Сочинение: Особенности ранней лирики М. И. Цветаевой

Русская поэзия — наше великое духовное достояние, наша национальная гордость. Но многих поэтов и писателей забыли, их не печатали, о них не говорили. В связи с большими переме­нами в нашей стране в последнее время в нашем обществе мно­гие несправедливо забытые имена стали к нам возвращаться, их произведения стали печатать. Это такие замечательные рус­ские поэты, как Анна Ахматова, Николай Гумилев, Осип Ман­дельштам, Марина Цветаева.

Марина Ивановна Цветаева родилась в Москве 26 сентября (8 октября) 1892 года. Если влияние отца, Ивана Владимирови­ча, университетского профессора и создателя одного из лучших московских музеев (ныне музея Изобразительных искусств), до поры до времени оставалось скрытым, подспудным, то влия­ние матери было очевидным: Мария Александровна, страстно и бурно занималась воспитанием детей до самой своей ранней смерти, — по выражению дочери, «завела» их музыкой. «После такой матери мне осталось только одно: стать поэтом», — писа­ла Марина Цветаева.
[sms]
Однажды Цветаева случайно обмолвилась по чисто литера­турному поводу: «Это дело специалистов поэзии. Моя же спе­циальность — Жизнь». Жила она сложно и трудно, не знала и не искала ни покоя, ни благоденствия, всегда существовала в полной неустроенности, искренне утверждала, что «чувство собственности» у нее «ограничивается детьми и тетрадями». Жизнью Марины с детства и до самой смерти правило вообра­жение. Воображение, взросшее на книгах:

Красною кистью
Рябина зажглась,
Падали листья —
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний —
Иоанн Богослов.
Мне и доныне
Хочется грызть
Красной рябины
Горькую кисть.

Детство, юность и молодость Марины Ивановны прошли в Москве и в тихой подмосковной Тарусе, отчасти за границей. Училась она много, но, по семейным обстоятельствам, довольно бессистемно: совсем маленькой девочкой — в музыкальной школе, потом в католических пансионах в Лозанне и Фрай­бурге, в ялтинской женской гимназии, в московских частных пансионах.

Стихи Цветаева начала писать с шести лет (не только по-русски, но и по-французски, по-немецки), печататься — с ше­стнадцати. Герои и события поселились в душе Цветаевой, про­должали в ней свою «работу». Маленькая, она хотела, как вся­кий ребенок, «сделать это сама». Только в данном случае «это» было не игра, не рисование, не пение, а написание слов. Самой найти рифму, самой записать что-нибудь. Отсюда первые наив­ные стихи в шесть-семь лет, а затем дневники и письма.

В 1910 году, еще не сняв гимназической формы, тайком от семьи Марина выпускает довольно объемный сборник «Вечер­ний альбом». Его заметили и одобрили такие влиятельные и взыскательные критики, как В. Брюсов, Н. Гумилев, М. Волошин. Стихи юной Цветаевой были еще очень незрелы, но под­купали своей талантливостью, известным своеобразием и непо­средственностью. На этом сошлись все рецензенты. Строгий Брюсов особенно похвалил Марину за то, что она безбоязненно вводит в поэзию «повседневность», «непосредственные черты жизни», предостерегая ее, впрочем, от опасности разменять свои темы на «милые пустяки».

В этом альбоме Цветаева облекает свои переживания в ли­рические стихотворения о несостоявшейся любви, о невозврат­ности минувшего и о верности любящей:

Ты все мне поведал — так рано!
Я все разглядела — так поздно!
В сердцах наших вечная рана,
В глазах молчаливый вопрос...
Темнеет... Захлопнули ставни,
Над всем приближение ночи...
Люблю тебя, призрачно-давний,
Тебя одного — и навек!

