Сочинение: Человек и революция (по роману Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго»)

О революции размышляли многие писатели XX века. И это естественно. Слишком велико оказалось ее влияние на людей, слишком много было искалеченных судеб. Восторги, прокля­тия, апатия и отчаяние, попытки понять и принять, невзирая ни на что...

Роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго» — история жиз­ни типичного «положительного» интеллигента той поры, умного, талантливого, пытливого, лишенного обычных предрассудков, жаждущего не поверить (что всегда проще), а осмыслить и по­нять. Это и хроника тех лет — истории нескольких семей, близких по родству, дружбе, соседству. Но самое главное — это хроника душевного состояния Юрия Живаго, его поиски исти­ны, его мысли об окружающем, его попытки понять, почему Россия идет столь кровавой дорогой. Автор «отдает» герою ро­мана не только свои лучшие стихи, но и самые свои сокровен­ные, самые выношенные мысли, его устами пытается передать свое видение событий, потрясших страну.
[sms]
Условно говоря, роман «Доктор Живаго» — это история борьбы человека, Личности с неумолимым ходом истории. Ис­тория давит, ломает, заставляет смириться, чтобы выжить. Так, как смиряются многие. И не то чтобы главный герой (а с ними автор) приняли революцию в штыки. Оба они прекрасно по­нимают, как понимали это практически все интеллигенты той поры, что революция неизбежна. Ее подготовила та эпоха, ког­да «обжоры тунеядцы на голодающих тружениках ездили, за­гоняли до смерти». «Грязь, теснота, нищета, поругание челове­ка в труженике, поругание женщины. Была смеющаяся, безна­казанная наглость разврата маменькиных сынов, студентов белоподкладочников и купчиков. Шуткою или вспышкой пре­небрежительного раздражения отделились от слез и жалоб обо­бранных, обиженных, обольщенных».

Живаго прекрасно осознает, что при всех преимуществах лично его существования «основная толща народа веками вела немыслимое существование... неестественность и несправедли­вость такого порядка давно замечена». Понимает он и то, что «частичное подновление старого здесь непригодно, требуется его коренная ломка. Может быть, она повлечет за собой обвал здания. Ну так что же? Из того, что это страшно, ведь не сле­дует, что этого не будет?» Правда, оказывается, что одно де­ло — рассуждать о необходимости ломки и совсем другое — видеть настоящие, не умозрительные трупы на улицах и боять­ся за свою семью.

Юрий Живаго бежит с семьей из Москвы от голода и разру­хи — и по дороге видит «кровавую колошматину и человеко-убоину, которым не предвиделось конца. Изуверства белых и красных соперничали по жестокости, попеременно возрастая одно в ответ на другое, точно их перемножали. От крови тош­нило, она подступала к горлу и бросалась в голову, ею заплы­вали глаза».

Но как случилось, что идея общего блага обернулась полной своей противоположностью?

Да, с одной стороны, как всегда бывает, к победившей сто­роне примкнуло много всякой грязи — карьеристов, просто людей нечестных и жестоких. Но как терпят, как допускают остальные?

Лара Антипова, любимая Юрия, рассуждает: «Главной бе­дой, корнем будущего зла была утрата веры в цену собственно­го мнения. Вообразили, что время, когда следовали внушениям нравственного чутья, миновало, что теперь надо петь с общего голоса и жить чужими, всем навязанными представлениями». Это ясно видно на примере того же Дудорова, у которого собст­венное мнение умерло после ссылки, и он сам говорит, «что до­воды обвинения, обращение с ним в тюрьме и по выходе из нее и в особенности собеседования с глазу на глаз со следователем проветрили ему мозги и политически его перевоспитали, что у него открылись на многое глаза, что как человек он вырос». И автор замечает: «Добродетельные речи Иннокентия были в духе времен». И далее: «Несвободный человек всегда идеали­зирует свою неволю».

Но Дудоров «перевоспитался» после тяжких испытаний — а у многих сработал инстинкт выживания. Последствия этой всеобщей напуганности, страха перед собственным мнением мы ощущаем и сейчас.

В чем же главное отличие героя от его же друзей-интелли­гентов, почему он пользуется столь явной симпатией автора и почему он столь раздражает власти?

Юрий Живаго пугает близких и провоцирует власти не тем, что метко стреляет и готовится к борьбе, а тем, что не желает и не может жить чужим мнением. Ему жизненно необходимо самому во всем разобраться, все судить судом своей совести. И не указ ему ни общее мнение, ни прямая угроза жизни его и близких. Он не расклеивает прокламаций, не призывает на­род к борьбе, но он опасен, как тот мальчик из сказки Андерсе­на, который рано или поздно в простоте своей может крикнуть: «Король-то голый!» В нем нет отчаянного бесстрашия Антипо-ва-Стрельникова, но есть, возможно, большее — мужество взглянуть фактам в глаза и мужество верить себе.

Жизнь жестоко обходится с героем. Нет, его не расстрели­вают, даже посадить не успевают — но он теряет семью, лю­бимую женщину, теряет вкус к любимой работе — медицине, творчество его никому не нужно, уставший и печальный чело­век без определенных занятий, «похожий на искателя правды из простонародья».- И когда забрезжит надежда, появится возможность писать — погибает от сердечного приступа в не­исправном трамвае. Эта смерть — от удушья — очень симво-лична.

От нравственного удушья гибла русская интеллигенция. Часть ее была расстреляна, сгнила в лагерях, погибла от голо­да, болезней в годы революции и гражданской войны, часть уе­хала или была изгнана за границу, часть стрелялась и веша­лась сама, не вынеся цинизма повседневности. Зато появилась замена — эдакие «швондеры» от литературы, те, кто не испы­тывал особых душевных мук при виде бесчеловечности проис­ходящего.

Сам Пастернак, принявший революцию с той восторженной жертвенностью, которая была характерна для великих поэтов того времени (Блока, например), очень долго пытался найти оправдание насилию, сравнивал свое время с эпохой Петра, когда преобразования тоже соседствовали с мятежами и казнями. Конец подобным воззрениям положил 1932 год, когда он вместе с другими писателями отправился на Урал собирать материа­лы о жизни новой деревни. Увиденное перевернуло всю его жизнь. Он признавался затем в воспоминаниях: «То, что я там увидел, нельзя выразить никакими словами. Это было такое нечеловеческое, невообразимое горе, такое страшное бедствие, что оно,., не укладывалось в границы сознания. Я заболел, це­лый год не мог спать».

Впоследствии, в «Докторе Живаго», Пастернак выдвигает свою версию последовавших затем массовых репрессий — тре­бовалось утопить в крови правду об ужасах коллективизации, посеять массовый ужас, чтобы никто не смел и подумать, не то что выговорить.

Юрий Живаго в этом смысле — фигура редкая и героическая.

По большому счету, он победитель. Да, не удалось счастье, да, утеряны любимые люди, да, жизнь сурова и бессмысленна. Но до последнего вздоха оставалась живой душа, не проданная и не преданная.[/sms]