Рыбацкие байки. Плюха и генерал.

Всю ночь бодрствовал у костра. Подбрасывал в огонь сухие ветви, пил черный, как деготь, индийский чай, курил, изредка поглядывая в небо. Не нравилось оно мне. Тучи неслись, как оглашенные, то и дело загораживая луну, самолеты не летали, а трава на берегу была без росы. Знать, к дождю дело.

 

Однако разве помеха—дождь? Лишь бы клевало... Тысячу раз прав русский писатель Шмелев: «Только рыболовы знают, что творится в душе, когда подхо­дишь на зорьке к заводинке, видишь смутные камыши, слышишь сонные всплески рыбы, и расходя­щийся круг воды холодком заливает средце». Правда, в то утро рыба играла вяло...

 

Так и быть, в пятом часу зарядил — мелкий, настырный, по-осеннему знобкий. Вместе с дождем при­шел тягучий, как жевательная резинка, рассвет, и я увидел, что на противоположном берегу — там, где Волкота вытекает из Тороповского озера, объявился еще один рыбак. Он сидел под навесом и, кажется, наблю­дал за донкой с амортизатором. Во всяком случае, от колышка у его ног тянулся в воду шнур. Рыбак, видимо, приехал поздно вечером. Около полу­ночи было слышно, как гудела машина и мелькал свет фонаря. Я в то время возвращался берегом от деревни Семчинки.

 

 Дождь не ослабевал. У меня была немудреная от него защита — непромокаемая штормовка да кусок полиэтилена, чтобы закрыть колени в лодке. Особо на успех не надеялся, но все же подкачал спустившую за ночь лодку, взял удочку с червями, заплыл в устье, в приметное с давней поры местечко. Опустил крючок за травкой на течении, оно подхватило лес­ку, понесло.

 

Тут же последовала поклевка, и — серебристая плюшка трепыхается в носу лодки. За ней другая, третья... Никогда еще прежде плюха не клевала у меня столь жадно, как в тот памятный дождь. За каких-то полчаса все дно лодки было усеяно живым серебром. Иногда я бросал взгляд на берег, в сторону брезентового навеса, под которым сидел рыбак, ловил его внимательный взгляд, но словом мы так и не обмолвились.

 

 К полудню накатила огромная темно-синяя, со зло­вещими черными отливами, туча, разразилась таким ливнем, что невмоготу — поплавка не видно за водным частоколом. И тогда тот, с берега, проникшись, ви­димо, сочувствием ко мне, крикнул: — Эй, давай сюда? Я молча откликнулся на приглашение, вытащил лодку на траву, забрался к нему под просторный навес. — Здорово у тебя, я видел,—человек протянул мне крепкую, с ухоженными ногтями ладонь. На вид он был лет пятидесяти. Плотный, кряжис­тый — со смуглым, слегка одутловатым лицом.

 

Экипиров­ка у него оказалась, что надо — теплая летная куртка, прорезиненные штаны, сапожки с широкими короткими голенищами. Сидел он на удобном матер­чатом креслице, рядом с которым стоял деревянный чемоданчик. — У меня,— продолжал он,— ни одной поклевки, все черви целы.

 

Ну да бог с ним,— улыбнулся ра­душно, открыл крышку у чемоданчика, извлек фляжку в матерчатом чехле, потряс ею в воздухе.

— Давай, друг, по граммульке, не то заболеешь на такой холодрыге. Мы «приняли по граммульке», закусили бутербро­дами, шоколадом. — Сервис на рыбалке не последнее дело,— заметил он

— Особливо, когда не везет. Ну давай еще по одной. Добрый коньяк-то, хорошо греет. Туча ушла за горизонт, дождь прекратился. Я побла­годарил хлебосольного рыбака и переправился на свой берег. Вскоре увидел: выскочивший из леса УАЗик подкатил к навесу, из машины выскочил человек в такой же куртке, что и мой благодетель.

— Ну как, товарищ генерал?— донесся хрипловатый голос. Незнакомец, просидевший всю ночь под навесом, досадливо махнул рукой. Они быстро собрались и уехали. Я тоже собрался и пошел вниз к Семчинкам, куда за мной тоже должны были приехать.

— Слушай, ну ты даешь,— удивился мой товарищ — В такую погоду столько поймал.

— Плюха любит дождь,— поведал я ему убежденно, ощущая теплую, слегка дурманящую истому от ге­неральского коньяка.