В ее стихах появляется лирическая героиня — молодая де­вушка, мечтающая о любви. «Вечерний альбом» — это скрытое посвящение. Перед каждым разделом — эпиграф, а то и по два: из Ростана и Библии. Таковы столпы первого возведенного Ма­риной Цветаевой здания поэзии. Какое оно еще пока ненадеж­ное, это здание; как зыбки его некоторые части, сотворенные полудетской рукой. Но некоторые стихи уже предвещали буду­щего поэта. В первую очередь — безудержная и страстная «Молитва», написанная поэтессой в день своего семнадцатиле­тия, 26 сентября 1909 года:

Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, ты не скажешь строго:
«Терпи, еще не кончен срок».
Ты сам мне подал — слишком много!
Я жажду сразу — всех дорог!

Люблю и крест, и шелк, и каски, Моя душа мгновений след... Ты дал мне детство — лучше сказки И дай мне смерть — в семнадцать лет! Нет, она вовсе не хотела умереть в этот момент, когда писа­ла эти строки; они — лишь поэтический прием. Марина Цветаева была очень жизнестойким человеком («Меня хватит еще на 150 миллионов жизней!»). Она жадно любила жизнь и, как по­ложено поэту-романтику, предъявляла ей требования громад­ные, часто — непомерные.

В стихотворении «Молитва» скрытое обещание жить и тво­рить: «Я жажду... всех дорог!» Они появятся во множестве — разнообразные дороги цветаевского творчества. В стихах «Ве­чернего альбома» рядом с попытками выразить детские впечат­ления и воспоминания соседствовала недетская сила, которая пробивала себе путь сквозь немудреную оболочку зарифмован­ного детского дневника московской гимназистки. «В Люксем­бургском саду», наблюдая с грустью играющих детей и их сча­стливых матерей, Цветаева завидует им: «Весь мир у те­бя», а в конце заявляет:

Я женщин люблю, что в бою не робели, Умевших и шпагу держать, и копье, — Но знаю, что только в плену колыбели Обычное — женское — счастье мое! В «Вечернем альбоме» Цветаева много сказала о себе, о сво­их чувствах к дорогим ее сердцу людям, в первую очередь о маме и о сестре Асе. «Вечерний альбом» завершается стихо­творением «Еще молитва». Цветаевская героиня молит создате­ля послать ей простую земную любовь. В лучших стихотворе­ниях первой книги Цветаевой уже угадываются интонации главного конфликта ее любовной поэзии — конфликта между «землей» и «небом», между страстью и идеальной любовью, между сиюминутным и вечным в мире конфликта цветаевской поэзии — быта и бытия.

Вслед за «Вечерним альбомом» появились еще два стихо­творных сборника Цветаевой: «Волшебный фонарь» (1912) и «Из двух книг» (1913) — оба под маркой издательства «Оле-Лукойе», домашнего предприятия Сергея Эфрона, друга юности Цветаевой, за которого в 1912 году она выйдет замуж. В это время Цветаева — «великолепная и победоносная» — жила уже очень напряженной душевной жизнью. Устойчивый быт уютного дома в одном из старомосковских переулков, нетороп­ливые будни профессорской семьи — все это было поверхнос­тью, под которой уже зашевелился «хаос» настоящей, недет­ской поэзии.

К тому времени Цветаева уже хорошо знала себе цену как поэту (уже в 1914 году она записывает в своем дневнике: «В своих стихах я уверена непоколебимо»), но ровным счетом ничего не делала для того, чтобы наладить и обеспечить свою человеческую и литературную судьбу. Жизнелюбие Марины воплощалось прежде всего в любви к России и к русской речи. Марина очень сильно любила город, в котором родилась. Моск­ве она посвятила много стихов:

Над городом отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром.
Гремучий опрокинулся прибой
Над женщиной отвергнутой тобой.
Царю Петру, и вам, о царь, хвала!
Но выше вас, цари: колокола.
Пока они гремят из синевы —
Неоспоримо первенство Москвы.
И целых сорок сороков церквей
Смеются над гордынею царей!

