Черноклобуцкое общество в Поросье.

Почти все категории черноклобуцкого общества и войска отражены в летопис­ных записях. Лучники названы «молодью». Обычно это действительно были молодые воины-стрелки, обязан­ностью которых в бою был первый обстрел вражеского войска и заманивание его ложным бегством в засады. Тяжеловооруженные воины назывались «лучшими мужами», во всяком случае часть из них, происходившая из наиболее знатных семей, относилась к этой категории общества.

 

Аристократы, как и половецкие ханы, имено­вались князьями. Однако в летописи сведения о них почти не сохранились. Мало того, летописец вообще пред­почитает не называть имен черноклобуцких воинов. Иск­лючения единичны: это три берендея — Тудор Сатмазо-вич, Каракоз Мнюзович, Карас Кокай (1159 г.), затем Бастий (1170 г.), Кульдюрей, Чурнай и Кунтувдей (1183, 1190, 1192 гг.). О последнем, названном опреде­ленно «торческим князем», в летописи сохранились неко­торые сведения биографического порядка. В 1190 г. его по ложному навету взял и посадил в «погреб» киевский великий князь Святослав.

 

Соправитель Святослава Рю­рик отпустил торческого князя, поскольку, мол, это «муж дерз и надобен Руси». Кунтувдей не стерпел «сорома» и бежал в степь к половецкому хану Тоглы. «Половцы же обрадовашася ему и почаша с ним думати, куда бы им выехати в Рускуго землю» (ПСРЛ, II, с. 668—669). Первый поход Кунтувдея с половцами был направлен на поросский городок Чурнаев, который был взят и сожжен, а две жены Чурная и челядь его были взяты в плен, затем они направились к Боровому, но, узнав, что в Торческе сидит сын Рюрика Ростислав, повернули в степь. Судя по направленности этого похода, от которого факти­чески пострадал только Чурнай, можно думать, что имен­но этот князь, или «лепший муж», наклеветал на Кун­тувдея и из-за него началась эта ссора сюзерена с вас­салом. Зимой хаи Тоглий (Итогды) с Акушем и Кунтувдеем вновь обрушились на Поросье.

 

Половцы с Тоглием во главе неожиданно от пойманного «языка» узнали, что Святослав с войском стоит у городка Кульдеюрева, и бросились в паническое бегство, а половцы, шедшие с Кунтувдеем, дошли до Товарого', но также вынуждены были отступить, причем лед на реке Роси проломился и из-за этого многие погибли и попали в плен, но «Кун­тувдей утече», заключает летописец.

 

В 1192 г. все лето киевские князья простояли с войсками у Канева, сторо­жа свои земли. Видимо, Кунтувдей не давал возможности передохнуть ни одного месяца. Поэтому зимой этого года Рюрик послал за Кунтувдеем к половцам. Хаи пришел с большой половецкой свитой. Дипломатичный Рюрик не позволил себе разгневаться на недоверие к его слову, он «половце одарив дары многими... и отпусти их восвояси, а Кунтувдея остави у себе и да ему горъ на Реи Дверен, Руское земле деля» (ПСРЛ, II, с. 674). Так закончился конфликт.

 

Рассказ этот интересен тем, что в нем неодно­кратно указывалось не только на существование город­ков, по и на принадлежность их определенным лицам: Кюльдурею, Чурыаю, наконец, герою повествования Кун-тувдею, получившему во владение прекрасную русскую крепостицу. Таким образом, очевидно, что богатые черноклобуцкие аристократы предпочитали уже селиться в «городках», по-видимому своеобразных феодальных зам­ках, которые, судя по Чурнаеву, занимала одна семья (аил) данного хана или «лепшего мужа». Итак, у черных клобуков прослеживается ясно выра­женная социальная иерархия, совпадающая в их воени­зированном обществе с военной. Наверху стояли крупные аристократы, подчинявшиеся непосредственно князю глав­ного города любого княжества, в котором были такие вассалы. Характерно, например, что в 1185 г., собираясь в поход против Кончака, Игорь Новгород-Северский об­ратился за помощью к своему сюзерену — черниговско­му князю и тот дал ему «коуев черниговских». Своей властью Игорь не мог взять их в свое войско.

