Рыбацкие байки. Ночные лещи.

Земляк мой Юра Бредняков, сорока пяти лет, слегка флегматичный с виду, седой, как лунь, завзятый рыболов. В любое время влечет его из Твери в родимую сторонку. Разве крюк — триста верст до Андреаполя, когда вертятся в памяти громадные сизобокие лещи, выловленные на Бросненском озере, десятикилограммовая щука с замшелой аж головой, взятая на блесну на озере Коростино, отливающие золотом красноперки, охочие до червя-навозничка на Баталовском озере? Эх, сторона-сторонка андреаполь-ская! Тихо, неназойливо память о тебе, словно

незамутненный ручеек, журчит, журчит... И сколько нас таких, покинувших свою родину, но всегда думающих о ней, сосчитать трудно.

 

Больше всего нравится Бреднякову ловить на донку с резиновым амортизатором. Как-то выдалось свободное время, записал его короткий и, быть может, поучи­тельный рассказ:

 

— За ночь, бывает, до тридцати лещей беру,— невозмутимо говорит Юра.—Иные до трех кило, бока сизые, чешуя, как полтинник. Место у меня люби­мое — на Бросненском озере, возле разрушенной церкви. Глубины в нем — громадные, подводный флот держать можно. По справочникам — сорок два метра, местные же говорят, на Никольских плесах до ста и больше. Там же, где я ловлю, восемь-десять, не больше. Самая, как известно, лещевая глубина. И тишина кругом. Домишко один всего жилой, дорога худая, на «Жигуленке» не враз и доедешь, медведи шаста­ют.

 

Приезжаю под вечерок, располагаюсь поудобнее, что­бы ночью не суетиться. Засветло еще «резинку» раз­бираю, червей наживляю и ставлю.

 

Поводков пять-шесть, а к крайнему поплавочек поярче на уздечке. Когда донка поставлена, он всплывает—видно, куда подкормку бросить. Без подкормки-то ни-ни,— продол­жает он.— Это уж проверено... Так вот, сажусь в лодочку, от поплавка по линии заброса прикармливаю. Крупицей отварной, хлебушком, тестом. Для запаху сухого хлебного кваску подмешаю. Обычная прикорм­ка, доступная. Важно поклевку хорошо видеть.

 

 Иные колокольчик вешают, а я не люблю. Проще делаю — там, где донка идет от колышка с берега, вешаю на леску дере­вянную палочку. Расщеплю ножичком и на самое чуткое место. Когда лещ берет, она качается. Чем крупнее тем осторожнее берет. Качнет — отпустит, качнет — отпустит. Это он так червяка засасывает. Глаза сломаешь, пока выглядываешь, когда подсечку делать. Чтобы видать — фонарь «летучая мышь» рядом ставлю.

 

 Лучше, конечно, в закрытый с боков ящик, чтобы на воду отблеска не было. Подсечку короткую делаю, но резкую. Потом мягко тащу, чтобы поводки не оборвать, но уверенно. Послабление ему нельзя давать, а то заходит кругами. Выволочешь — намаешься, пока усмиришь. Силищи в нем, если крупный, до дура. Мелких, случалось в Лучанях по пяток за раз тащить — другая картина. Что еще важно — не суетиться, не паниковать. Бывает, в первую ночь — совсем пустой, ни одной поклевки, а во вторую — только и гляди, одна за другой. Прикормка-то не сразу результат дает.

 

Ну, что еще,— размышляет он, вспоминая премуд­рости ночной охоты на леща.—Конечно, от погоды зависит, это уж, как упакаешь... Шума не делать, вина много не пить... Слушай, чего на слово ве­рить-то?

 

Поедем на следующее лето — сам все испро­буешь, во всем убедишься. Поедем? Поедем коли будем живы-здоровы. После Юриного рассказа как не поехать? Ведь трехкилограммовых лещей я еще не лавливал...