Рыбацкие рассказы. Непойманный сом.

Изредка в наших краях проходят слухи. То поймали, мол, угря на порогах в верховьях Двины, то пуд форели взял заезжий рыболов на речке Лобнянке... Но больше всего слухов про сомов, хотя водятся они у нас лишь в двух реках — Торопе и Меже. Год назад рассказывали: бросили мужики динамит в Сомин вир, что на Торопе, сомов всплыло — свиней неделю кор­мили в ближайших деревнях. Нынче говорят: пошли мужики с кригой по реке — думали, бревно попалось, выбросить хотели, а это сом на тридцать килограм­мов. Разрубили — всем хватило.

 

Слухи будоражат душу, не дают покоя, заставляя в один прекрасный миг собрать рыбацкие манатки и двинуться в путь: авось не зря колоколят. Так и я однажды испытал судьбу на Торопе. Загодя прочитал все про сомов—про испытанный квок, про то, что вечером сом всплывает к поверхности и издает характер­ные звуки, что берет лучше ночью на лягушку, крупного живца и жареного цыпленка.

 

Вооружившись знаниями и двумя донками с милли­метровой леской и крупными тройниками, отправился. Ехать от Андреаполя километров пятьдесят. Народу в автобусе полно, знакомые интересуются, куда путь держу, на какое озеро, отвечаю уклончиво: видно, мол, будет. Если скажу, что еду на Торопу сома ловить, все равно не поверят, посмеются. Какие, мол, сомы на Торопе — речка-то маленькая.

 

Не речка — речушка в верховьях-то. Только я к скептикам отношусь скепти­чески. Говорят так скорее дилетанты, не знающие Торопы. И в верховьях она местами широка, и омутов предостаточно. Не раз хаживал ее берегами, ловил в тихих глубоких заводях крупную плотву на шитика, видел, как играет на зорьке крупная рыба. К тому же ямину для ловли выбрал не по наитию, у здешних жителей кое-что разузнал.

 

Там, где в кригу сом попался, собираюсь ловить. От Воскресенского часа полтора шел пешком до моста через Торопу, свернул налево, на широкий и красивый луг, уставленный одонками свежескошенного сена. Дви­нулся дальше по набитой тропке вдоль берега, сразу попал в облачко мошкары. Облепила со всех сторон, набилась за воротник. Пришлось достать рипудин, на­мазаться. Мошкара пирует— это хорошо, знать к устой­чивой погоде.

 

Минут через сорок в лесу на изгибе реки остановился, увидел язя с отгрызенной головой. Выдра, должно быть, озорничала. Неподалеку и решил ловить — глухие, словно бездонные заводи приворожили. Озадачило, правда: ни одна рыбешка не играет, а мне живцы нужны, я для них шитиков с собой прихватил. Натаскал загодя сушняка из леса, пошел за живцами. На удивление быстро повезло — подцепил двух довольно крупных плотвиц. Не мешкая, бросил донки. На леске тяжелые грузы, чтобы живцы не запутали снасть. Поплавки крупные, из белого пенопласта. Время еще раннее, солнце высоко, взялся плотву ловить на шитика в другой заводи. Нечасто, но ровно поклевывало — с десяток подсек, пока солнце за лес покатилось. Пристроился у костерка, чаю вскипятил. Покуриваю потихоньку.

 

Слышу, потрескивает в кустах, насторожил­ся: вдруг медведь шастает, место-то глухое. Нет, не медведь, мужик с удочкой. Подошел, попросил закурить.

 

— На «резинку»? — спрашивает.

— На живцов донки поставил.

— Рыба тут есть, и крупная. — Сом, говорят, есть.

— И сом... Тут не знаю, а на Мантихе водится,— смотрит с улыбочкой.

— А ты че, сома решил взять, да?

— А кто попадется. — Ну давай, давай,— он потопал дальше, в сторону большака. Прошел немного, обернулся.

— Не вытащить будет, зови на помощь,— хитро щурит глаза.

