Сочинение: Образ автора в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

«Евгений Онегин», пожалуй, самое трудное для понимания произведение русской литературы. Про него не скажешь сло­вами Твардовского: «Вот стихи, а все понятно, все на русском языке». Язык этого романа (в широком смысле, не только лингвистическом) очень труден для современного читателя. Не понимали этот язык и современники поэта. Однако они верно уловили, что художественный нерв «Евгения Онегина», средоточие творческих задач, поставленных Пушкиным, свя­заны с формой повествования или формой авторского присут­ствия в тексте.

Поначалу, после выхода отдельного издания первой главы, современники решили, что Пушкин подражает байроновскому «Дон Жуану». Действительно, повествователь «Евгения Онеги­на» перескакивает с предмета на предмет, говорит много «нео­бязательного» («светская болтовня»), и все это обильно при­правлено шутками и иронией, так что понять мысль автора не­возможно, да и облик его получается каким-то несерьезным. В конце первой главы Пушкин пишет:

Перечитал все это строго:
Противоречий очень много,
Но исправлять их не хочу.
[sms]

Признание принципиальное, ибо здесь сам автор обозначил ведущий принцип построения своего романа в стихах. Этот принцип — противоречие. Например, 5 строфа 1 главы весьма критически оценивает уровень образованности Онегина, но за­тем идет перечисление «всего, что знал еще Евгений», и в 8 строфе делается вывод, что знал он не так уж и мало. Но главное противоречие всего романа, и особенно 1-й, ключевой главы — соотношение личности Онегина и личности повествователя. С одной стороны, можно заключить, что Онегин и Я ро­мана близки по духу, даже друзья. Но строфа V решительно объявляет, что:

Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной...
Как будто нам уж невозможно
Писать поэмы о другом,
Как только о себе самом.

Откуда берутся эти противоречия и почему автор их допус­кает? Дело в том, что на протяжении текста романа значение местоимений первого лица (я, мне, мной и т. п.) все время меня­ется. В одних случаях они обозначают автора-поэта, пишущего роман об Онегине и других персонажах (вспомним рассуждения о литературе, ее истории, теории и практике сочинительства).

 

В других случаях Я обозначает реального человека, который параллельно написанию романа об Онегине живет своей, «био­графической» жизнью Пушкина, которая теперь нам хороша известна, да и многим первым читателям была знакома. Тако­вы, например, три последние строфы первой главы. И наконец, в ряде эпизодов первой главы Я обозначает некоего вымышленного персонажа, безымянного знакомого Онегина по петербург­скому свету.

В результате получился очень сложный текст, совмещаю­щий в себе все три мира, причем переходы из одного мира в другой происходят мгновенно, в пределах двух соседних стро­чек, без всякого предуведомления со стороны «автора».

«Друзья Людмилы и Руслана! С героем моего романа...» — здесь Я-поэт представляет героя своего нового творения. «Оне­гин, добрый мой приятель, родился на брегах Невы...» — перед нами Я — вымышленный безымянный персонаж, человек оне­гинского круга (вряд ли Пушкин стал бы смешивать свою ре­альность поэта и человека с вымышленной, иллюзорной «ре­альностью» романных персонажей). «Или блистали, мой чита­тель...» — опять Я-поэт, обращающийся к читателю. — «Там некогда гулял и я: но вреден север для меня» — пушкинское примечание, намекающее, что реальный «биографический» че­ловек находится сейчас в южной ссылке.

В результате такого построения романный текст все время меняется, объекты описания то и дело оборачиваются разными сторонами, описываются с разных точек зрения. Текст «Евге­ния Онегина» заключает в себе целых три художественных ми­ра, лежащих рядом, часто переходящих один в другой и тем не менее нигде не смешивающихся.[/sms]