Этнические группировки Поросья.

Несмотря на то что с 40-х годов XII в. все кочевники, жившие в Поросье, объединились в союз, т. е. сделали первый шаг в формировании нового этнического образова­ния, они фактически на протяжении всего своего сущест­вования в Поросье твердо помнили, к какой первона­чально этнической группировке принадлежала каждая орда. Мало того, постепенно выросло количество этниче­ских наименований, входивших в черноклобуцкий союз, а также и кочевого вассального населения, обитавшего по окраинам Переяславского и Черниговского княжеств.

 

Помимо торков и берендеев, очень часто упоминав­шихся в Ипатьевской летописи как самостоятельные, от­дельно действующие объединения и после создания сою­за, летописец называл также печенегов (1151 и 1162 гг.), коуев (1151, 1162, 1170, 1185 гг.), турпеев (1150 г.), кае-ничей (И60 г.), бастиев (70-е годы). Последнее наимено­вание особенно интересно, поскольку благодаря последо­вательным летописным записям о них удалось проследить процесс сложения этой этнической группировки. Так, в первых записях упоминается вычленившаяся из берен-деевской орды «бастеева чадь», т. е. большой аил богато­го бая или даже хана Бастия. Позднее летописец говорит уже просто «бастии». Этот процесс выделения из боль­шой массы новых малых этнических образований, полу­чавших имя от главы семьи иди куреня, был, видимо, характерен для степняков. Этим путем шло формирова­ние многих степных группировок, неожиданно возни­кавших на страницах средневековых хроник.

 

Представля­ется весьма вероятным, что именно так выделились из торческих орд берендеи. В 1097 г. в летописи говорится о торчине Береньде. Ясно, что не этот Береньдя был осно­вателем многотысячной орды берендеев, поскольку он служил всего-навсего «овчухом» у князя Святополка, но факт существования этого имени у торков можно счи­тать установленным, а потому не исключено, что аил какого-то богатого и знатного Береньди стал ядром много­численных сильных и чрезвычайно активных политиче­ски берендеев. После изгнания их Владимиром Монома­хом в 1121 г. с занятых ими пограничных земель они вновь появляются на летописных страницах только спу­стя 18 лет: летописец записал, что в междоусобице Яро-полка с Всеволодом Ольговичем на помощь Ярополку пришло 30 тыс. берендеев, посланных королем Венгрии. Вполне возможно, что это была та же разросшаяся на дунайских пастбищах орда. Нуждающийся в помощи ки­евский князь вновь предоставил ей для пастбищ земли в Поросье, и с тех пор берендеи стали самой дееспособной частью вассальных Руси кочевников.

 

Надо сказать, что сообщение 1139 г. о берендеях представляет ценность еще и из-за того, что это одна из немногих в русской летописи количественных характеристик участвовавших в походах кочевников. Обычно летописец употреблял эмоциональные определения: «множество», «мнози» й «аки борове». Совершенно очевидно, что, называя такую значительную цифру, летописец имел в виду не количе­ство воинов, а численность всей берендеевой орды. Демо­графические расчеты показали, что примерное соотноше­ние воинов к остальной массе населения в эпоху средне­вековья равняется 1 : 5. Если допустить, что из Венгрии пришло 30 тыс. воинов, то можно предположить, что все­го берендеев было не менее 150 тыс. Но это вряд ли воз­можно: территории в Паннонии и в Поросье были очень небольшими и на них не могло поместиться такое гро­мадное количество населения, причем нужно помнить, что его сопровождали стада, без которых кочевники не могли существовать.

 

 Выше мы говорили о том, что Анна Комнина писала о 30 тыс. печенегов (с детьми, женщинами, стариками) ? взятых в плен императором Алексеем Комниным после победы над ними. Учитывая, что большинство печенеж­ских воинов погибло в битве, всего печенегов было не бо­лее 35 тыс. Видимо, мы можем уверенно говорить, что 30—40 тыс.— средний размер любой кочевнической орды.

 

В дальнейшем в Ипатьевской летописи еще дважды говорилось о участвовавших в военных походах беренде­ях: в 1172 г.— 1500 воинов, в 1184 г.— 2100. Это, как мы видели, вполне реальные цифры, исходящие из действи­тельного количества берендеев, живших в Поросье, по­скольку очевидно, что в обоих случаях (частных набегах на половцев) берендеи выставляли не весь имевшийся в их распоряжении воинский контингент, равный, видимо, 5000-6000.

 

Берендеи занимали в Поросье довольно большие тер­ритории. Судя по сообщениям летописи, они располага­лись в верховьях Роси, вокруг русского города Ростовца. Там находились их вежи и даже небольшие городки, ве­роятно не очень сильно укрепленные, так как в 1177 г. шесть «городов берендичь» были легко взяты половцами, которые очень редко брали города, хотя и часто осаждали их. Кроме того, берендеи упомянуты еще в 1105 г., т. е. до изгнания их Владимиром, в описании половецкого по­хода на Заруб: «...пришед Боняк зиме на Зарубе и по­беди торки и береньдее». Их вежи стояли вперемешку в долине Днепра, по которой проходила дорога на Заруб. По пути Боняк взял их.

