Сочинение: Сатира как творческий принцип творчества М. Б. Салтыкова-Щедрина

Сатира — основной творческий принцип Салтыкова-Щед­рина. «Сказки» созданы в последние годы жизни писателя (1883—1886) и предстают перед нами неким итогом работы Салтыкова-Щедрина в литературе. И по богатству художест­венных приемов, и по идейной значимости, и по разнообразию воссозданных социальных типов эта книга в полной мере мо­жет считаться художественным синтезом всего творчества писателя.

Адресовав «Сказки» «для детей изрядного возраста», Щед­рин сразу же вводит читателя в особую атмосферу своей книги. На этих страницах к «детям изрядного возраста», то есть ко взрослым, сохранившим наивные иллюзии прекраснодушного юношества, обращаются сурово. Им не сочувствуют — их умно и зло высмеивают; розовые очки, охраняющие их нежные глаза от суровой действительности, безжалостно разбивают.

Сатира Салтыкова-Щедрина — особое явление в русской литературе. Смех органически присущ нашей культуре. И если Пушкин мог с полным правом сказать:

От ямщика до первого поэта
Мы все поем уныло.

Грустный вой — песнь русская, — то с неменьшими основаниями можно говорить о смехе: так же, как и грусть, он свойствен всем — «от ямщика до первого поэта». Перу Пушкина принадлежат добрые шутки и резкие эпиграммы; то веселостью, то мрачной иронией блещет желч­ный Лермонтов; неразрывно слиты смех и слезы в творчестве великого печальника и сатирика Гоголя; смешные, хоть и не всегда симпатичные уродцы сходят со страниц Островского...

[sms]

И русский фольклор насыщен смехом: от шуток-прибауток до целостной системы смехового мира, глубочайший анализ кото­рого дан Д. С. Лихачевым в книге «Смеховая культура Древней Руси». Литераторы, принадлежавшие к лагерю революционе­ров-демократов, культивировали в своем творчестве особую смеховую культуру: они отдавали приоритет сатире, призыва­ли высмеивать и бичевать пороки общества, «язвы современ­ной жизни».

Творчество Салтыкова-Щедрина можно с полным правом назвать высшим достижением социальной сатиры 60—80-х го­дов, квинтэссенцией сатирического направления натуральной школы. Ближайшим предшественником Щедрина не без основания принято считать Гоголя, создавшего сатирико-философ-скую картину современного мира. Однако и от этого ближайше­го предшественника Щедрин бесконечно далек, ибо ставит пе­ред собой принципиально иную творческую задачу: выследить, разоблачить и уничтожить.

В. Г. Белинский, рассуждая о творчестве Гоголя, определял его юмор как «...спокойный в своем негодовании, добродушный в своем лукавстве», сравнивая с иным «грозным и открытым, желчным, ядовитым, беспощадным». Эта вторая характерис­тика глубоко раскрывает сущность сатиры Щедрина. Замеча­тельным подтверждением выглядит такая запись И. С. Турге­нева: «Я видел, как слушатели корчились от смеха при чтении некоторых очерков Салтыкова. Было что-то страшное в этом смехе. Публика, смеясь, в то же время чувствовала, как бич хлещет ее самое». Таким образом, для Гоголя смех был путем к нравственному исправлению людей, к возрождению истин­ной духовности.

 

Салтыков-Щедрин видел назначение сатиры в ином: она призвана возбуждать негодование, формировать активных борцов с рабством и деспотизмом. Не к исцелению России стремился Щедрин, но к полной гибели существующей социально-государственной системы и построению на ее месте новой (обратите внимание, как близки его цели «базаровским» нигилистическим идеям!).

Форма сказки дала Щедрину возможность открыто высказы­ваться по волнующим его и его соратников проблемам. И, обра­щаясь к фольклору, писатель стремится сохранить его жанровые и художественные особенности, с их помощью привлечь внима­ние читателя к основной проблеме своего произведения.

«Сказки» Салтыкова-Щедрина по жанровой природе пред­ставляют собой некий сплав двух различных жанров фольк­лорной и авторской литературы: сказки и басни. Свободная форма изложения, волшебные превращения, место и время действия, определяемые как «в некотором царстве» и «неког­да», — все это заимствовано писателем у жанра сказки. Одна­ко герои Щедрина вовсе не сказочные — это аллегории, сати­рические маски басен, где волк, заяц, медведь, орел, ворона и другие звери, птицы и рыбы явственно принадлежат отнюдь не к животному миру. Следуя традициям Крылова, Щедрин не произвольно надевает на своих персонажей те или иные маски, но стремится «воздать каждому по заслугам»: в его сказках в каждой личине сконцентрированы характерные черты, точно определяющие в своем единстве распространенный социаль­ный или человеческий тип.

Вспомним, например, сказку «Самоотверженный заяц». Там «играют» все привычные «сказочные» и «бытовые» черты пер­сонажей. Волк и заяц не только символизируют охотника и жертву: волк кровожаден, силен, деспотичен, зол; заяц — труслив, малодушен, слаб. Но эти образы наполнены злобо­дневным социальным содержанием. Волк наслаждается поло­жением властителя, деспота: «За то, что с первого моего слова не остановился, вот тебе мое решение: приговариваю я тебя к лишению живота посредством растерзания. А так как теперь и я сыт, и волчиха моя сыта, и запасу у нас еще дней на пять хватит, то сиди ты вот под этим кустом и жди очереди. А мо­жет быть... ха-ха... я тебя и помилую».

