Сочинение: «Немую боль в слова облечь...» (поэмы А. Т. Твардовского)

А. Т. Твардовский — ярчайший поэтический талант. Доминиру­ющая черта его творчества — высочайший уровень гражданского беспокойства во всех без исключения жизненных ситуациях.

Счастлив тот, кто «посетил сей мир в его минуты роковые». Чем-чем, а «роковыми минутами» наша эпоха не обделена. Твардовский убедился в этом на собственном жизненном опыте. Родом он из смоленской деревни, из семьи, пережившей драму раскулачивания и ссылки.

О коллективизации он знал не понаслышке. Картины новой колхозной жизни, сразу якобы ставшей счастливой, в литературе и искусстве принято было приукрашивать. Невольно вспоминает­ся муляжное изобилие в знаменитой кинокомедии «Кубанские казаки», которая вышла тоже в довольно суровые послевоенные годы, но показала крестьянскую жизнь сплошным праздником — и праздник получился на славу.

 

Так было и в раннем стихотворе­нии Твардовского «Гость», где к колхознику приезжает единолич­ник (на своей телеге со своим конем!), чтобы посмотреть: а стоит ли вступать в колхоз? (Можно подумать, что дело было добро­вольным.) Он-то сам не может решиться вынуть из кошелки привезенный «ржаной с начинкою пирог», а хозяева ему поллит­ровку ставят и яичницу «во всю сковороду»! Хвастается колхозник хлебом и льном, лошадьми, коровами и телятами: «А скот был сытый, плавный, чистокровный». Этот сюжет Твардовский вклю­чил позднее в поэму «Страна Муравия».
[sms]

Старое вино будет влитое новые мехи.
И черные — с построек старых — бревна
Меж новых хорошо легли в забор.

Многозначительный образ! Словно символ того, как люди ста­рого, темного сознания все же входят в новую жизнь. Такой образ нельзя потерять, и те же бревна «хорошо легли» в текст поэмы.

И бревна старые в забор

Меж новых улеглись.

Одним словом, правду жизни следовало втиснуть в прокрустово ложе «социализма», забыв о крестьянской трагедии. Надо было вспомнить-, как страдали бедняки от кулаков. Твардовский описал несчастную долю девушки, выданной за богатого хозяина, у кото­рого «скотхоботастый, сытый, чистокровный». Уж не этот ли скот оказался на колхозном дворе? Помните, в «Госте» сказано точно так же о скоте?

Впрочем, разве дело в одном лишь скоте? В колхозе людям и работается весело (еще бы — ведь за «трудодни»!), и свадьба гуляется от души (где и Никите Моргунку перепало как гостю). А на ку­лацком на дворе, «где журавель колодезный — и тот звучал с торже­ственностью церковной», — в том «немилом, нежилом раю» бед­
ной бесприданнице нет ни веселья, ни жизни, она бежит с посты­лого двора в чем была. 

 
Ты хлопотала по двору чуть свет,
В грязи, в забвеньи подрастали дети,
И не гадала ты, была ли, нет
Иная радость и любовь на свете.

Об этом пишет он в своей миниатюре. Что было, то было: учас­тью жены в большом крестьянском хозяйстве (как и участью мужа) была работа от зари до зари. А в строках Твардовского есть искрен­няя боль и искренняя вера в возможность иной, радостной жизни. А чем кончается кулацкая жизнь? Угрюмых супругов раскулачива­ют и ссылают:

И с ним одним, угрюмым стариком,
Куда везут вас, ты спокойно едешь,
Молчащим и бессмысленным врагом
Подписывавших приговор соседей.

Не правда ли, в этом очень «идейном» стихотворении, в этих «правильных» словах все же чувствуется «немая боль» высылаемых крестьян.

Да и как не быть боли? Односельчане «подписали приговор» соседу-кулаку, как своему врагу. На фоне этой скрипучей телеги, увозившей на Соловки классовых врагов, особенно должна была впечатлять идиллическая картина новой жизни всей Смолен­щины:

Край мой деревенский, шитый лыком,

Новая Смоленщина моя.
,
Было все это. Но какой ценой. Миллионы умерших от голода мужиков в Поволжье и на Украине. А сколько было лучших работ­ников сослано или расстреляно. Сами же мужики расстреливали мужиков. И вот уже новая героиня поэта горюет, что родители не позволили ей выйти замуж по любви за пастуха, выдали за кулака— и что теперь, как жить?

Поздно о том говорить, горевать,
Батьке бы с маткой заранее знать,
Знать бы, что жизнь повернется не так,
Знать бы, чем станет пастух да батрак.

«Жизнь повернется не так» — надолго, хотя не навсегда. В этом вопросе председатель колхоза, у кого гостил Никита Моргунок, оказался плохим пророком.