 

Мы уже говорили, что печенеги обжили земли в вер­ховьях Россавы (левого притока Роси). Торческие владе­ния располагались в центральных районах Поросья. Там уже в конце XI в. возник на древнем скифском го­родище город Торческ. Кочевники вообще, оседая, люби­ли использовать более древние укрепления в своих посе­лениях. Обычно они только немного подновляли их и ставили на древние валы деревянные, обмазанные глиной частоколы. Так произошло и с Торческом. Скифские го­родища обыкновенно были очень большими. Торческ рас­полагался по всей площади древнего городища и был, безусловно, крупным средневековым поселением, однако заселен он был негусто, постройки были легкие, наземные, скорее всего войлочные юрты.

 

Размещены они были в го­роде не улицами, а «гнездами» (дворами). Каждое «гнез­до» принадлежало, видимо, одной большой семье — аилу, или чади, как называет их летописец. Один двор от дру­гого был отделен иногда довольно значительным свобод­ным от застройки пространством, поскольку известно, что скотоводы наиболее ценный скот (породистых коней) и молодняк предпочитали держать поблизости от своих жилищ.

 

Видимо, каждый двор, принадлежавший большой семье, именовался летописцами «вежей». Вежи ни в го­роде, ни в степях никогда не были специально укрепле­ны какими-то фундаментальными сооружениями, но для них, как правило, было характерно расположение юрт по периметру круга, в центре которого ставили юрту гла­вы семьи. По внешнему периметру круга в степи нагро­мождали связанные между собой телеги, а в городе, воз­можно, могли ставить плетневые загородки, аналогичные тем, которые плетут вокруг двора (база) казаки, Таким образом, русские недаром называли аильные дворы ве­жами, т. е. укреплениями. Пробраться внутрь вежи-двора было, вероятно, весьма затруднительно.

 

Торческие вежи были разбросаны и за пределами торческих укреплений, так как, занимаясь пастбищным скотоводством на сравнительно небольшой территории, скотоводы были вынуждены и летом и зимой постоянно быть при своих стадах, перегоняя их с места на место, чтобы трава на пастбищах не выщипывалась и не вытап­тывалась полиостью и пастбища способны были «само­восстанавливаться».

 

Коуи — четвертое по величине (и значимости) этни­ческое соединение, входившее в союз черных клобуков. Местоположение их веж и пастбищ в 50—70-е годы XII в. устанавливается только косвенно. Дело в том, что они постоянно выступают вместе с торками, берендеями и печенегами в составе черных клобуков. Поскольку этот союз образовался и локализовался на территории По­росья, то логично предположить, что коуи жили там же, где и остальные этнические группировки этого союза. Од­нако под 1185 г. летописец неоднократно упоминает осо­бую группу этого этноса, названную им «коуи чернигов­ские». Следовательно, помимо Поросья, коуи раскинули в то десятилетие свои вежи и пастбища и в Чернигов­ском княжестве: на его границах и, возможно, даже ча­стично в окрестностях самого Чернигова — по широкой деснинской пойме.

 

Что касается турпеев и каепичей, то оба эти неболь­ших этноса обитали, видимо, на переяславско-чернигов-ском пограничье, поскольку упоминаются в летописи в связи с военными действиями, ведшимися князьями друг против друга именно на территории этих княжеств. Иных, более веских доказательств о месте их обитания у нас нет. Следует сказать, что, помимо этих перечисленных в Ипатьевской летописи этнических группировок, вассаль­ных Руси, мы можем считать вслед за крупным совет­ским тюркологом Н. А. Баскаковым какими-то формирую­щимися соединениями перечисленных в «Слове о полку Игореве» могутов, татранов, шельбиров, топчаков, реву-гов и ольберов. Баскаков справедливо предполагает, что это были названия болынесемейных коллективов (аилов), таких же, какой была Бастеева чадь (Баскаков, 1985, с. 128—137). Под 1159 г. в летописи упоминается Олбьерь (Ольбер?) Шерошевич (дружинник князя Мстислава). Это подтверждает гипотезу Н. А. Баскакова о том, что в «Слове» действительно перечислены производные от имен собственных названия отдельных вассальных аилов. Из них при благоприятных обстоятельствах могли сложиться и более крупные объединения.

 

Перечисленные в «Слове» семьи принадлежали, вероятно, наиболее богатым васса­лам черниговского князя, уже начавшим выделяться из общей массы вассальных пограничных скотоводов, впол­не возможно — из среды коуев или торков. Таким образом, сложный процесс этнообразования по­стоянно протекал и волновал не только вольные стенные объединения, но и уже полуосевших или даже полностью осевших кочевников. Характерно, что этот процесс за­ключался не только в слиянии мелких групп, но и в вы­делении из старого, давно сложившегося этноса неболь­ших группировок, нередко перераставших в новые этно­сы. При этом культурные традиции, культовые обряды, общая бытовая культура менялись весьма незначительно.

 

По существу в Поросье, где было раскопано много кочев­нических курганов, мы смогли выявить только два обря­да: печенежский и торческий, мало отличавшиеся друг от друга (Плетнева, 1973). Оба народа хоронили своих покойников головами на запад, укладывая их на спину и сопровождая одновременно захороненным чучелом коня, от которого сохраняются обычно взнузданный че­реп, кости ног, отчлененных чаще всего по пястный су­став, и отпечатки шкуры с хвостовыми позвонками. Этот обряд свидетельствует о полном сохранении и культиви­ровании в Поросье всаднических традиций. В них тону­ли те незначительные отличия, которые, очевидно, были и в обрядности, и в быту разных черноклобуцких этно­сов. Во всяком случае, археологически их уловить не удается.