: он рассудителен, понятлив и умен; ему доступны понятия о времени, пространстве и т.п. Особенно ясно проявляются эти качества у ручных львов.

 

Приручить льва, пойманного в молодом возрасте, не представляет никакого труда. Могучее животное до такой степени привы­кает к своему хозяину, что ходит за ним, как собака. В Хартуме у меня бы­ла такая львица, прежде принадлежавшая Латиф-паше, губернатору Судана. «Бахида», —имя львицы,—так полюбила меня, что повсюду следовала за мной, ласкаясь при всяком удобном случае; иногда она даже ночью забиралась на мою постель и буди­ла меня своими ласками. Держали ее на дворе, где Бахида бегала совершенно свободно и вскоре приобрела господство над всем жи­вотным населением двора. К большинству животных она относилась чрезвычайно гор­до, дразнила и пугала их, но вред нано­сила редко; только два раза она умертвила и съела—однажды обезьяну, а в другой раз барана, с которым перед тем играла. Из всех сожителей она боялась лишь ма­рабу; при первом же знакомстве гигантская птица уселась на спину Бахиды и так отделала последнюю своим коническим клю­вом, что львица принуждена была признать себя побежденной. По отношению к своим хозяевам она была всегда кротка и честна; даже будучи однажды наказана, она уже через несколько минут подошла ко мне ласкаться. Иногда она ложилась на землю и потом вдруг делала скачок на подходя­щего человека—но без злого умысла, един­ственно с целью поиграть. В Каире я мог водить ее с собою по улицам на ве­ревке. Впоследствии, находясь уже в Бер­линском зоологическом саду, Бахида узнала меня после двухлетней разлуки.

 

Подобный случай—далеко не исключитель­ный. Из практики так называемых укро­тителей львов видно, как послушны иногда бывают могучие животные: по приказанию укротителя они скачут, напр., через обру­чи, позволяют класть укротителю руку или даже голову в свою пасть и проделывают десятки различных фокусов. Следует, од­нако, помнить, что и в ручном льве иногда вдруг пробуждается природная дикость; от­того-то редкий из укротителей кончает своей смертью.

 

 Интересен следующий рассказ о ручном льве маркиза Ватерфорда, жившего в поло­вине прошлого века и отличавшегося экс-центричностями. Раз в гости к маркизу приехал лондонский епископ. После обиль­ного обеда с возлияниями высокопочтенный гость прилег немного отдохнуть. Вдруг в дверь кто-то тихо постучал. «Войдите»,— сказал епископ. В ту же минуту дверь отворилась и в комнату вошел громадный лев. Преподобный отец едва не умер со страху... Это был ручной зверь, которого лорд Ватерфорд таким образом ввел в комнату гостя, желая испытать мужество по­следнего.

 

Кроме человека, львы нередко привязы­ваются и к другим животным, например к собакам. В Антверпенском саду одно время жила львица, которая свела тесную дружбу с жившей в ее клетке маленькой собачкой. Интересно было видеть, говорит Гарииг, как мощная африканка, лежа на соияе, обнимала огромными лапами свою ма­ленькую подругу и, играя, перебрасывала ее из стороны в сторону.

 

Приручение львов было известно еще в древности. В Карфагене Ганнон поплатил­ся за это даже ссылкой, так как его со­граждане предположили, что человек, зани­мающейся укрощением львов, способен под­чинять себе и людей. Некоторые римские триумфаторы въезжали в город, в триум­фальном шествии, на колеснице, запряжен­ной львами. Львиный бой в цирке всегда составлял одно из любимейших удовольствий римлян. Знаменитый Сулла заставил драть­ся в цирке сотню львов, Помпеи—600, а Цезарь—400. Адриан нередко убивал в цирке за один раз по сотне могучих зве­рей; Марк Аврелий однажды приказал сот­ню их расстрелять стрелами. В эпоху му­ченичества травля христиан львами была в большом ходу, и крик черни: «Chri-stianos ad leones»—нередко оглашал со­бою улицы и площади Вечного города.