 

Следует сказать, что после образования разноэтыичного черно-клобуцкого союза в Поросье, видимо, сложилась до­вольно напряженная обстановка. Ханы трех основных орд — торков, печенегов и берендеев — неизбежно долж­ны были бороться за первенство в союзе. Недаром, как мы уже видели, каждая группа стремилась выступать самостоятельно. Киевского князя такая неус­тойчивость вполне устраивала, так как объединенные под властью одного сильного хана черные клобуки сразу ста­ли бы для Руси реальной опасностью. Поэтому некото­рую разрозненность князья не только допускали, но и поддерживали. Однако им все чаще и чаще, особенно в борьбе с половецкой опасностью, необходимы были соеди­ненные силы черных клобуков.

 

В записи 1151 г. говорит­ся, что сами черные клобуки захотели объединиться, при­чем не непосредственно под властью киевского князя, который в это время должен был организовать оборону Киева, а под властью его брата Владимира. Так впервые появился у черных клобуков свой русский князь, всегда находившийся в вассальных отношениях к киевским князьям. Юрий Долгорукий, захватив на несколько лет Киев, поставил в Поросье князя Васильке Поросское вла­дение не было наследственным. Туда посылали наиболее верных Киеву бояр и молодых княжичей, как правило, на один или несколько походов (на несколько лет). Чер­ные клобуки предпочитали этих молодых, энергичных и подвижных предводителей. В 1172 г. они сказали великому князю: «Кыяже, не ездь, тобе лепо ездити в велике полку... ныне пошли бра­та которого любо и берендеев несколько...» (ПСРД, II, с. 556—557). Глеб послал после этого на половцев брата Михалко с сотней переяславцев и 300 берендеями.

 

 В 1185 г. Святослав и Рюрик послали воеводой к черным клобукам для походов на половцев боярина Романа Нез-диловича, а в 90-е годы князем над черными клобуками был посажен сын Рюрика Ростислав. Он, очевидно, уже крепко осел в Поросье: его постоянным местожительст­вом стал Торческ. Матерью Ростислава была половчан­ка—дочь хана Беглюка, взятая Рюриком в 1163 г., по­этому естественна склонность этого князя к жизни в Поросье, в быту населения которого сохранились кочев­нические традиции. Надо сказать, что Поросье, с его своеобразным военизированным бытом, возможностью отличиться в боях, получить надежных союзников-побра­тимов среди черноклобуцкого населения, привлекало рус­ских воинов всех рангов. В этом отношении очень интересно одно богатейшее поросское погребение, со­вершенное под курганом у села Таганча.

 

В нем похоро­нен мужчина, ориентированный головой на запад, вместе с ним положена была целая туша коня. Инвентарь этого захоронения очень богат и разнообразен: остатки узды и седла, сабля, копье, остатки щита, булава, кольчуга, шлем, серебряные накладки и серебряная чаша. Датиру­ется погребение концом XI—XII в.

 

Погребальный обряд явно языческий, несмотря на находку в могиле медаль­ончика с изображением Христа. Однако считать это по­гребение принадлежащим какому-то богатому тюркскому воину мы не можем, потому что, измерения его черепа показали, что это европеоид, длинноголовый, с признака­ми «средиземноморского типа». Характеристика черепа позволяет считать погребенного принадлежащим к рус­ской княжеской семье (об этом свидетельствуют и скан­динавская длинноголовость, и греческая средиземномор­ская примесь) (Плетнева, 1958, с. 185). Некоторое своеоб­разие инвентаря подтверждает его отличие от кочевниче­ских погребений. Кочевники, в том числе и черные кло­буки, не пользовались щитом, остатки которого найдены с воином из Таганчи, не было у них и булав. Необычна, конечно, и находка христианского медальончика, причем раннего, относящегося к X в., что, видимо, означает на­следственное владение этим предметом в течение не­скольких поколений. Погребение это вызвало множество гипотез. Особенно необычным казался языческий обряд, совершенный при захоронении русского князя в XII в.

 

В настоящее время это уже не кажется столь невероят­ным, так как археологи обнаружили в Прикарпатье це­лую сеть языческих святилищ, датирующихся от XI до XIII в. включительно (Русанова, Тимощуп, 1986). Это важнейшее свидетельство чрезвычайной устойчи­вости языческих мировоззрений на Руси во всех слоях общества. Попадая в окружение язычников, даже рус­ские князья, судя по Таганче, легко вновь обращались к язычеству, и поэтому черноклобуцкие соратники (а воз­можно, и жены?) хоронили их в соответствии со своим языческим мировоззрением.

 

Таким образом, погребение это если и принадлежало не самому Ростиславу Рюрико­вичу, то, во всяком случае, такому же лихому князю, взявшему на себя трудные обязанности «промежуточного вассала» киевского князя в его взаимоотношениях с черноклобуцкими аристократами и воинами. Выше уже говорилось, что поросские кочевники были участниками подавляющего большинства военных дейст­вий киевских князей.

