Рыбацкие байки. Нормалек.

По выходным в летнюю пору десятки машин и мотоциклов рвутся за пределы нашего городка. Добрая половина пассажиров — рыболовы всех возрас­тов. Всяк, согреваясь тайным, сладостно дурманящим мысли и сердце ожиданием удачи, нацелился на заветное местечко. Выбор немаленький. Кто на озера — Луч а некое, Бросно, Жуковское, Корости некое, Тороповс-кое, Ореховское, Ямское, Охватское... Кто на речуш­ки — Волкоту, Жукопу, Сударевку, Нетесьму, Торопу... Чем-чем, а озерами и реками западные районы Тверской области богаты.

 

Впрочем, не все рыбаки отправляются в дальнюю дорогу. Наиболее терпеливые, изощренные остаются. Они уверены, что и здесь, на берегах Западной Двины, можно быть с уловом. Да еще каким!

 

— Знаешь,— рассказывает двоюродный брат Нико­лай,— ходил на днях к железнодорожному мосту, на донку ловил...

— Удачно? — Ноормалек,— равнодушно протягивает он.

— Двадцать четыре штуки. — Чего двадцать четыре? — спрашиваю я.

— Плотва,— Николай сосредоточенно затягивается сигаретой.

— Хорошая плотва. О-от такие лапти,— показывает руками.

— От четырехсот до шестисот грам­мов.

— А где ловил-то, где?

— На старых своих местах. Третий ручей пройдешь, и—как раз напротив дома, где Иголкины живут, в кусточках, значит...

 

Я не знаю, где этот дом, но знаю: Николай не лукавит. Если лукавит, то самую малость. Ну, скажем, не двадцать четыре плотицы поймал, а во­семь или десять. И не по четыреста-шестьсот, а посто пятьдесят-двести граммов... Собственно, какое это имеет значение?

 

 Немало голавлей, плотвы, ельцов переловлено им у железнодорожного моста — сам вивывал добычу, серебристых красавцев. Место это на окраине городка очень живописное. Спокойная, задумчивая река, метров тридцати шириной, обрамлена с берегов зарослями ольхи и черемухи. Весной глянешь с моста — разливается белое кипение. В зарослях кое-где неприметные тропки. Там, где они выходят к реке,— клевые места, но рыбачить здесь без сноровки — значит, не единожды пережить расстрой­ство из-за оборванной лески. Зацепить за нависаю­щие ветки ничего не стоит.

 

Вдохновленный рассказом Николая, под вечерок налаживаю донку с «ходячим» грузом, разминаю ломоть свежего хлеба для насадки и спустя полчаса выбираюсь на бугорок между двух ольховых деревь­ев. Бугорок весь истоптан, усыпан окурками, перед ним в воде рогульки — значит, место выбрано верное, можно разматывать донку. Длиной она не более десяти метров, леска — ноль три. Складываю леску кольцами, насаживаю на крючок вязкий кругляшок и забрасываю осторожно с руки. Легло хорошо, остает­ся ждать. В голове пульсирует навязчивая мысль про двадцать четыре плотицы от четырехсот до шестисот граммов. Сколько это? Килограммов восемь, десять... Загнул, кажется, братишка.

 

Но чем черт не шутит? Истекло несколько минут, мощная поклевка сотряса­ет поплавок. Я не успел среагировать, жду ее пов­торения, а в душе сомнение — наверняка крючок голый. Так и есть. Забрасываю, и вновь поплавок заходится резкой, прерывистой дробью. Подсекаю, но неудачно. Насадки как ни бывало. Клюет почти беспрестанно, с интервалом в две-три минуты, однако все подсечки безрезультатны. Исподволь одолевает чувство досады. Ведь лавливал же, лавливал на хлеб и на донную удочку плотву. Помнится, на куровских перекатах попадались экземпляры до килограмма. Давненько было, но ведь было! Слышу, шуршит за спиной листва, потрескивают сухие ветки, оглядываюсь—незнакомый мужчина в со­ломенной шляпе, рубашке-безрукавке. Остановился, чешет локоть.