 

Незаметно обняла все окрест ночь, я зажег фанарик, сходил к донкам, поплавки дремлют на воде. Вдруг где-то в стороне, слева, откуда пришел мужик, раздался какой-то странный звук, словно кто-то причмо­кивал на воде. Вмиг вспомнилось, что в теплую погоду сомы подвсплывают и издают похожие звуки. Я с фона­рем пошел в сторону этих звуков. Вот они ближе, ближе, потом прекратились. Выключил фонарь, постоял, не двигаясь, звуки повторились. Вытащил одну из донок, перенес ее сюда, забросил при свете фонаря под другой берег, откуда раздавалось чмоканье. Возвратился — тот самый мужчина сидит у костра. — Я тут недалеко.

 

Скучно одному. Разговорились о том о сем — о летающих тарелках, о Ельцине. О рыбалке ни слова, держим про себя свой секрет. Загадочный какой-то мужик. Так слово за слово, рассвета дождались. Он опять ушел на свое стой­бище, к своим донкам. Поплавок уже без фонаря виден, рассветает. Первая, как стояла, так и стоит, а вторая...

 

 О сколько их, горестных таких минут, было на рыбалке и никак к ним не привыкнуть! Комель удилища лежит на берегу, вершок утоплен в воде, поп­лавка не видно. Серце у меня так и подскочило — вижу, ведет вершок в сторону, приподнял удилище — где там, леска внатяг, как струна. Потом ослабла, к моему берегу пошла, остановилась. Решаю немного выждать: вдруг бросила рыбина живца? Подождал, берусь за удилище, на конце тяжесть, ни туда, ни сюда.

 

— Ну как, взяла? Сосед мой, оказывается, объявился.

— Взяла,— говорю, а голос дрожит.

— Тащи тогда. Сом, не иначе. Тащу изо всех сил и... берег под моими ногами обваливается, а я боком лечу в воду. Не отпуская удилища, лихорадочно выскакиваю на сухое.

— Здоровенный, собака,— сочувствует мужчина.

— А ну-к дай, я попробую. Как бы не так. Не-ет, сома я сам возьму. Снова тащу и даже сдвинуть не могу.

— Коряга, должно быть,— невозмутимо говорит муж­чина.— Их тут много, на дне-то.

— Какая еще коряга? Я ж видел, как водило!
Одежда вся ко мне прилипла, в сапогах хлюпает, но что мне до этого, если сом сидит на крючке!

— У тебя жилка какая?— спрашивает мужчина.

— Миллиметровка.

— Ну так тащи, выдержит,— советует он мне.— Только за нее и тащи.

 

Я вскакиваю в воду, хватаюсь за леску, наматываю ее на рукав штормовки и тащу, тащу... Сердце бьется, готово из груди выскочить. Мне чудится сом, огромный такой, пуда на два сомище, и как я еду с ним в автобусе, и как с завистью смотрят на меня пассажиры. И как я его сфотографирую и буду пока­зывать всем знакомым в городе.

 

И тут... леска резко ослабевает, я падаю на берег, весь в иле, чумазый, как черт. Все у меня внутри разом обрывается. Мужик подскакивает, поднимает вы­павшее из моих рук удилище, тащит леску на берег, и я вижу, что на крючке болтается плотвица и та­щится здоровенный гнилой сук, отломившийся в воде от ствола дерева. Мужик хохочем во весь голос и я тоже почему-то хохочу нервным таким, срывающимся хохотком.

 

— Надо ж, мать е так,— говорит он, успокоившись.

— А я и сам подумал, что сом. Есть они тут, паразиты, е-есть... Мы покурили, повздыхали, потом он ушел к себе ловить плотву, мне же ловить больше не хотелось.

 

Наскоро обсохнув у костра, я пошел к мосту, остановил первую попутку и уехал домой. В то лето я еще несколько раз ездил на Торопу. Непойманный сом не давал мне покоя. Мне почему-то казалось иногда, что, может быть, он, сом-то, и затащил тогда живца под корягу, ведь груз на леске был не­маленький, живцу не под силу.

 

Затем все как-то ушло на задний план за житейскими заботами. Но вот нынешним летом услышал опять, что поймали в том месте, где я был тогда, сома на два пуда, и зазнудило в душе. Нынче собираюсь поехать на Торопу.