 

В 40—50-е годы это были междо­усобные драки, в которых со стороны врагов киевского князя участвовали, как правило, половцы, поэтому уже тогда черноклобуцкие воины не только нажили себе в степях обозленных врагов, но и научились не бояться сражаться с ними. В 80—90-е годы русские князья по­стоянно организовывали походы на степняков и нх вер­ными помощниками в этих походах были черные клобу­ки. Летописцу известно только два случая, когда те не пожелали биться с половцами. Первый раз это произо­шло в 1187 г., когда черноклобуцкие воины предупредили половцев о походе Святослава и Рюрика: «...даша весть сватом свом в половци». Поход был сорван.

 

Второй раз черные клобуки в 1192 г. просто отказались идти на по­ловцев «бяхуть бо сватове им сидяще за Днепром». Мо­тивировка в обоих случаях одна — в половецкой орде, на которую готовился поход, у черных клобуков были родственники — «сваты», т. е. совершенно очевидно, что они брали себе жен из половецких кочевий. Археологиче­ские данные подтверждают это: среди раскопанных пече­нежских могил встречаются женские погребения, принадлежащие, видимо, половчанкам. Кроме того, попадаются там и мужские погребения, совершенные с целой тушей коня (около 15%), что характерно для половцев, а сле­довательно, принадлежавших половцам, влившимся в разноэтничный черноклобуцкий союз.

 

Однако русские князья приобретали среди половцев вассалов не только в составе черных клобуков. Пример­но в те же 40-е годы XII в., когда складывался в По-росье черноклобуцкий союз, в разных районах русского пограничья начали формироваться небольшие объедине­ния (орды?), которые русский летописец называл «дикие половцы». Академик Б. А. Рыбаков предложил убеди­тельную гипотезу о происхождении этих новых группи­ровок. Он считал «диких половцев» остатками половец­ких орд, разбитых русскими в начале века; поэтому их и называли «дикими», т. е. не входящими ни в какие известные в степях крупные половецкие объединения. По характеру эти новые образования были аналогичны чериоклобуцкому союзу, так как состояли из семей (аилов), вышедших из различных орд и не связанных друг с другом кровнородственными отношениями.

 

Летописные данные позволяют считать, что существо­вали две группировки «диких половцев». Первая группи­ровка занимала земли, видимо, где-то в степном Подонье (между Осколом и Доном или на самом Дону). Эта груп­па политически была связана с князьями Черниговского княжества и с Юрием Долгоруким. Среди них были дядья князя Святослава Ольговича: Тюпрак и Камоса Осолуковичи. Связь эта была не только родственной, но и традиционной, поскольку еще в 1128 г. в летописи упо­минается хан Селук (видимо, их отец), пришедший по просьбе Всеволода Ольговича к Вырго, т. е. на юго-вос­точную границу Черниговского княжества. Это косвенно подтверждает факт местоположения кочевий Селука и его сыновей в бассейне Дона. В 1149 г. Юрий, пройдя земли вятичей, подошел к старой Белой Веже, т. е.. на нижний Дон.

 

Оттуда, не дождавшись там половцев, Юрий направился к русской границе (опять-таки юго-восточ­ной), и уже там к нему присоединились «дикие полов­цы». Через два года после этого Юрия снова поддержи­вали в его борьбе с Изяславом «дикие половцы», причем соединение их с русскими полками произошло па левом берегу Днепра — па южной границе Переяславского кня­жества. Следует отметить, что среди этих половцев, ви­димо, одним из военачальников был сын знаменитого Боняка — Севеич, погибший во время осады Киева. Этот факт представляет интерес потому, что Боняк, как из­вестно, был ярым врагом русских князей (и Мономахо-вичей, и Ольговичей), а его сын, отколовшись, вероятно, в силу каких-либо причин от орды отца, стал «диким по­ловцем», беспрепятственно грабившим в союзе с Ольгови-чами и Юрием Киевское княжество.

 

Помимо упоминаний о «диких половцах», явно свя­занных с юго-восточным пограпичьем Руси, в летописи значительно отчетливее выявляется группировка, участ­вовавшая в «западных» походах в качестве союзников русских князей. Так, еще в 1146 г. Всеволод Ольгович в союзе с ближайшими родственниками и с Болеславом Лядским, а также «дикими половцами» пошел на Галич. Им удалось зажечь «острог», но в открытом бою Всево­лод потерпел неудачу, вернулся в Киев, где вскоре умер.

