Куницы.

К циветтам довольно близки также пальмовые куницы, или страннохвосты (Paradoxurus), хвост которых имеет у некоторых видов свойство закручиваться в кольца, отчего, по-видимому, и происходит их название. На ногах у них по 5 пальцев с выдвижными когтями, которыми они схватывают добычу, подобно кошкам; глаза—кошачьи, зубов—40. Запах выделяемой жидкости нисколько не похож на тот, который издают циветты, у некоторых видов он крайне противен. Все страннохвосты живут в Южной Азии и на близких к ней островах, преимущественно Зондских. Выходят на добычу ночью, отлично лазают и гоняются за птицами и мелкими млекопитающими. Впрочем, иногда они предпочитают растительную пищу, производя набеги на сады и плантации.

 

Индийская пальмовая куница, на Цейлоне — угудора (Paradoxurus niger), no строению и окраске меха напоминает генетту, а по величине равняется домашней кошке (45—55 см длины с таких же размеров хвостом). Основная окраска темно-бурая, почти темная; местами испещрена белыми пятнами. Водится на Цейлоне и в Индостане, в лесах и степях, а равно и в селениях. Любит плоды (особенно ананасы, а также кофе), но наносит большой ущерб и птичьим дворам.

 

Легко приручается. В Индокитае и на Зондских о-вах этот вид заменяется другим — малайской пальмовой куницей (или музангом (P. herraaphroditus), несколько менее предыдущего и с более коротким, грубым мехом. Окраска изменчива; некоторые животные имеют желтоватый основной тон с черными пятнами; брюхо серое, шея беловатая. Эти животные часто нападают на кофейные плантации, пожирая плоды, но переваривая только мясистую, сочную оболочку их, а зерно выбрасывая вместе с калом, так что оно оказывается совершенно неповрежденным. Яванцы передавали Юнгхуну, что это даже лучшие семена кофейного дерева, вероятно, потому, что животное выбирает только самые хорошие плоды. Кроме того, музанг питается еще птицами, яйцами их и насекомыми, которых ловит очень ловко.

 

Беннет рассказывает об одном музанге, бывшем у него в неволе. «Он был кроток и играл, как котенок; ложился на спину, забавлялся брошенной веревкой и издавал при этом тихое мурлыканье, похожее на барабанную трель. Очень часто он забавлялся таким образом со своим длинным хвостом. Если ему мешали во время еды, он сердито ворчал. Воду он пил, лакая, как собака или кошка, причем был нечистоплотен и часто становился передними лапами в чашку с водой... Это было вообще капризное, непостоянное создание, и когда не исполняли его желания, он страшно злился, бешено его трогали рукой, он тотчас принимался зализывать это место языком и торопился запрятаться в темный угол.

 

По временам, когда музанг скучал, он кричал так громко и пронзительно, что его крик разносился по всему кораблю, на котором мы плыли. Ночью шум становился еще неистовее: музанг бегал взад и вперед, визжал и кричал без умолку, не давая никому спать. Чтобы предотвратить этот шум, я надумал потом давать ему птичьи косточки, чем он и занимался всю ночь. Он охотно ел мясо всякой птицы, но еще больше любил различные фрукты. После обеда он был в самом лучшем расположении духа и позволял себя ласкать, но никогда не высхватывал за руку первого попавшегося и, наверное, прокусил бы ее насквозь, если бы его молодые зубы могли это сделать. При этом он раздувал щеки и злобно поводил своими длинными усами, испуская своенравные крики и ворчание. Когда казывал при этом ни малейшего удовольствия. Днем он спал, свернувшись по-кошачьи в клубок, ночью бодрствовал».

 

К этому я могу присоединить, что музанги редко уживаются друг с другом, не только с другими животными. Исключение представляла жившая у меня пара, но те зато аккуратно пожирали собственных своих детей. Относительно хватательной способности хвостов музангов, о которой говорят некоторые, я сильно сомневаюсь и никогда не замечал у своих пленников, чтобы они хватали что-нибудь хвостом.