 

Посмотрите, этот волк не просто пользуется правом сильного: в его образе воплощены черты представителей власти всех уровней — от жандармского «хватать и не пущать!» до судейского, губернаторского и т. д. манипулирования законом. Вся волчья семья живет по «волчь­им» законам: и волчата играют с жертвой, и волчиха, готовая зайца сожрать, его по-своему жалеет (как тут не вспомнить грибоедовское: «По-христиански, так он жалости достоин»!). Однако у автора вовсе не вызывает сочувствия заяц: ведь он тоже живет по волчьим законам, безропотно отправляется вол­ку в пасть! Щедринский заяц не просто труслив и беспомощен, он малодушен, он заранее отказывается от сопротивления, об­легчая волку решение «продовольственной проблемы». И здесь авторская ирония переходит в едкий сарказм, в глубокое пре­зрение к психологии раба.

Злое, гневное осмеяние рабской психологии — одна из ос­новных задач сказок Щедрина. Он не только констатирует эти особенности русского народа — его долготерпение, безответ­ность, не только с тревогой ищет их истоки и пределы, как свойственно было Некрасову. Салтыков-Щедрин безжалостно обличает, едко высмеивает, бичует, ибо видит именно здесь главную беду времени. Сказки — жанр, доступный народу и любимый им. И именно сатирическая сказка, считал Щедрин, быстрее и эффективнее всего дойдет до народа. Маски животных нужны сатирику не только как аллегория.

М. Горячкина справедливо отмечает: «Щедрин в сказках не только идет по линии наделения животного чертами предста­вителя того или иного класса, той или иной политической пар­тии, но и по линии низведения человека, олицетворяющего враждебную народу силу, до положения хищного животного». i К этой мысли сам Щедрин старательно подводит читателя: «...Будь он хоть орел, хоть архиорел, все-таки он — птица.

До такой степени птица, что сравнение с ним и для городового может быть лестно только по недоразумению». Это отрывок из сказки «Орел-меценат», в которой особенно отчетливо звучит еще одна важная для Салтыкова-Щедрина'мысль. Обратите внимание: автор делает все для деромантизации, депоэтизации привычных образов. «Поэты много об орлах в стихах пишут, и всегда с похвалой. И стать у орла красоты неописанной, и взгляд быстрый, и полет величественный. Он не летает, как прочие птицы, а парит, либо ширяет; сверх того: глядит на солнце и спорит с громами... И теперь я думаю об орлах так: "Орлы суть орлы, только и всего. Они хищны, плотоядны... А живут орлы всегда в отчуждении, в неприступных местах, хлебосольством не занимаются, но разбойничают, а в свободное от разбоя время дремлют".»

Для чего потребовалось сатирику это развенчание привычно романтических образов? Он считает пагубным само восхищение хищником, пусть даже хищной птицей. Разумеется, поэты в об­разе орла романтизировали не пожирателя мышей; они создали символ гордого одиночества, мощи, тяги к свободе и т. д. Но при всем том орел не переставал быть плотоядным и все так же, го­воря словами Пушкина, «кровавую пищу клевал». Вот поэтому-то и возмущает Щедрина любование хищником. Ореолом роман­тических черт овеян убийца — и автор разрушает ореол. Бог с ними, с птицами, они «имеют свое оправдание, что сама приро­да устроила их исключительно антивегетарианцами.» Но, роман­тизируя орла, люди одновременно возвышают и себе подоб­ных — совершающих преступления. Оправдывая орлов, оправ­дывают властителей, сильных мира сего. И Салтыков-Щедрин саркастически высмеивает это «вредное заблуждение», не поз­воляя видеть в поработителе героя, «право имеющего».

И нельзя не видеть, что это — его решение «наполеоновской темы», что щедринские волк и заяц, орел и мышь, карась и щу­ка иллюстрируют все ту же глобальную, центральную для рус­ской литературы тему, которой Достоевский посвятил «Пре­ступление и наказание»: «Тварь ли я дрожащая или право имею». Показательно, к слову, что Достоевский прибег к «щед­ринскому» приему, заставив Раскольникова в его теории разде­лить человечество на «Наполеонов» и «муравейник», то есть на людей и насекомых.

Сказки «о животных» — лишь один тип сказок Щедрина. В сказках другого типа действуют люди («Дикий помещик», «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил» и др.). Их персонажи не прикрыты масками зверей, рыб и птиц, и автор использует иные сатирические приемы: гиперболу, гро­теск. Герои этих сказок, однако, тоже явлены как маски-симво­лы: автор создает собирательные образы социальных типов. Такие сказки, как «Добродетели и пороки», «Пропала совесть», можно объединить в отдельный цикл аллегорических сказок. Они наполнены большим философским содержанием, сказанное в них соотнесено не только с настоящим моментом, но и с веч­ными вопросами бытия.[/sms]