 

Можно, конечно, считать, что речь идет о «диких по­ловцах», обитавших поблизости от черниговского погра­ничья и привлеченных Ольговичем в данный поход по­тому, что среди них было много друзей, в том числе хаи Селук. Однако то обстоятельство, что Всеволод был тогда киевским князем, а также последующие сообщения лето­писи, свидетельствующие о «западном» направлении ин­тересов какой-то части «диких половцев», позволяют все-таки полагать, что эта группировка обитала где-то на за­паде от Киевского княжества. В 1151 г. в летописи записано, что какие-то «дикие половцы» вместе с уграми (венграми) помогали киевскому князю Изяславу вести борьбу против Юрия и Ольговичей. Они же в 1159 г. должны были участвовать в планировавшемся киевским князем походе против Ивана Берладыика, земли которого находились в Прутско-Диестровском междуречье. Князь ждал их на западной границе — у городка Мунарева. Ясно, что не донские «дикие половцы» были участниками этих событий.

 

Под 1162 г. в летописи сохранился рассказ о большом совместном походе князей западных княжеств (в част­ности, Галицкого) и черных клобуков на Киев — на одно­го из Ольговичей, захвативших тогда, после смерти Юрия, киевский стол. «Дикие половцы» в этом походе были на стороне Ольговича — они «устрегоша рати» и предупредили князя о надвигающейся опасности. Види­мо, узнать об этом походе «дикие половцы» могли только в том случае, если сами они занимали земли, находив­шиеся на пути или поблизости от пути этого собиравшегося войска. Эти земли находились, возможно, в между­речье верховий Буга и Днестра на южной окраине Галицко-Волынского княжества. Им мог принадлежать и раскопанный Н. Е. Бранденбургом Каменский могиль­ник, прослеженный на котором погребальный обряд сви­детельствует о сильной этнической смешанности хоронив­шего там своих родичей населения. В то же время пре­обладание явно половецких черт в погребальном обряде (камни в насыпях, восточная ориентировка, захоронение целых туш коней) говорит как будто о преобладании в этой группировке половецкого этнического элемента. По­явление па территории, занятой кочевниками, могильни­ков является одним из важнейших признаков, подтверж­дающих возникновение здесь хотя бы относительной оседлости. Видимо, образ их жизни, экономика и социаль­ные отношения были очень близки к черноклобуцким. Следует сказать, что «дикие половцы» не стали вассала­ми русских князей, они не селились на русских землях, а кочевали только поблизости от них как на востоке, так и на западе. Однако в середине XII в. примерно в тече­ние 20 лет они были союзниками русских князей в их междоусобных драках, причем, как правило, на стороне Ольговичей. Против половцев они не выступали ни разу.

 

После 1162 г. «дикие половцы» 33 года не упоминались летописцем, хотя, судя по Каменскому могильнику, отно­сящемуся ко второй половине XII в., продолжали жить на занятых ранее землях. О них «вспомнили» только в 1195 г., когда к власти в Киеве пришел князь Рюрик. Он начал свое княжение с миротворчества: сумел поми­рить всех князей и затем «роспусти дружину свою, и братию свою, и дети своя: и дикий половци отпусти в вежи своя, одарив я дарами многими» (ПСРЛ, II, с. 690). Уже в следующем году мир кончился, Рюрик стал собирать силы для борьбы с Ольговичами и привлек диких половцев. Видимо, в этих событиях принимала участие опять-таки западная группировка. И это было в последний раз.

 

В заключение обратимся еще к одному степно­му наименованию, появившемуся на страницах летописи одновременно с черными клобуками и «дикими половца­ми». Это бродыики — отряды вольных русских степных поселенцев, аналогичных казачеству, возникшему в сте­пях на 500 лет позднее. Название «бродники» происходит от слова «бродить», близкого по смыслу тюркскому кор­ню «каз» (кочевать), от которого образовалось слово «казаки». Для локализации месторасположения в степях броднических поселений в нашем распоряжении есть только косвенные данные. Бродыики упоминаются, как правило, вместе с половцами, связанными с Чернигов­ским княжеством (с Ольговичами).

 

Отсюда можно сде­лать вывод, что они жили где-то рядом с этими половца­ми, кочевавшими, как мы видели, в бассейне Дона. В археологических разведках, которые наш отряд вел па среднем Дону (в Воронежской области), были обнаруже­ны остатки (скорее следы) нескольких кратковременных небольших поселков (почти кочевий), характеризующих­ся находками на них. обломков типичных древнерусских горшков XII в.