Сначала была Москва, родившаяся под пером юного, затем молодого поэта. Во главе всего и вся царил, конечно, отчий «волшебный» дом в Трехпрудном переулке:

Высыхали в небе изумрудном
Капли звезд и пели петухи.
Это было в доме старом, доме чудном...
Чудный дом, наш дивный дом в Трехпрудном,
Превратившийся теперь в стихи.

Таким он предстал в этом уцелевшем отрывке отроческого стихотворения. Дом был одушевлен: его зала становилась уча­стницей всех событий, встречала гостей; столовая, напротив, являла собою некое пространство для вынужденных четырех­кратных равнодушных встреч с «домашними» — столовая оси­ротевшего дома, в котором уже не было матери. Мы не узнаем из стихов Цветаевой, как выглядела зала или столовая, вообще сам дом. Но мы знаем, что рядом с домом стоял тополь, который так и остался перед глазами поэта на всю жизнь:

Этот тополь! Под ним ютятся
Наши детские вечера,
Этот тополь среди акаций,
Цвета пепла и серебра...

Позднее в поэзии Цветаевой появится герой, который прой­дет сквозь годы ее творчества, изменяясь во второстепенном и оставаясь неизменным в главном: в своей слабости, нежности, зыбкости в чувствах. Лирическая героиня наделяется чертами кроткой богомольной женщины:

Пойду и встану в церкви
И помолюсь угодникам
О лебеде молоденьком.

В наиболее удачных стихах, написанных в середине янва­ря — начале февраля 1917 года, воспевается радость земного бытия и любви:

Мировое началось во мне кочевье:
Это бродят по ночной земле — деревья,
Это бродят золотым вином — грозди,
Это странствуют из дома в дом — звезды,
Это реки начинают путь — вспять!

И мне хочется к тебе на грудь — спать. Многие из своих стихов Цветаева посвящает поэтам-совре­менникам: Ахматовой, Блоку, Маяковскому, Эфрону:

_Б певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий...
— И я дарю тебе свой колокольный град, Ахматова! —
И сердце свое в придачу.

Но все они были для нее лишь собратьями по перу. А вот А. Блок был в жизни Цветаевой единственным поэтом, которого она чтила не просто как собрата по «старинному ремеслу», а как божество от поэзии и которому, как божеству, поклоня­лась. Всех остальных, ею любимых, она ощущала соратниками своими, вернее — себя ощущала собратом и соратником их, и о каждом считала себя вправе сказать, как о Пушкине: «Пе­рья навостроты знаю, как чинил: пальцы не просохли от его чернил!» Творчество лишь одного Блока восприняла Цветаева как высоту столь поднебесную — не отрешенностью от жизни, а очищенностыо ею, — что ни о какой сопричастности этой творческой высоте она, в «греховности» своей, и помыслить не смела — только коленопреклонением стали все ее стихи, посвя­щенные Блоку в 1916 и 1920—1921 годах:

Зверю — берлога,
Страннику — дорога,
Мертвому — дроги.
Каждому — свое.
Женщине — лукавить,
Царю — править,
Мне — славить
Имя твое.

Цветаеву-поэта не спутаешь ни с кем другим. Ее стихи можно безошибочно узнать — по особому распеву, характерным ритмам, необщей интонации. С юношеских лет уже начала сказываться особая «цветаевская» хватка в обращении со стихотворным сло­вом, стремление к афористической четкости и завершенности. Подкупала также конкретность этой домашней лирики.

При всей своей романтичности юная Цветаева не подда­лась соблазнам безжизненного, мнимого многозначительного декадентского жанра. Марина Цветаева хотела быть разно­образной, она искала в поэзии различные пути. Марина Цве­таева — большой поэт, и вклад ее в культуру русского стиха XX века чрезвычайно значителен. Наследие Марины Цвета­евой труднообозримо. Среди созданного Цветаевой, кроме лирики, — семнадцать поэм, восемь стихотворных драм, ав­тобиографическая, мемуарная, историко-литературная и фи-лософско-критическая проза. [/sms]