Мигнул

5 лет назад 7 августа 1932 года в Советском Союзе был принят Закон об охране социалистической собственности, предусматривающий расстрел с конфискацией или 10 лет лагерей за хищение государственного, колхозного и кооперативного имущества (известный в народе как «закон семь-восемь» или «закон о колосках»).

Стояла светлая и теплая погода. В саду у Полиных яблони клонились, отяжелев от плодов. Под горой слышался гомон. Бабы спешили на ток, где уже тукали веялки. У невысокого бурта стояли две подводы для отправки зерна на ссыпку. Под навесом ежились полусонные ребятишки, ожидая, кому ток мести, кому быков пасти или воду везти на загонки.

У сторожки туда-сюда вышагивал приехавший на двуколке уполномоченный. Время от времени он похлопывал красноталовой хворостиной по хромовому сапогу или, остановившись, чертил на земле замысловатые линии. Его высокий рост, худосочность и угловатое галифе делали фигуру заостренной и пугающей.

- Иди сюда, - позвал он ближайшего к нему парнишку. - Скажи, куда бабы по нужде ходят?

Подошедший Федянка насупился и молча показал в сторону балочки, поросшей молодым караичем.

- А мужики!?
- Ты, дядя, не думай, они зернушки не жуют. Из чириков выбирают, когда идут домой. Боятся.
- Ладно брехать. Вот пойду и погляжу, чем колхознички спорожняются.

На табор к обеду съехалась вся третья бригада. Кашеварка Фрося кормила трудяг редкой затиркой и на закуску давала по варенику с терном. Балагур и весельчак Мишка с Мигулевки жевал, как дробь, кислую начинку, прищуривая то один, то другой глаз.

- Вот такая история, - начал он со своей любимой присказки, - дед Гришак надысь гутарил, как бывало хозяин сожнет нового урожаю, сразу на мельничку, да пышек напекут, вволю наедятся. Теперича - мы хозяева?!
- Что за агитация? - послышалось из-за спин. Все притихли.

Летний день был на исходе. Натруженные и щедро припудренные родной землицей колхозники возвращались в хутор. Вдруг тишину сорвал животный крик.

- Ху, либо Михайло опять по-ишачьему кричит, - успокоила Евдокия.

Когда-то Мигулины жили крепко. Дом, железом крытый, вмещал большую семью. С приходом новой власти его конфисковали. Михаила женили рано, и теперь, имея троих детей, он ютился в землянушке. Куда и постучался его дружок Терентий, бывший в сельсоветском активе.

- Выйди, дело есть, - сказал он твердо. - Уходить тебе надо. Вчера «воронок» к кочеванцам наведывался. Взяли двоих. Уляшку Харламову забрали, дети остались.
- За что?! - выдохнул Михаил.
- Перестрели Уляшку, а у нее сумочка с табачный кисет с житом под грудями...

Сам видал список, и ты там первый. Уходи, можа спасешься.

- Куда же мне - некуда.
- Земля большая.
- Моя земля тут, - в сердцах выпалил Михаил.

Стояла ночная тишина. Изредка слышался брех визгливой собачонки. Жена скорочко собрала узелок. Он простился с семьей, бросив взгляд на спящих детей. Крадучись вышел в степь. Тоска сдавливала грудь. И тогда он что было мочи закричал, по-животному. Упал в копешку свежего сена и заголосил по-бабьи.

До зари надо было добраться до железнодорожной ветки, подцепиться на товарняк, а там уж, что Бог даст...

Михаил шел в сторону станицы, крадучись, путался в ежевичных плетях. Со стороны бугров послышался чуть различимый паровозный гудок. Состав замедлил ход на крутом изгибе путей. Михаил изловчился и с коего раза забрался на движущуюся махину.

- Держись, а то пропал, - сказал он себе.

Напрягшись, как струна, он нашел «посадочное» место, где можно было скрыться. Его одолевал сон. Снилось, как дед Афанасий ходит по хутору, ищет своих быков. После раскулачивания дед и вправду умом тронулся.

- Куда, дедушка, идешь? - спрашивали хуторяне.
- Быков искать, говорят, ушли в Чеботареву балку...

Так с мыслями о доме, о прошлом Михаил направлялся в непонятное будущее, пока не увидел Кавказ. Горцы гнездились, как птицы на горных подъемах. Как свечки, стояли нефтяные вышки.

Казака приняли по-доброму, помогли обжиться. Года через полтора, так же украдки, к нему добрались жена с детьми.

Соседи-чеченцы стали звать его по-своему «Мигул да Мигул». Как-то на работе спросили: «Ты казак?» «Я воронежский», - с горечью ответил Мигулин.

В родной хутор имени Ленина на свою Мигулевку Михаил не вернулся, дожив до глубокой старости. В Чеченскую кампанию пострадали его сыновья и внуки. Иное время, другие поколения, тема другая.

30-е годы - боль людская, в стонах и плаче, в лагерях и тюрьмах, в изгнании, незабываема. Колесом истории были подавлены тысячи и тысячи хлебопашцев. Было это, было.