 

Не исключено, что эти поселки, располо­женные в устьях маленьких правых притоков Дона, в скрытых от врагов и ветров овражках, принадлежали выходцам из Руси, бежавшим от притеснений боярства и князей,— бродникам. Возможно, что отдельные их группы находились не только на среднем Дону, но и в других, отдаленных от Дона районах степи. Вероятно, бродниками были основаны поселки, остатки которых, обнаруженные на нижнем Днепре и сопровождавшиеся обширными христианскими кладбищами, характеризуют­ся находками обломков типичных русских сосудов. По­следний раз в летописи они были упомянуты в кровавый 1223 г. как участники битвы на Калке. Характерно, что бродники вместе с половцами первыми дрогнули и нача­ли отступать под напором врага. Они чувствовали себя гораздо ближе к кочевникам, чем к русским воинам.

 

Видимо, к этому времени (через три поколения после первого упоминания) бродники в основной массе слились с половцами. Это естественно: в степь из Руси бежали мужчины, жен они брали не с далекой родины, а из ближайших кочевий, а следовательно, большинство их в начале XIII в. только на четверть были русскими. Впро­чем, к тому времени и в самих половецких кочевьях было много таких же «квартеронов»: браки между пред­ставителями двух миров — русского и степного были по­стоянными. Итак, мы познакомились с двумя видами соподчине­ния кочевников на Руси.

 

Один из них— вассальный рас­пространился широко во всех граничивших со степью русских княжествах. Союзнические, как бы «федераль­ные» отношения поддерживали с этими же княжествами «дикие половцы», а иногда в них вступали и бродники. Летопись сохранила сведения еще об одной форме использования русскими князьями кочевнических воинов. Большинство этих последних происходило преимущест­венно из числа рядовых пленников. На Руси они превра­щались в княжеских слуг. Под 1015 г. в летописи гово­рится о поваре князя Глеба «именем Торчии», который зарезал юного князя по приказу «окаянного Горесара». Аналогичные «грязные дела» поручались и Баидюку — «отроку» Владимира Мономаха, который пригласил Итла-ря в баню, где хана убили (1095 г.), и овчуху «торчипу именем Береньди», выколовшему по приказу своего кня­зя глаза князю Васильку (1097 г.).

 

Все они относились, вероятно, к беднейшей части пленных воинов или даже захваченным вместе с вежами рядовым пастухам. Как мы видим, на Руси они исполняли обязанности слуг низ­ших категорий: повара, овчуха, седельника. Был среди них и «отрок», т. е. самый младший, но все-таки дру­жинный «чин». Были пленными и «кощеи» — взятые на поле битвы главы семей (аилов, кошей), не могущие по каким-то причинам выкупиться из плена. Эти своих не предавали. Так, в 1170 г. кощей Иславич попытался предупредить своих (правда, поздно!) о надвигающихся на них полках девяти русских князей. Таких «кощеев» можно было использовать только в междоусобицах. Там они, как и беднейшие пленные, не жалели русских (ни своих «господ», пи чужих). Иногда в летописи назы­вались имена тюркоязычных воинов, вероятно перешед­ших на службу к князьям: «половчанин именем Кумаи» (1096 г.), Кулмей (1097 г.), Горепа и Судимир Кучебич (1147 г.), Олбырь Шерошевич (1159 г.) и др. Все это пе пленные, презрительно именуемые общей кличкой «кощеи», а придворные и дружинники, которых киязья направляли друг другу в качестве послов, которым пору­чали возглавлять часть войска. Но и этих как будто бы верных и проверенных придворных привлекали обычно только в межкняжеских распрях. В степи с ними не ходили.

 

Следует подчеркнуть, что начиная с середины XII в. в летописных записях уже не попадаются тюркские име­на отдельных придворных, слуг и воинов. Вероятно, это можно объяснить окончательно оформившимися вассаль­ными отношениями с черными клобуками и другими ко­чевническими группировками, локализовавшимися на границах Черниговского и Переяславского княжеств. Ис­пользование пленных потеряло необходимость, поскольку под рукой всегда были опытные и связанные вассалитетом отряды отважных всадников, всегда готовых идти в любой поход: как на соседнее княжество, так и на даль­ние степные кочевья половцев. Это было тем более нуж­но русским князьям, что вторая половина XII в. знаме­нуется постепенным укреплением половецких орд, рас­ширением территории их кочевания, восстановлением сил после сокрушительных ударов Владимира и его сына Мстислава.