В наши дни поэма «Страна Муравия» своей правдивостью и драматизмом напоминает нам о иене, которую народ платит за то, что жизнь поворачивается «не так».

— Что за помин?

— Кулаки! Поминаем душ усопших,
Что пошли на Соловки...
Их везли, везли возами...
С детками и пожитками.

Вот и снова «немая боль» в очень оптимистической поэме. Жут­кая картина выселения человека из воли в неволю, что равносильно почти выселению из жизни в смерть. Нет, не случайно у Твардовс­кого зазвучала песенка о божьей птичке:

Отчего ты, божья птичка,
Звонких песен не поешь? —
Жить я в клетке не хочу,
Отворите мне темницу,
Яна волю полечу.

Невольно вспоминается стихотворение А. С. Пушкина «Птичка». Сложены эти строки в 1823 году, но прошло столетие — и вновь пришлось писать о птичке в клетке, но уже без всякой надежды.

Через двадцать лет наступила хрущевская «оттепель». Прав был И. Г. Эренбург, лед тронулся — и его уже нельзя было остановить никаким «застоем». Твардовский внутренне раскрепостился и «не­мую боль в слова облек». Одна за другой пишутся поэмы, о которых он прежде мечтать не мог: «За далью — даль», «Теркин на том све­те». Нещадно изобличающие строки, бичующие бюрократизм, оч­ковтирательство, показуху.

Немало таких строк и в посмертно опубликованной поэме «По праву памяти»:

Пред лицом ушедших былей
Не вправе мы кривить душой, —
Ведь эти были отплатили
Мы платой самою большой...

За два года до своей смерти Твардовский отверг все запреты на память — предал гласности память о крестьянской трагедии 30-х годов:

...не те уже годочки, —

И встарь теснила нам сердца...

«По праву памяти» — это осмысление поэтом опыта всей про­житой жизни. Она отмечена новым уровнем постижения народной правды. Это острое социально-гражданственное и лирико-фило-софское раздумье о непростых путях истории, о судьбе отдельной личности. Она пронизана требованием большой и бескомпромисс­ной правды, воскрешающей «живую быль» и боль нелегких стра­ниц нашего исторического прошлого.

Поэма отмечена характерной для Твардовского глубиной и си­лой поэтического обобщения. Сама память в его поэме — это не просто воспоминание о былом, а невозможность забыть, неотпускающая боль души, постоянное тревожное и суровое напоминание о том, что никогда не изгладится в сердце человеческом. Сам мотив поиска правды — как истины и справедливости — сквозной в поэме и пронизывает ее текст от обращения к себе во вступительных стро­ках и до завершающих ее слов.

В этой поэме развиваются и углубляются мотивы, прозвучав­шие в книге «За далью — даль» (особенно в главах «Так это было», «Друг детства»), но приобретшие здесь глубоко личностный харак­тер. Все это поистине выстрадано поэтом, поскольку речь идет о драматической судьбе его семьи, самых близких людей, о его соб­ственной судьбе.

О великом подвиге народа в годы войны, когда решалась судьба Родины, когда народ, отдавший сынов и дочерей во имя этого под­вига, показал, на какие жертвы он способен, рассказал Твардовс­кий. И о том, какие бесчинства совершались «во имя этого народа», рассказал честно, правдиво. И помнил, помнил и берег эту память свято. Но вера в то, что «и впредь как были — будем — какая вдруг ни грянь гроза, — людьми из тех людей, что людям, не пряча глаз, глядят в глаза», пронизывает все произведения поэта.

На долю Твардовского выпало стать поэтическим зеркалом трех трагических периодов, потрясших мир, и большую и малую роди­ну. Он пережил, перестрадал и 30-е и 40-е годы, и послевоенные годы — и, наконец, ему посчастливилось пережить, как говорили
древние греки, катарсис — очищение души. Поэттакой судьбы имел полное право по-пушкински горделиво, по-маяковски дерзко на­писать о себе:

Вся суть в одном-единственном завете:
То, что скажу, до времени тая,
Я это знаю лучше всех на свете —
Живых и мертвых —знаю только я.
Сказать то слово никому другому
Я никогда бы ни за что не мог

Простота языка Твардовского загадочна, как простота Пушки­на. «Эта простота, меткое слово, — писал Б. Пастернак, — помогла завоевать сердца миллионов...»

Твардовский был не просто представителем своего времени, а его выдающимся представителем. Он жил и работал в полную силу, прекрасно понимая, что не в полную силу нельзя писать. Это было бы безнравственно по отношению к народу, к России. «Силу мож­но показать, когда говоришь в полный голос», — писал Ф. Абрамов. И по сей день этот гол ©с «правды сущей», голос «прямо в души бьющий» доходит до душ и сердец наших.[/sms]