 

— Крапивой обжагалился,— словно оправдываясь, говорит негромко.

— Ну как, клюет? — Клюет, да не подсечь,— жалуюсь, в очередной раз вытаскивая из воды голый крючок.

 — Не горячись, не горячись, дозволь повести, потом и подсекай,— дает он совет.

— На что ловишь-то?

— На хлеб.

— Э-э, браток, ничего не выйдет,— сокрушенно разводит руки незнакомец.

— Это она раньше на хлеб брала, сейчас хитрая стала. Разгонится, носом его сшибет — вот тебе и все. Сейчас на шитика надо. На, возьми несколько,— достает из-под куста консервную банку, наполненную водой.

— Вчерась оставил, целехонь­ки, должно быть. Шитиком в наших краях называют ручейника. Добывать его нехитрое дело — опустил с вечера в воду ветку, утром, глядишь — несколько черненьких палочек пристанет. С виду палочки, на самом деле панцири, которыми охраняет себя ручейник от речных хищников. Расколупаешь панцирь, под ним — нежный белый червя­чок. Насаживать его надо аккуратно, под нижнюю часть черненькой твердой головки.

 

Тогда ручейник останется естественно упругим, будет шевелиться в воде. Беру от незнакомца несколько, насаживаю одного, забрасываю. Следует мгновенная поклевка, подсекаю, но опять безуспешно.

— Не горячись, не горячись,— утешительно повторя­ет мужчина. Наконец повезло, ощущаю на крючке тяжесть. Не то чтобы тяжело тащить, но все же... Увы, попа­лась не плотвица «от четырехсот до шестисот»— сред­ненький елечик. Говорят, их очень мало осталось в реке после того, как выпустили «какую-то химию».

— Хулигашка,— комментирует мужчина, покури­вая.

— Ельцы-то нахальнее, чем плотва, нажористее.

Но как смеркаться начнет, перестанут.— С этими словами исчезает в зарослях. Наплывают полегоньку сумерки, а вместе с ними тишина, в которой каждый звук далеко слышен. Мычат коровы на окраине городка, побрехивают собаки, доносится музыка с танцплощадки. Я не спускаю глаз с поплавка. Он невозмутимо спокоен. Почему не клюет, почему?

 

Там, в черной глубине, словно услышаны в сей миг импульсы моей души. Точно угадываю время подсечки. Удочка изгибается дугой, в пылу азарта забываю об осторожности, верхняя часть лески зависает на суку. И тогда вскакиваю в воду, зачерпывая ее в сапоги, лихорадочно тащу рыбину на берег прямо за леску. Крупная, с золо­тистым отливом и крупной чешуей плотвица судорож­но глотает воздух на сыром от росы песке. Бросаю ее дрожащими от волнения руками в подсачек. Совсем стемнело, когда, обжигая крапивой щеки, выбираюсь из кустов, бреду набитой тропинкой к дому. Ага, вспыхивает у воды огонек сигареты, узнаю по светлой шляпе мужчину, который давал мне добро­желательные советы.

 

— Ну как? Он молча поднимает подсачек, в нем четыре крупные плотвицы. — Раньше ловил, где ты,— говорит.

— Там оно склад­нее будет, но и тут вроде ничего. Ну, а у тебя?— интересуется. В подсачке у меня тоже четыре плотвицы и еще маленький елец.

— Нормалек,— вспоминаю понравившееся слово, ус­лышанное от Николая. — Я ж говорил, на шитика ловчей, браток,—
продолжает незнакомец.

— Человек хитреет и рыба тоже... У самого дома обламываю несколько веток от ивового деревца, опускаю в воду. Знаю: утром по­надобятся шитики, чтобы получился «нормалек».